– Я найду, – сказала Йи-Джен, глядя на догорающий закат. – Найду место, где никому не будет важно, чьей я крови.
Когда она вернулась домой, небо стало уже совсем темным.
Гости давно разошлись, дедушка ушел к себе, служанка убрала со стола. Йи-Джен тихо пробралась в дом, но забыла о том, что нужно оставаться незаметной, – мама окликнула ее, отвела на кухню.
Только оказавшись за столом, перед тарелкой супа, Йи-Джен поняла, как проголодалась. Торопливо ела, вылавливая ложкой кусочки мяса, хрустела поджаренным хлебом. Мама сидела напротив, положив подбородок на сцепленные руки, смотрела задумчиво и печально. Йи-Джен знала, что нужно извиниться, а еще лучше пообещать, что не будет больше без разрешения уходить из дома, – но не могла заставить себя произнести ни слова.
– Скоро к нам приедет гость из леса, – сказала мама. – На год поселится в нашем доме.
– Джута? – спросила Йи-Джен, не отрываясь от тарелки.
Джута заезжал часто – но на день-два, не больше. Привозил шкуры, травы и рассказы о жизни своего народа. Улыбался, всегда был приветлив, никогда не сторонился Йи-Джен. Может быть, не знал, что она полукровка.
– Нет, его сын, – ответила мама.
Йи-Джен взглянула на нее. Мама сидела теперь полуотвернувшись, смотрела в окно. Ее ресницы дрожали, а пальцы беспокойно двигались, перебирали бахрому скатерти.
– Может быть, с ним тебе проще будет подружиться, чем с другими детьми, – сказала мама. Ее голос звучал печально и тихо.
4.
За прошедшие дни Йи-Джен много раз представляла, каким будет новый гость, и уже успела привыкнуть к придуманному образу. Была уверена – сын Джуты будет похож на отца. Пониже ростом, но все же высокий, гибкий, улыбчивый. Наверняка придет замотанный в шкуры, станет изумленно озираться по сторонам и задавать вопросы на чужом языке. Йи-Джен увидит его издалека, – с вершины разрушенной стены или с ветвей яблони – и первой узнает, кто появился в Старой Заводи.
Но вышло не так.
Вечером Йи-Джен сидела внизу, на длинной тахте рядом с мамой. Та показывала, как плести пояс из разноцветных шнуров, а Йи-Джен пыталась повторить и запивала неудачи травяным чаем. В нем холод мяты сплетался с терпким вкусом смородины – шептал о бескрайних лугах, об уходящем лете. Йи-Джен вслушивалась в этот вкус, перебирала шерстяные и льняные шнуры и не заметила, как дверь скрипнула, отворилась.
Коридор наполнился звуками: размеренной речью дедушки, негромкими словами его помощника, мягким голосом Джуты. Заскрипели половицы, раздались торопливые шаги служанки, внезапный сквозняк распахнул окно.
– Вот и наши гости, – шепнула мама и отложила недоплетенный пояс.
Йи-Джен встала. Ей захотелось убежать наверх, закрыться у себя. Но она лишь одернула воротник рубашки, пригладила волосы и осталась стоять, хмуро глядя на дверь в коридор.
– Что ж, – сказал дедушка, переступив порог, – теперь здесь твой дом. На целый год.
Следом вошел Джута, как всегда непохожий на горожан, но и не выглядящий дикарем: в штанах, сшитых из кусков кожи, но в обычной городской рубахе; с амулетами из меха и кости, но с цветными шнурами в волосах. Джута улыбнулся Йи-Джен и ее маме, поднял ладони в знак приветствия. А потом отступил в сторону, и Йи-Джен увидела того, кто стоял позади, в дверном проеме.
Он оказался не таким, как она представляла.
Невысокий, едва выше ее самой, он медленно обводил взглядом просторную комнату, словно хотел запомнить каждую мелочь. Казался совсем спокойным, будто ничто его не заботило, но Йи-Джен заметила, как вздрагивают его острые уши.
«Еще бы, здесь все звуки не такие как в лесу», – подумала она, и тут мальчик встретился с ней взглядом.
Глаза у него были сине-лиловые, почти как у нее самой. Мальчик улыбнулся, едва заметно, робко, совсем не так, как улыбался Джута.
Йи-Джен чувствовала, что дедушка смотрит на нее, хочет подать какой-то знак, может быть, отослать на кухню или наверх. Но она не повернулась.
– Знакомьтесь с моим сыном! – сказал Джута и подтолкнул мальчика вперед.
Йи-Джен подошла к ним. Мальчик смотрел на нее все так же, внимательно и задумчиво. От него пахло неизведанными землями: хвоей и терпким дымом, ягодами и горькими травами. Он пришел из чащи и принес с собой ее тайну.
Йи-Джен замешкалась, не зная, поймет ли он городскую речь, но тут мальчик заговорил сам.
– Меня зовут Чету, – сказал он, осторожно произнося каждый слог.
Слова звучали правильно, но непривычно, будто тоже окрасились лесной тайной.
– А это моя внучка, Йи-Джен.
Ей на плечо тяжело легла рука дедушки, и Йи-Джен вздрогнула, а потом нахмурилась. Почему она не заметила, как он подошел? Неужели засмотрелась на гостя, заслушалась дальними голосами леса?
– Завтра утром я уеду, – сказал Джута, и сын взглянул на него удивленно, растеряно. – Покажешь Чету город, Йи-Джен?
Наверное, нужно было посмотреть на дедушку, спросить разрешение у него и у мамы. Но Йи-Джен лишь кивнула и сказала:
– Покажу.
***
Йи-Джен проснулась от голосов.
Во сне они звучали громко, встревали в сновидения, не давали забыть о себе. Но слов было не разобрать, поэтому пришлось собрать все силы, рвануться вверх – и проснуться.
Наяву голоса были едва слышны. Доносились снизу, и так легко было спутать их со скрипом ветвей и шепотом ветра. Некоторое время Йи-Джен лежала, вслушиваясь. Занавеска вздыхала над распахнутым окном, тени в комнате ползли, менялись. Ночь – лучшее время, чтобы стать незаметной.
Йи-Джен отбросила одеяло, выбралась из кровати. Опустилась на пол, прижалась щекой к истертым доскам и прислушалась.
В полу и стенах таилось множество звуков: тихие стоны дерева и камня, торопливый мышиный шорох, гулкие отголоски в дымоходах. Днем эти звуки исчезали, прятались, а в темноте смелели, заполняли слух.
Но сейчас в их причудливый хор вплетался разговор, и Йи-Джен поняла, откуда он доносится. Из дедушкиного кабинета.
Она поднялась, неслышно ступая подошла к окну, нырнула под занавеску. Ночь была ясная, созвездия – все еще летние – сияли в небе, а в саду, словно подражая, мерцали искры светляков.
«Еще не так уж поздно, даже не полночь», – решила Йи-Джен, глядя в небо. Потом выскользнула из-за занавески, завернулась в домашнюю накидку, тихо пересекла комнату и открыла дверь. Та была с ней заодно – легко поддалась и не заскрипела.
За дверью ее встретила темнота: светильники не горели, лишь внизу, под лестницей мерцал теплый отблеск. Йи-Джен спустилась, – быстро, едва касаясь ступеней, крепко держась за поручень. У подножия лестницы замерла на миг, а потом ступила в ручей света, льющийся из-под двери кабинета. Подошла поближе и прислушалась. Слова теперь звучали разборчиво, ясно.
– Стоит ли им общаться? – спросил знакомый голос. – Может быть, вам лучше отослать ее вместе с Милин в другой город? Пусть поживут у родственников этот год.
Йи-Джен едва не пнула дверь со всех сил, но сдержалась – лишь сжала кулаки и сделала глубокий вдох. Она знала, кто говорит – помощник дедушки, несколько раз в неделю приносивший кипы важных бумаг. Сейчас, наверное, дедушка сидит за огромным письменным столом, а помощник – в кресле напротив. Они пьют вино или сладкий летний чай и рассуждают, куда отослать Йи-Джен и ее маму. Рассуждают так, будто могут решать за всех и никого не спрашивать.
Год назад Йи-Джен осенила мысль: наверное, дедушка хотел, чтобы мама стала женой его помощника. Тогда горожане перестали бы сетовать, что у градоначальника нет сына, а дедушкин помощник унаследовал бы дом, бумаги и титул. Пораженная этой догадкой, Йи-Джен тут же побежала к маме с рассказом, но та рассмеялась. «Никогда бы за него не вышла, – сказала она. – Он зануда и вообще уже старый!»
А теперь этот человек хотел выгнать их из города на год.
– Ни в коем случае, – ответил дедушка. – Этот тип наверняка узнает, где они, и воспользуется случаем. Приедет туда и упросит Милин бежать с ним. А отговорить ее будет некому.
Йи-Джен снова пришлось сдерживаться, до боли стискивать кулаки.
Значит, дедушка боится, что отец заберет их в горы! Может быть, мама все же хотела уехать с ним, может быть, ей просто не позволили?
– Не беспокойся, – продолжал дедушка. – И этот Чету, и Йи-Джен – еще дети. Если и подружатся, ничего страшного не случится.
– Но через год или два она начнет взрослеть. – Голос помощника звучал настойчиво. – Неизвестно, какой станет. Она и сейчас не совсем человек, а может стать и вовсе опасной для города.
В повисшей тишине Йи-Джен слышала, как стучит ее сердце и боялась, что этот грохот различим и за дверями кабинета.
– Я разузнал про ритуал, – проговорил наконец дедушка. – Нужно подготовиться, найти знающего человека. Я договорюсь, но раньше весны вряд ли кто-то к нам приедет. Но хотя бы мы знаем, что с ней делать.
Йи-Джен еще долго стояла возле двери, слушала их разговор и чувствовала, как леденеют мысли. Страх изморозью оплетал сердце, но оно гремело, как молот в кузнице, перековывало испуг в ярость. Разговор в кабинете стал бессмысленным – бумаги, дела и налоги – и Йи-Джен тихо поднялась к себе в комнату. И, едва переступив порог, швырнула накидку на пол и прошептала:
– Ничего вы со мной не сделаете!
5.
Все вокруг было незнакомым, каждая мелочь казалась чудесной и опасной. Как в далеком, чужом лесу, где не знаешь, какие следы оставил хищник, а какие – безвредный зверек. Где каждая ягода может таить в себе яд, а может оказаться целебной и сладкой.
Криджи шел, оглядываясь по сторонам. Белые дома – огромные, зачем людям такие жилища? – утопали в цветах. Ветви деревьев свешивались над оградами, гнулись под тяжестью плодов. Но и плоды эти, и сами деревья отличались от лесных также сильно, как горожане – от людей племени. Криджи всматривался, пытаясь понять родство, узнавал яблоню, алую сливу, кусты малины. Но ягоды были огромными, сочными; тут и там Криджи замечал рубцы отпиленных ветвей, а кусты были острижены, как волосы у местных.
Разглядывал он и людей, попадавшихся навстречу. Одежда у всех была яркая, заметная издалека. Некоторые обвязывали голову цветными шнурами и лентами, другие носили поверх простых полотняных рубах безрукавки и накидки из разноцветных нитей. Прохожие то и дело кидали на Криджи любопытные взгляды, и он робко улыбался в ответ и спешил дальше. Боялся потерять из виду свою провожатую, девочку из большого дома.
Она не оборачивалась, шла быстро, размахивала руками в такт шагам и не здоровалась со встречными. Криджи все время отставал, не мог догнать ее и заглянуть в глаза. Пытался по угловатым, резким движениям разгадать: расстроена она? Сердится? Не рада, что согласилась показать город?
Ее имя, Йи-Джен, походило на глоток воздуха из далеких краев. Порыв ветра, запах грозы, шум незнакомой реки – так оно звучало.
Это настоящее имя, решил Криджи.
Внезапно Йи-Джен остановилась, и он едва не налетел на нее. Она обернулась – взгляд был пристальным, изучающим, как у зверя, следящего за людьми из зарослей. Под утренним солнцем ее кожа казалась особенно бледной, а черные волосы топорщились как вороньи перья.
– Нравится тебе здесь? – спросила Йи-Джен.
Вопрос звучал странно, – так чужой человек может спросить о незнакомом месте. Криджи почудилось, что оба они лишь гости тут и через год навсегда покинут этот город. Не может она жить в высоком доме на выложенной камнями улице – но где же ее родные земли? Что-то шевельнулось в глубине памяти, кольнуло холодом, вспыхнуло словно сон наяву.
Воздух там такой прозрачный, что трудно надышаться, головокружительная высота, луга над обрывом. Склон, поросший дикими травами и лиловыми цветами – огромными, красивыми, как ее глаза.
Криджи очнулся – понял, что замер, не сводя с нее взгляда, погрузился в бездонную память чету.
– Мне нравится смотреть, – сказал он. – Здесь все новое.
Йи-Джен огляделась. Улица вокруг них была пуста, лишь ветер шевелил листья над оградами и где-то гудели пчелы.
– Бежим, – сказала Йи-Джен. – Пока никого нет.
Схватила его за руку, потянула за собой – и тут же отпустила, помчалась вперед. Криджи засмеялся – радостно, чуть слышно, – и рванулся за ней. Он знал эту игру, часто бегал с сестрами наперегонки.
Но догнать Йи-Джен было непросто – она неслась стремительно, без оглядки, не сворачивая, словно от скорости зависела ее жизнь. Такая быстрая, не настичь, нет смысла пытаться.
«Нет смысла?» – Криджи представил, как Аэш повторяет эти слова, осуждающе, строго, а Стрекоза смеется и кричит: «Просто ты медленный, а я бы догнала!» Почувствовал, как кровь приливает к лицу, обжигает стыдом: был слабым и остался, хоть и взрослый теперь, даже девочку из города догнать не способен.
Криджи сам не заметил, как вырвался вперед, – дома и деревья превратились в мелькающие пятна цвета, небо мчалось над головой, а земля – под ногами. Речной ветер ударил в лицо, дорога кончилась, но Криджи не остановился. Ринулся дальше, с камня на камень, вверх по ступенчатой преграде. И лишь на вершине замер, тяжело дыша – бежать дальше было некуда. Впереди был обрыв, а под ним река – та самая, через которую они переправлялись вчера с отцом. А дальше лес, тенистые своды, едва заметные тропы, ведущие к жилищам племени.
Криджи удивленно тряхнул головой, едва понимая, как оказался здесь, на рукотворной скале, на остове древнего жилища. Зачем он взобрался сюда, почему не свернул, не побежал вдоль берега?
Он оглянулся и увидел девочку. Она стояла внизу, хватала ртом воздух – все никак не могла отдышаться. А потом упрямо мотнула головой и полезла наверх. Можно было спрыгнуть вниз, снова пуститься бежать – пусть догоняет, – но Криджи не стал.
Йи-Джен вскарабкалась на вершину. Камень под ней пошатнулся, и Криджи поспешно протянул руку. Йи-Джен ухватилась за его ладонь, взглянула серьезно и сказала:
– Это место, куда я убегаю ото всех. Думала, показывать ли тебе, но ты сам нашел.
Они сели рядом. По реке текли золотые блики, вспыхивали на отмелях, гасли в зарослях тростника. Солнце становилось жарче – обнаженные лучи скользили по коже. Криджи вслушивался в это чувство, всматривался в отблески на воде. В лесу не бывает такого солнца и такого бескрайнего неба.
Криджи искоса взглянул на Йи-Джен. Она сидела, ухватившись за неровные камни, смотрела вдаль. Лицо стало спокойным, задумчивым, словно река и полдень околдовали ее, увели в страну грез. Вчера, в большом доме, и сегодня, на улице, Йи-Джен казалась напряженной, как тетива, а теперь будто позабыла все тревоги.
– Почему ты убегаешь сюда? – спросил Криджи.
Она встретилась с ним взглядом и некоторое время молчала, смотрела изучающе. А потом мотнула головой – ветер взъерошил короткие волосы – и сказала:
– Может еще расскажу – потом. Сначала твоя очередь. Расскажи, как вы живете в лесу.
Криджи кивнул и начал говорить.
Он жалел о том, что еще так плохо знает язык горожан – слов не хватало, фразы казались плоскими, лишенными смысла. Но Криджи не умолкал, рассказывал о своих сестрах: о старших охотницах и о маленькой Стрекозе. Об отце, о том, как Джута уходит и возвращается.
– А твоя мама? – спросила Йи-Джен. – Какая она?
Криджи хотел ответить, но слова застряли в горле. Попытался вспомнить – но образ ускользал, как отражение в бегущей воде. Лишь голос доносился из прошлого, то встревоженный, то ласковый.
Криджи отвернулся. Глубоко вдохнул свежий речной воздух, попытался успокоиться или хотя бы казаться спокойным. Но знал, что уши выдают его, беспокойно вздрагивают, а руки бесцельно теребят бахрому на куртке.
Вся бескрайняя память чету открыта ему, а лицо матери стерлось, исчезло.
– Она ушла от нас, навсегда, – проговорил он, а потом собрался с силами и сумел произнести горькие слова: – Умерла. Когда родилась моя младшая сестра.
Йи-Джен осторожно тронула его за плечо и сказала:
– Если тяжело, не рассказывай. Не надо.