Много времени прошло с той поры, как Рыжее Ушко вышла замуж,
а Родничок все ждет, не вернется ли она. Постарел, травой зарос, ряской покрылся. Одичал. Иногда почудится ему голос ласковый такой, нежный:
— Здравствуй, Родничок! Как поживаешь? Встрепенется Родничок. Засияет радостью. Отмахне!
волной в сторону зеленую ряску, скажет:
— Ты пришла все-таки...
Но глянет — нет вокруг никого, только зеленые ножи осоки торчат по берегам — и запечалится. И лежит между берегов тихий-тихий. Прислушивается: не идет ли, не шуршат ли ее шаги. Но шагов не слышно, никто не идет.
КАРАСЬ И КАМЫШОВОЕ ОЗЕРО
Плохо жилось Карасю в Камышовом озере: ни ракушек в тине, ни личинок в воде. А тут еще щуки по целым дням охотятся, того и гляди, угодишь к какой-нибудь в зубы. «Нет, — решил он, — надо перебираться в другое озеро. И немедленно».
И поплыл Карась с товарищами прощаться. Окружили они его, ахают, плавнички в стороны разводят:
— Да ты что? С ума сошел? Жить тебе надоело? Дорога вон большая какая. В момент пропадешь. Или щуки изловят, или заблудишься где.
И пошла у Карася голова кругом. В самом деле, о до-роге-то он и не подумал. Поднимется откуда-нибудь со дна щука и скажет: «Пришел-таки, а я ждала, ждала тебя...» Опять же, новое место. Кто его знает, как там будет. Тут он хоть и не совсем хорошо, да устроился, а там — ни угла своего, ни товарищей. Переночевать и то негде будет.
И остался Карась в Камышовом озере. А еды с каждым годом все меньше становится. Не живет, а мучается: сегодня — не доел, завтра — не доспал. Тощий стал, страшный — чешуя да кости. Под глазами морщинки залегли, стареть Карась начал. Поглядел на него как-то Ерш и говорит :
— Разве на нашем озере свет клином сошелся? Я ухожу. Пойдем со мной. Хуже, чем здесь, не будет.
Она зажмурилась и спрыгнула с тучи. Вместе с ней спрыгнули тысячи таких же легких и лучистых, как она, снежинок. Снежинкам было весело — ведь летать всегда весело, — они шевелили лучиками и смеялись. Но они смеялись так тихо, что, кроме других снежинок, их никто не слышал.
Наша капелька-снежинка осторожно проплыла среди ветвей деревьев и опустилась на румяный осиновый листок. Листок был хорошо заметен сверху — красное сердечко, — и потому на него тут же стали садиться другие снежинки. Нашей снежинке стало тесно. Она зашевелилась, зашумела. Зашумели и другие снежинки.
А неподалеку под березой сидел заяц и счесывал с себя летний пух. Услышал он тихие голоса. Огляделся: не идет ли кто? Поблизости никого не было. Заяц поглядел вверх и выпустил из лапки клочок серого пуха: прямо на него сверху опускались мириады белых снежинок.
— Вот она, зима-то, пришла! — закричал заяц, а вокруг на деревья, на сухую листву, на просеку садились и садились лучистые звездочки.
ДВА ЁЖИКА
На перекрестке трех дорог, у большого камня, встретились два ежика: один из Гореловской рощи, другой — из Осинников. Ощупали друг друга маленькими глазками, по шагу вперед сделали и снова друг на друга поморгали.
Спросил ежик из Гореловской рощи:
— Тебя как зовут?
— Миша. А тебя?
— Илюша. Ты как здесь оказался?
— Да так: сидел, сидел в лесу, дай, думаю, в поле схожу погляжу, что там делается. Прихожу, а здесь — ты, Давай с тобой дружить.
— Давай.
Лишь поздно вечером возвратились ежики каждый в свою рощу. Укладываясь в тепленькую из сухонькой травки постельку, слышал ежик Миша, как закричал на соседней осине у сороки в гнезде сорочонок:
— Смотри, мама, звезда полетела. Это уже вторая... А куда звезды падают, мама?
— В бездну, — ответила сорока.
— А когда все звезды упадут, что на небе останется?
— Луна.
— Бедная, скучно ей будет одной на таком большом небе.
Ночью ежику снилось темное, беззвездное небо и на нем желтая одинокая луна. Ежик вздрагивал, просыпался и негромко говорил:
— Плохо быть одному. Хорошо, что у меня теперь друг есть.