Никаких сомнений, что джентльмен-бородавочник того же мнения относительно леди-бородавочницы, a paз так, оба мы искренни.
Были тут и другие возможности для отдыха. С удовольствием вспоминаю один вечер, когда столик Дикобразов вступил в дружескую дискуссию с группой флотских (не с «Рождера Янга»), сидевших за соседним столом. Спор был горячий и немного шумный, и несколько полицейских Базы примчались и прервали его посредством парализаторов, как раз когда мы готовили контраргумент. Но все прошло нормально, разве что за мебель пришлось заплатить – комендант Базы считал, что человеку на отдыхе требуется малость свободы, – до тех пор, пока он не подпадает под что-нибудь из «тридцати одного способа круто подсесть».
Казармы, в которых нас расквартировали, тоже были на высоте – не то чтобы слишком роскошные, но вполне комфортабельные, пищемет здешний работал двадцать пять часов в сутки, и всю работу делали штатские. Ни тебе побудок, ни отбоев – ты на самом деле в отпуске и, если хочешь, можешь вообще не являться в казармы. Впрочем, я возвращался всегда – глупо тратить деньги на отели, когда здесь у тебя чистая мягкая койка. А деньгам найдется лучшее применение. И поспать вволю тоже неплохо – девять часов сна хватает с избытком, и у тебя еще целый день свободен – я отсыпался за все время, прошедшее со дня операции «Багхауз».
Нам было ничуть не хуже, чем в отеле. Мы с Эйсом заняли комнату на двоих в секции для младших командиров. Однажды, когда выходные уже почти подошли к концу, я вернулся под утро и собирался проспать до местного полудня, но Эйс стал трясти мою койку:
– Живо, солдат! Баги атакуют!
Я сказал ему, куда он может засунуть своих багов.
– Вставай, пошли, – настаивал он.
– Тугриков нет.
У меня было свидание с одним химиком с исследовательской станции (конечно, женского пола и очень привлекательной). На Плутоне она познакомилась с Карлом, Карл написал мне и просил разыскать ее, если когда-нибудь попаду на Санктори. У нее были ярко-рыжие волосы и здорово дорогие вкусы. Видно, Карл наболтал ей, что у меня должна быть куча денег, избыток которых не идет мне на пользу, и она решила, что эта ночь как раз подходит, чтобы узнать, что такое из себя представляет местное шампанское. Я не хотел подводить Карла и скрыл, что у меня только жалованье пехотинца. Она получила свое шампанское, а я тем временем пил «напиток из свежих ананасов», как значилось в меню (ананасами он и не пах!). Кончилось все это тем, что я пошел домой пешком – такси почему-то бесплатно не возят. Ладно, дело того стоило. В конце концов, что такое деньги? Я, конечно, имею в виду деньги за багов.
– Ладно, ерунда, – сказал Эйс. – Могу тебе подкинуть – мне вчера ночью повезло. Встретил одного флотского, без всякого понятия о вероятности.
Словом, я встал, побрился, принял душ, а потом мы пошли к пищемету и взяли по полдюжины крутых яиц, и чего-то вроде картошки, и ветчины, и горячих оладий, и еще разной еды, а потом пошли в город, чтобы поесть как следует. Идти по Черчилль-роуд было жарко, и Эйс решил остановиться в кантине. Я решил посмотреть, может, хоть здесь ананасный напиток настоящий. Настоящим он и здесь не был, зато был холодным. Ну нельзя же требовать всего сразу!
Мы потолковали на эту тему, и Эйс заказал по второму кругу. Я попробовал клубничный напиток – то же самое. Эйс долго глядел в свой стакан, а затем вдруг сказал:
– А ты никогда не думал учиться на офицера?
– Чего? Ты что, с дуба свалился?
– Не-е. Ты погляди, Джонни: война никак не кончается. Это все ерунда, что они там пропаганду людям на уши вешают, мы-то с тобой знаем, что баги успокаиваться не хотят. Так почему бы тебе не подумать о будущем? Как говорится, если хочешь играть в оркестре, то лучше махать дирижерской палочкой, чем таскать громадный барабан.
Слушать такие вещи было удивительно. Особенно от Эйса.
– А ты сам? Ты не собираешься выдвигаться в офицеры?
– Что? Ты, сынок, что-то не то ляпнул. У меня и образования никакого, да еще я на десять лет тебя старше. А твоего образования хватит на вступительные экзамены в офицерское училище. КИ у тебя тоже подходящий. Могу поспорить – если пойдешь в профессионалы, выслужишь себе сержанта еще раньше, чем я. А на следующий день отправишься в училище.
– Нет, ты точно свалился с дуба.
– Ты слушай, что тебе папочка говорит. Не надо бы повторять, но ты достаточно туп, усерден и искренен, чтобы стать офицером. За таким люди куда угодно пойдут. А я – я рожден быть младшим командиром и в способностях ограничен, и не такой энтузиаст, как ты. Когда-нибудь стану сержантом, а потом отслужу свои двадцать лет и уйду в отставку – на какую-нибудь похожую работу, хоть в полицию, что ли… женюсь на прекрасной полненькой даме, у которой запросы невелики, вроде моих, займусь спортом и рыбалкой и буду жить потихоньку в свое удовольствие.
Эйс остановился и перевел дух.
– А ты – ты будешь служить и, может, дослужишься до высокого чина и погибнешь со славой, а я прочитаю об этом в газете и гордо скажу: «Когда-то я знавал его. Что там, я даже давал ему в долг – мы тогда были капралами». Ну, каково?
– Никогда не думал об этом, – тихо сказал я. – Я только хотел отслужить срок.
Он кисло ухмыльнулся.
– Ты что, видел, чтобы у кого-нибудь срок кончился? Все еще думаешь о двух годах?
Он попал в точку. Пока длится война, срок не кончится – по крайней мере у пехотинца. Сейчас разговоры о сроках – это показатель отношения к службе. Те, кто частенько о них упоминает, тот чувствует, что он здесь человек временный, а мы обычно говорим: «Когда кончится эта проклятая война…» А кадровый вояка вообще не говорит таких вещей – ему служить до отставки или до искупления всех грехов.
Хотя, с другой стороны, это и для нас почти так же. Но если захочешь стать кадровым и не сможешь дослужить до двадцати лет… что ж, уговаривать не станут – кому нужен человек, который не желает служить дальше? Только с правом полного гражданства может выйти неувязочка.
– Может, и больше двух лет, – согласился я. – Но война же не вечно будет длиться?
– Вот как?
– Ну как же…
– Черт меня возьми, если я знаю. Мне об этом не докладывают. Но, похоже, тебя не это заботит, Джонни. Есть девчонка, которая ждет тебя?
– Нет. То есть была, но мы, похоже, «останемся друзьями».
Тут я соврал. Это было просто выдумано, потому что Эйс ожидал чего-нибудь в таком роде. Кармен не была моей девчонкой да и никого не «ждала», хотя иногда писала мне «Дорогой Джонни», когда вообще писала.
Эйс понимающе кивнул.
– Да все они такие. Лучше уж выйдут замуж за штатского, чтобы всегда было кого пилить, когда настроение плохое. Ерунда все это, сынок. Когда выйдешь в отставку, их будет больше, чем нужно нормальному человеку. Да и годы для женитьбы будут более подходящие. Для молодого брак – сплошной кошмар, а для старика – комфорт!
Он заглянул в мой стакан.
– Тошнит меня, когда я гляжу, как ты пьешь эти помои.
– А мне от твоей дряни, думаешь, лучше?
Эйс пожал плечами.
– О вкусах не спорят. Так ты думай, ага?
Ладно.
Вскоре Эйс пошел играть в карты, а я отправился гулять – мне надо было подумать.
Пойти в кадровые? Кроме всяких разговоров об офицерском училище – хочу ли я становиться кадровым? Я ведь пошел на службу, чтобы получить гражданские права, так? А если пойду в кадровые, то буду так же далек от права голосовать, как если бы вовсе не служил… потому что пока носишь форму, голосовать нельзя. Конечно, так и должно быть – ведь если позволить Дикобразам голосовать, какой-нибудь идиот может проголосовать за то, чтобы не ходить в десант. А этого быть не должно.
Стало быть, я хотел выслужить свое избирательное право.
Или нет?
Меня на самом деле так заботила политика? Нет, просто это престижно и почетно – иметь статус гражданина.
Или не поэтому?
Я даже для спасения собственной жизни не смог бы разобраться, зачем пошел на службу.
В конце концов, гражданин – это не просто имеющий право голоса, наш лейтенант был гражданином в высшем смысле этого слова, пусть он и не прожил так долго, чтобы успеть хоть раз проголосовать, – он «голосовал» каждый раз, когда шел в десант.
И я тоже!
В мозгу моем будто зазвучал голос подполковника Дюбуа:
– Гражданство – это вопрос личного отношения, состояние сознания, подсознательная уверенность в том, что целое больше части… и эта часть может гордиться, если отдаст жизнь за то, чтобы целое продолжало жить.
Я все еще не знал, стремлюсь ли заслонить своим одним-единственным телом «родной дом от бедствий войны» – меня все еще трясло перед каждым броском, а «бедствия» выходили очень уж опустошительными. Но все же теперь я понимал, о чем хотел сказать подполковник Дюбуа. МП – это мое, а я полностью принадлежу МП. Что делает вся МП, то делаю и я. Патриотизм для меня слишком туманен и непонятен, но МП заменила мне покинутую семью и братьев, которых у меня никогда не было, и была мне ближе, чем даже Карл. И если я оставлю ее, я пропал.
Так почему бы мне не пойти в кадровые? Отлично. Но что же делать с училищем? Это же совсем другое дело. Я вполне мог себе представить, как отслужу двадцатку, а затем буду прохлаждаться, как описывал Эйс: на груди – планки, на ногах – тапочки… или вечер в Клубе ветеранов, воспоминания о былых временах с товарищами… Но училище? Теперь я услышал Эла Дженкинса – как-то мы спорили о подобных вещах:
– Я рядовой! И собираюсь рядовым и остаться! Пока ты рядовой, с тебя и спросу никакого, кому это надо – быть офицером? Или пусть даже сержантом? Дышишь ведь тем же самым воздухом, верно? И ешь то же самое. Ходишь в те же места и точно так же идешь в бросок. Одна разница – забот никаких!
Эл попал в точку. Что мне дали эти лычки – только лишние неприятности.
И все-таки я знал, что стану сержантом, если мне предложат. Отказаться нельзя – в армии нельзя отказываться, следует выполнять, что говорят. Например, сдавать экзамены.
Но неужели это можно? Неужели я могу стать таким же, как лейтенант Расжак?
И я не заметил, как ноги привели меня прямо к училищу. Вот уж не думал, что меня сюда занесет! На плацу гоняли рысью роту кадет, и выглядели они точно как салажата в учебном лагере. Солнце припекало, и казалось это все не таким заманчивым, как, скажем, треп в «предбаннике» «Роджера Янга» – там-то меня никто не заставит маршировать дальше тридцатой переборки – я уже закончил свою учебку, можно сказать, свое отмаршировал.
Я немного поглазел на них, взопревших в своей форме, я послушал, как их отчитывают – тоже сержанты. Да, неделя воспоминаний. Я покачал головой и пошел прочь – прямиком в наши казармы и в офицерской половине нашел комнату Джелли.
Он был дома, сидел, задрав ноги на стол, и читал журнал. Я постучал по косяку. Он поднял глаза и буркнул:
– Ну?
– Серж… то есть лейтенант…
– Давай, выкладывай!
– Сэр, я хочу стать кадровым военным. Он опустил ноги под стол:
– Протяни сюда правую руку.
Затем, обругав меня на чем свет стоит, вытянул ящик стола и достал оттуда мои документы.
Он уже приготовил их. Бумаги только ждали моей подписи. А я даже Эйсу не сказал. Каково?
Глава 12
Для офицера отнюдь не достаточно одного только опыта. Он должен быть джентльменом с широким образованием, манерами, неизменной вежливостью и чувством собственного достоинства… Заслуги подчиненных не должны избегать его внимания, даже если наградой за них будет только похвала. И напротив, он не должен закрывать глаза ни на один проступок подчиненного… Как бы ни были верны политические принципы, за которые мы сейчас сражаемся, кораблями нужно командовать по системе абсолютного деспотизма. Мне кажется, я достаточно ясно объяснил вам, какая ответственность на вас ложится. Мы должны добиться максимума с теми средствами, которые у нас в наличии.
«Роджер Янг» вновь вернулся на базу за новыми капсулами и новой живой силой. Эл Дженкинс получил искупление грехов, прикрывая отход; тогда же погиб и падре. И меня следовало заменить. Теперь я носил новенькие лычки сержанта (вместо падре Мигелаччо). Однако у меня было предчувствие, что, как только я уйду с корабля, эти лычки тут же наденет Эйс – я их носил скорее так, для пущей важности. Прощальный подарок от Джелли – меня ведь отправляли в училище.
Все же это не мешало мне гордиться ими. С космодрома я вышел с задранным носом и пошел к пропускному пункту – поставить штампы в мои бумаги. Пока ими там занимались, сзади прозвучал солидный, вежливый голос:
– Простите, сержант, это катер, который только что прибыл, – с «Роджера Янга»?..
Я обернулся, взглянул на его рукав – небольшого роста сутуловатый капрал, наверное, один из наших…
– Папа!
Капрал протянул руки ко мне:
– Хуан! Джонни, маленький мой…
Я обнял его, поцеловал и, похоже, заплакал. Наверное, штатский клерк за конторкой впервые в жизни видел двух целующихся младших командиров. Если б я заметил, что у него хоть брови подняты – по стенке размазал бы. Но я его вообще не замечал – занят был. Потом вспомнил, что надо забрать у него мои бумаги.
К этому моменту мы уже просморкались и бросили смешить народ.
– Папа, пойдем посидим где-нибудь. Я о многом хочу с тобой поговорить. – Тут я глубоко вздохнул. – Я думал, ты умер.
– Нет, хотя мог. Раз или два. Но, сынок… Сержант, мне действительно нужно знать, что за катер сейчас приземлился. Видишь ли…
– А, это… Он с «Роджера Янга». Я…
Отец ужасно расстроился.
– Тогда мне нужно поторапливаться. Я должен прибыть и доложиться. Но ты ведь скоро вернешься на борт, верно, Хуанито? Или у тебя отпуск?
– Э… нет.
Я прикинул, что к чему. Ну надо же, чтобы так все вышло…
– Пап, я знаю расписание катера. Ты еще час с лишним можешь туда не являться. Назад он пойдет не скоро. Пилот экономит топливо и ждет, когда «Родж» подойдет по орбите ближе – а может, и следующего витка будет ждать, если к первому загрузиться не успеет.
Отец, поколебавшись, сказал:
– Но мне приказано сразу доложиться пилоту первого же катера.
Папа, папа! Неужели тебя так трогают эти инструкции? Девчонке, которая заводит это корыто, плевать, прибудешь ты сейчас или перед взлетом. Все равно они дадут позывной корабля за десять минут и обо всем объявят. Ты обязательно услышишь!
Он наконец позволил увести себя в свободный угол. Когда мы сели, он добавил:
– Ты полетишь на этом же катере, Хуан? Или позже?
Я показал ему мои бумаги, это был самый простой способ сообщить новость. Корабли, разошедшиеся в ночи, как в истории про Эванджелину! Случится же такое!
Он просмотрел бумаги, и на глазах его показались слезы, а я виновато сказал:
– Пап, я постараюсь вернуться обратно. Другой части, кроме Дикобразов, мне не надо… да еще если там будешь и ты… я понимаю, что огорчил тебя, но…
– Ты вовсе не огорчил меня, Хуан.
– Как?
– Я горд. Мой сын станет офицером. Мой маленький Джонни… Нет, я и огорчен тоже – слишком долго ждал сегодняшнего дня… Но могу и еще малость подождать.
Он улыбнулся сквозь слезы:
– Ты вырос, парень. И возмужал.
– Да, похоже… Но, пап, я ведь пока не офицер и, может, уже через несколько дней вернусь обратно на «Роджера». Я хочу сказать, что меня ведь могут и отчислить…
– Пре-кра-ти-те, молодой человек!
– А?
– Все у тебя выйдет. И никаких больше разговоров об «отчислении».
Он вдруг улыбнулся:
– Да, в первый раз приказал сержанту заткнуться!
– Ну я постараюсь, пап. И конечно, изо всех сил буду потом проситься обратно на «Родж». Но…
– Ясно. Твоя просьба ничего не будет значить, пока не откроется вакансия. Ладно, вздор. У нас есть целый час, так не будем тратить его зря. Я так горд тобой, что чуть не лопаюсь по швам. Как ты жил все это время, Джонни?