ОВИДИЙ
ФИЛЕМОН И БАВКИДА
(Из «Метаморфоз»)
Перевод С. В. Шервинского
…Велико всемогущество неба, пределов
Нет ему: что захотят небожители, то и свершится.
Чтобы сомненья прошли, расскажу: дуб с липою рядом
Есть на фригийских холмах, обнесенные скромной стеною.
Сам те места я видал: на равнины Пелоповы послан
Был я Питфеем, туда, где отец его ранее правил.
Есть там болото вблизи — обитаемый прежде участок;
Ныне — желанный приют для нырка да для куры болотной.
В смертном обличье туда раз Юпитер пришел при отце же
Крылья сложивший свои жезлоносец, Атлантов потомок.
Сотни домов обошли, о приюте прося и покое.
Сотни домов ворота призакрыли, единственный принял;
Малый, однако же, дом, тростником и соломою крытый.
Благочестивая в нем Бавкида жила с Филемоном,
Два старика: тут они сочетались в юности браком,
В хижине той же вдвоем и состарились. Легкою стала
Бедность смиренная им, и сносили ее безмятежно.
Было б напрасно искать в доме том господ и прислугу,
Все здесь хозяйство — в двоих; все сами: прикажут — исполнят.
Так, коснулись едва небожители скромных Пенатов,
Только, погнувши главы, ступили под низкие двери,
Старец подставил скамью, отдохнуть предлагая пришельцам.
Грубую ткань на нее поспешила накинуть Бавкида.
Теплую тотчас золу в очаге отгребла и вчерашний
Вновь оживила огонь, листвы ему с сохлой корою
В пищу дала и вздувать его старческим стала дыханьем.
Связки из прутьев она и Сухие сучки собирает
С кровли, ломает в куски, — котелочек поставила медный.
Вот с овощей, что супруг в орошенном собрал огороде,
Листья счищает ножом; старик же двузубою вилой
Спину свиньи достает, что, на балке вися, закоптилась.
Долго хранилася там, — от нее отрезает кусочек
Тонкий; отрезав, его в закипевшей воде размягчает.
Длинное время меж тем коротают они в разговорах, —
Времени и не видать. Находилась кленовая шайка
В хижине их, на гвозде за кривую повешена ручку.
Теплой водой наполняют ее; утомленные ноги
Греются в ней. Посредине — кровать, у нее ивяные
Рама и ножки, на ней — камышовое мягкое ложе.
Тканью покрыли его, которую разве лишь в праздник
Им приводилось стелить, но была и стара и потерта
Ткань, — не могла бы она ивяной погнушаться кроватью.
И возлегли божества. Подоткнувшись, дрожащая, ставит
Столик старуха, но он покороче на третью был ногу.
Выровнял их черепок. Лишь быть перестал он покатым,
Доску прямую его они свежею мятой натерли.
Ставят плоды, двух разных цветов, непорочной Минервы,
Осенью сорванный терн, заготовленный в винном отстое,
Редьку, индивий — салат, молоко, загустевшее в творог,
Яйца, легко на нежарком огне испеченные, ставят.
В утвари глиняной все. После этого ставят узорный,
Тоже из глины, кратер и простые из бука резного
Чаши, которых нутро желтоватым промазано воском.
Тотчас за этим очаг предлагает горячие блюда.
Вскоре приносят еще, хоть не больно-то старые, вина;
Их отодвинув, дают местечко второй перемене.
Тут и орехи, и пальм сушеные ягоды, смоквы,
Сливы, плоды благовонные тут в широких корзинах,
И золотой виноград на багряных оборванных лозах.
Светлый сотовый мед в середине; над всем же — радушье
Лиц и к приему гостей не вялая, слабая воля.
А между тем вот не раз, опорожненный, вновь сам собою, —
Видят, — наполнен кратер, подливаются сами и вина.
Диву дивятся они, устрашившись и руки подъемля,
Стали молитву творить Филемон оробелый с Бавкидой.
Молят простить их за стол, за убогое пира убранство.
Гусь был в хозяйстве один, поместья их малого сторож, —
Гостеприимным богам принести его в жертву решили.
Резвый крылом, он уже притомил отягченных летами, —
Все ускользает от них; наконец, случилось, к самим он
Подбегает богам. Те птицу убить запретили.
«Боги мы оба. Пускай упадет на безбожных соседей
Кара, — сказали они, — но даруется, в бедствии этом,
Быть невредимыми вам; свое лишь покиньте жилище.
Следом за нами теперь отправляйтесь. На горные кручи
Вместе идите». Они повинуются, с помощью палок
Силятся оба ступать, подымаясь по длинному склону.
Были они от вершины горы в расстоянье полета
Пущенной с лука стрелы, — назад обернулись и видят:
Все затопила вода, — один выдается их домик.
И между тем как дивятся они и скорбят о соседях,
Ветхая хижина их, для двоих тесноватая даже,
Вдруг превращается в храм; на месте подпорок — колонны,
Золотом крыша блестит, земля одевается в мрамор,
Двери резные висят, золоченым становится зданье.
Ласковой речью тогда говорит им потомок Сатурна:
«Праведный, молви, старик, и достойная мужа супруга,
Молви, что хочется вам!» И, сказав два слова Бавкиде,
Общее их пожеланье открыл Филемон Всемогущим:
«Вашими быть мы жрецами хотим, при святилищах ваших
Службу нести и, поскольку ведем мы в согласии годы,
Час пусть один унесет нас обоих, чтоб мне не увидеть,
Как сожигают жену, и не быть похороненным ею».
Их пожеланья сбылись; оставалися стражами храма
Жизнь остальную свою… Отягченные годами, как-то
Став у святых ступеней, вспоминать они стали события.
Вдруг увидал Филемон: одевается в зелень Бавкида;
Видит Бавкида: старик Филемон одевается в зелень.
Похолодевшие их увенчались вершинами лица.
Тихо успели они обменяться приветом: «Прощай же,
Муж мой!» — «Прощай, о жена!» — так вместе сказали, и сразу
Рот им покрыла листва. И теперь обитатель Кибиры
Два вам покажет ствола, от единого корня возросших.
Этот не вздорный рассказ, веденный не с целью обмана,
От стариков я слыхал, да и сам я висящие видел
Также на ветках венки; сам свежих принес и промолвил:
«Праведных боги хранят: почитающий — сам почитаем».
ОРФЕЙ И ЕВРИДИКА
(Из «Метаморфоз»)
Перевод С. В. Шервинского
…Жена молодая,
В сопровожденьи наяд по зеленому лугу блуждая,
Мертвою пала, в пяту уязвленная зубом змеиным.
Вещий родопский певец перед слухом всевышних супругу
Долго оплакивал. Он обратиться пытался и к теням,
К Стиксу дерзнул он сойти за врата Тенарийские. Сонмы
Легких племен миновав, замогильные призраки мертвых,
Он к Персефоне проник и к тому, кто безрадостным царством
Теней владеет; и так, для запева ударив по струнам,
Молвил: «О вы, божества, чья вовек под землею обитель,
Здесь, где окажемся все, сотворенные смертными! Если
Можно, отбросив речей извороты лукавых, сказать вам
Правду дозвольте. Сюда я сошел не с тем, чтобы мрачный
Тартар увидеть, не с тем, чтоб чудовищу, внуку Медузы,
Шею тройную связать, с головами, где вьются гадюки.
Ради супруги пришел. В стопу укусивши, в жилы
Яд ей змея разлила и похитила юные годы.
Горе хотел я стерпеть. Я пробовал, но побежден был
Богом Любви: хорошо он в пределах известен надземных, —
Так же ль и здесь, не скажу; уповаю, однако, что так же.
Если не лжива молва о былом похищенье, — вас тоже
Соединила Любовь! Сей ужаса полной юдолью,
Хаоса бездной молю и безмолвьем пустынного царства:
Вновь Евридике моей расплетите короткую участь!
Все мы у вас должники; помедлив недолгое время,
Раньше ли, позже ли, все в приют поспешаем единый.
Все мы стремимся сюда, здесь дом наш последний; вы двое
Рода людского отсель управляете царством обширным.
Так и она: лишь ее положенные годы созреют,
Будет под властью у вас: ее лишь на время прошу я.
Если же милость судеб в жене мне откажет, возврата
Не захочу и себе: порадуйтесь смерти обоих».
Внемля, как он говорит, как струны в согласии движет,
Души бескровные — слез проливали потоки…
Стали тогда Евменид, побежденных музыкой, щеки
Влажны впервые от слез, — говорят. Ни царица-супруга,
Ни властелин преисподней мольбы не исполнить не могут.
Вот Евридику зовут; меж недавних теней пребывала
И выступала еще от раненья замедленным шагом.
Вместе родопский герой и ее получил и условье:
Не обращать своих взоров назад, доколе не выйдет
Он из Авернских долин, иль отымется дар обретенный.
Вот уж в молчанье немом по наклонной взбираются оба
Темной тропинке, крутой, беспросветною мглою сокрытой.
И уже были они от границы земной недалеко,—
Но, убоясь, чтоб она не отстала, и, жадный увидеть,
Взор обратил он, любя: и тотчас супруга исчезла.
Руки простер он вперед, объятья взаимного ищет,—
Нет ничего, лишь одно дуновенье хватает несчастный.
Смерть вторично приняв, не пеняла она на супруга.
Да и на что ей пенять? Иль разве на то, что любима?
Голос последним «прости» зазвучал, но почти не достиг он
Слуха его; и она воротилась в жилище умерших.
Смертью двойною жены Орфей столбенеет, — как древле
Тот, устрашившийся пса с головами тремя, из которых
Средняя с цепью была, кто не раньше со страхом расстался,
Нежель с природой своей, — обратилася плоть его в камень!..
Он умолял и вотще переплыть порывался обратно, —
Лодочник не разрешил; однако семь дней неотступно,
Грязью покрыт, он на бреге сидел, без Церерина дара.
Горем, страданьем души и слезами несчастный питался.
ВАЛЕРИЙ БРЮСОВ
ОРФЕЙ И ЭВРИДИКА
Орфей
Слышу, слышу шаг твой нежный,
Шаг твой слышу за собой.
Мы идем тропой мятежной,
К жизни мертвенной тропой.
Эвридика
Ты — ведешь, мне — быть покорной,
Я должна идти, должна…
Но на взорах — облак черный,
Черной смерти пелена.
Орфей
Выше! выше! все ступени,
К звукам, к свету, к солнцу вновь!
Там со взоров стают тени,
Там, где ждет моя любовь!
Эвридика
Я не смею, я не смею,
Мой супруг, мой друг, мой брат!
Я лишь легкой тенью вею,
Ты лишь тень ведешь назад.
Орфей
Верь мне! верь мне! у порога
Встретишь ты, как я, весну!
Я, заклявший лирой — бога,
Песней жизнь в тебя вдохну!
Эвридика
Ах, что значат все напевы
Знавшим тайну тишины!
Что весна, — кто видел севы
Асфоделевой страны!
Орфей
Вспомни, вспомни! луг зеленый,
Радость песен, радость пляск!
Вспомни, в ночи — потаенный
Сладко-жгучий ужас ласк!
Эвридика
Сердце — мертво, грудь — недвижна.
Что вручу объятью я?
Помню сны, — но непостижна,
Друг мой бедный, речь твоя.
Орфей
Ты не помнишь! ты забыла!
Ах, я помню каждый миг!
Нет, не сможет и могила
Затемнить во мне твой лик!
Эвридика
Помню счастье, друг мой бедный,
И любовь, как тихий сон…
Но во тьме, во тьме бесследной
Бледный лик твой затемнен…
Орфей
— Так смотри! — И смотрит дико,
Вспять, во мрак пустой, Орфей.
— Эвридика! Эвридика! —
Стонут отзвуки теней.