Мунин ел вместе с ним. Когда он не кричал, он и в самом деле был неплохим человеком, но он никогда не сможет занять место папы.
— Начать все сначала может быть самым лучшим, Кэл'ика. Ты не можешь изменить прошлое или других людей, но ты всегда можешь изменить себя, и это изменяет твое будущее.
Эта мысль зацепила Фалина и не отпускала. Когда ты чувствуешь себя бессильным, мысль о том, что ты можешь остановить зло, это самая лучшая вещь на свете. И он не хотел испытать подобное снова. Он хотел, чтобы все было иначе.
— Но зачем вы заставляете меня бегать и таскать тяжести? — спросил он. — Это больно.
— Чтобы ты мог справиться со всем, что бросит в тебя жизнь, сынок. Чтобы тебе никогда больше не пришлось никого бояться. Я делаю из тебя солдата.
Фалину понравилась идея стать солдатом. У него был неопределенный, но длинный список тех, кого он хотел убить за то, что они сделали с его родителями, а если ты солдат — ты можешь это сделать.
— Почему?
— Это достойное занятие. Ты крепок, умен и ты будешь отличным солдатом. Этим и занимаются мандалориане.
— Почему ты не убил меня? Ты убивал всех остальных.
Мунин какое — то время задумчиво жевал.
— Потому что у тебя нет родителей, а у меня и моей жены нет сына, поэтому нам есть смысл сделать то, что всегда делали мандалориане — мы принимаем тебя, тренируем тебя, учим тебя как быть солдатом и как самому быть отцом. Ты не хочешь этого?
Фалин долго думал над этим. Он не знал что ответить; он знал лишь, что сейчас, среди людей, он чувствовал себя более одиноким, чем тогда, когда он жил сам по себе, в руинах на Суркарисе — потому что все мандалориане казались единым целым. Они были тесно связаны между собой, словно семья. И они не убивали его родителей; они ворвались в город годом позже, когда война шла вовсю. Однако он все равно он злился, и они стали объектом его злости — до тех пор, пока не появится настоящая цель.
— Ты считаешь меня ленивым и глупым. — проговорил Фалин.
— Нет, я просто говорю это и кричу, чтобы ты вышел из себя, и заставил себя перешагнуть границы. — Мунин посмотрел как он опустошил миску и наполнил ее снова. — Потому что сила — здесь. — Он коснулся его головы. — Ты можешь заставить свое тело сделать что угодно, если достаточно отчаянно захочешь этого. Это называется стойкость. Когда ты узнаешь, насколько многое ты можешь сделать, сколь многому ты можешь посмотреть в лицо — ты почувствуешь себя удивительно, так, словно никто и никогда не обидит тебя снова. Ты будешь сильным — во всех смыслах этого слова.
Фалин хотел чувствовать себя удивительно. На полный желудок жизнь казалась неопределенной, но многообещающей — пока он не вспоминал о его матери и отце, лежащих среди рухнувших балок дома, который они снимали на Суркарисе.
Он никак не мог выбросить эту картину из головы.
Он поднялся, сполоснул миску в ведре с водой и снова сел у огня, разглядывая отцовский нож — как он делал каждый день. У клинка было три широкие грани — как у пирамиды которую растянули в стороны. Пока отец был жив — ему никогда не позволялось трогать его, и он сам научился им пользоваться, потому что ему некуда было бежать и о нем некому было заботиться. Теперь он неплохо умел метать его. Он много практиковался. Он мог попасть в любую мишень, двигалась ли она или нет.
— А как это — быть солдатом? — спросил он.
Мунин пожал плечами.
— Частенько — скучно. Иногда — страшно. Ты много путешествуешь. Ты заводишь самых лучших друзей. Ты живешь по — настоящему. И порой — ты умираешь слишком рано.
— И я должен выполнять приказы?
— Приказы сохраняют тебе жизнь.
Еще только начинало смеркаться, но у Фалина отчаянно слипались глаза, и по мере того, как угасал окружающий мир, он скользил в блаженную усталую дрему. Он попытался остаться в этом сумеречном состоянии, потому что сон немедленно приносил сновидения; но он слишком устал. В какой — то момент он ощутил что его подняли и несут, но он не проснулся полностью и последним, что он почувствовал было то, что его укладывают в одной из землянок на ворох теплых одеял, пахнущих машинным маслом, дымом и сушеной рыбой.
И вот тогда снова пришло сновидение. Он знал что он спит, но это не помогало.
Он вошел в парадные двери дома на Суркарисе; стены были разбиты вдребезги и рухнули, только лишь двери остались невредимы, и он не понимал что то, во что он наступил, было его матерью — пока не увидел обрывки ее любимой синей куртки. Он оглянулся, разыскивая отца.
Папа лежал рядом с остатками окна, и Фалин понимал, что что — то не так, но ему понадобилось несколько секунд, чтобы осознать что у отца нет большей части головы. Он присел рядом, чтобы снять нож с его пояса, и ему показалось что отец пошевелился.
На этом он всегда просыпался. Это было не так, как в жизни — он целую вечность топтался рядом с телами прежде чем решился убежать, спрятаться, и забрать нож, чтобы защитить себя — но во сне все было быстрее, отчетливей, и страшнее. Он вздрогнул, просыпаясь с отчаянно колотящимся сердцем.
— Папина голова… — всхлипнул он. — У папы разбита голова…
Мунин прижал Фалина к груди.
— Все в порядке. — прошептал он. — Я здесь, сынок. Я здесь. Это просто плохой сон.
— Я хочу, чтобы это прекратилось. Я не хочу больше видеть папину голову.
Фалин вцепился в него и рыдал, пока у него не кончилось дыхание. Мунин не накричал на него за то, что он плакал. Он просто держал его, пока он не затих.
Потом Фалин заметил, что трехгранный нож висит на его поясе, в новых кожаных ножнах. Он не помнил когда они появились.
— Это прекратится, Кэл. — проговорил Мунин. — Обещаю. И никто не обидит тебя пока я рядом. Ты вырастешь сильным, и ты будешь счастлив.
Фалин решил, что он не прочь называться Кэлом, если это прогонит кошмары. Каким — то образом эти две вещи были связаны: если он перестанет быть Фалином, он перестанет видеть тела своих родителей. Мунин Скирата говорил так уверенно, и казался таким сильным и надежным, что Фалин поверил ему. Ты можешь измениться, если захочешь этого. Ты можешь все что угодно — если ты этого хочешь.
— Я в самом деле не нибрал, правда?
— Конечно нет, Кэл. — тихо ответил Мунин. — Мне не стоило так говорить. В мандалорианском нет слова, которое бы тебе подошло.
Фалин — Кэл не понимал. Он посмотрел в лицо Мунина, ожидая объяснения.
— Герой. — сказал Мунин. — У нас нет слова «герой». Но ты — настоящий маленький герой, Кэл Скирата.
Кэл Скирата. Вот кем он собирался быть отныне и впредь. Он заснул снова, а когда он проснулся на следующее утро — ни снов, ни кошмаров — он увидел что мир стал другим.
ГЛАВА 2
«Ба'джур бал бескар'гам, Ара'нов, алиит, Мэндо'а бал Манд'алор — ан венкуйан ми. Знания и броня, род и защита, наш язык и наш вождь — все поможет нам выжить.»
Стихотворение, которое учат мандалорианские дети, чтобы запомнить Резол'наре — шесть столпов культуры Мэндо
Казармы Арка, штаб — квартира Бригады Специальных Операций, Корускант, 736 дней после Битвы у Геонозиса, вторая годовщина начала войны.
Скорч поднял винтовку и прицелился в двоих сержантов на плацу под окном.
Новый прицел ДС–17 был заметно улучшен по сравнению со старой моделью. Перекрестие легло на Кэла Скирату в узкой воображаемой полосе между линией глаз и впадиной в основании черепа; отличный выстрел в черепную коробку, идеально для мгновенного вывода цели из строя. Скорч видел как шевелятся губы мандалорианина, когда тот говорил с Вэлоном Вэу.
Да, это местечко все больше смахивает на центр Келдабе. Нет, ничего не имею против этого мужика. Просто…
Сержант Вэу — и он всегда будет Сержантом Вэу, на службе он или нет — был единственным кого Скорч мог бы назвать отцом.
Вэу и Скирата выглядели целиком поглощенными беседой, оба говорили одновременно, уставившись в феррокритовое покрытие плаца и не глядя друг другу в глаза. Странное занятие для начала дня.
— Помнится, ты вроде бы говорил что можешь читать по губам. — заметил Сев, размеренно пережевывая из пригоршни варра — орехи со специями.
— Могу, но он какую — то чушь несет.
— Может, они говорят на Мэндо'а.
— Мэндо'а я читаю не хуже, мир'шеб.
— Если подумать — они сообразили бы надеть свои ведра и пользоваться внутренним комлинком…
— А может в этом нет ничего тайного. — Скорч через всю комнату чувствовал острый запах специй. — Слушай, ну ты же знаешь что бывает, если ими обожраться. Получишь расстройство желудка, начнешь воздух портить. А я не собираюсь тащить тебя на руках, чтобы ты проблевался.
Сев рыгнул.
— Если меня не станет — ты будешь по мне скучать.
— Сделай что — нибудь полезное и взгляни сам, ладно?
Сев издал горлом долгий рокочущий звук, прикончил остаток орехов и вскинул свою дисишку. Он был снайпером. И он вглядывался через оптический прицел даже дольше чем Скорч.
— Они что — то… перечисляют. — сказал он наконец. Прислонив свою диси к стене он уселся на койку и снова начал жевать. — Они оба повторяют одни и те же слова.
— Да? И?…
— Не знаю. Не могу разобраться.
Сколько помнил себя Скорч — Скирата и Вэу пререкались по любому поводу: начиная от тактики и способов мотивации солдат, до цвета стен в столовой. Бывало, что доходило и до драки. Но война, похоже, сблизила их взгляды на жизнь. Насколько Скорч мог заметить — между ними не возникло огромной симпатии, но какая — то тайна держала их вместе, как воинов — побратимов.
Ни тому, ни другому не было причины здесь находиться. Налет Вэу на банк — они никогда про него не рассказывали, нет, сэр — должно быть, принес ему миллионы. У них была цель в жизни; ими двигало что — то, чего Скорч не мог понять.
Он вывернул увеличение на максимум. Но это не помогло.
— Может быть, у них очень скучный разговор.
— Это имена. — наконец проговорил Сев. — Они повторяют имена.
Скорч снова прильнул к прицелу.
— Сколько лет Скирате?
— Шестьдесят, шестьдесят один — примерно так.
— А сколько это по меркам клонов?
— Это мертвец.
Мысль была шокирующей, и Скорч задумался — почему это не потрясало его раньше. Он никогда не беспокоился о старости. Он не думал, что ему удастся выжить, несмотря на привычное для отряда «Дельта» бахвальство, что не родился еще сепаратист который мог бы убить их.
— Как думаешь — бешеный старый барв найдет чудесное лекарство? — спросил он.
Сев подкинул орех в воздух и поймал его ртом.
— От чего?
— От нашего раннего ухода из жизни. Он вечно про это твердит.
Сев рыгнул еще раз.
— Я до сих пор подозреваю, что это он грохнул Ко Сай. И догадываюсь что он прихватил ее работы, потому он ее и убил — чтобы она не разболтала. Так что — да, готов спорить, что он ищет способ остановить наше ускоренное старение.
Скорч подозревал, что Вэу не меньше Скираты был причастен к смерти беглой каминоанской клоноделки; и он все также был беззаветно предан Вэу, потому что благодаря этому человеку вся «Дельта» была до сих пор жива — один из немногих отрядов которые сохранили первоначальный состав со времен Камино. Вэу учил выживать.
— Ты же не собираешься рассказывать про это Зею, а, Сев?
— Не — а. Не хочу чтобы он мучился бессонницей.
— Но если сержант Кэл заполучил работы Ко Сай, почему он до сих пор не раздает лекарство? Прошло почти полгода, как он отдал тебе ее голову.
— Ты словно про подарок на день рожденья говоришь. — ответил Сев. — Может у него что — то с рецептом не ладится. Или он просто хочет выдоить побольше из Республики, прежде чем скроется с награбленным.
— Кэл не уйдет без своих драгоценных «Нулевых». — Скорч повернулся взглянуть на Сева и увидел поднятую бровь. — Или нет?
— А если дезертируют они — ты будешь в них стрелять? — спросил Сев.
Скорч пожал плечами, пытаясь выглядеть безразлично, но от мысли о том, чтобы выпустить очередь в собрата — клона ему стало не по себе. «Нулевые» были еще и приемными сыновьями Скираты, его драгоценными маленькими мальчиками — даже тогда когда они выросли в мужчин — больших и опасных мужчин — и Скирата был готов порвать на тряпки любого, кто косо на них посмотрит.
Даже нас.
— Нам этого делать не придется. — ответил Скорч. — Ты же слышал про палпатиновские отряды зачистки, которые ждут тех, кто выйдет за черту.
— Не уходи от вопроса. Ты будешь стрелять в них если прикажут?
— По обстановке. — наконец проговорил Скорч.
— Приказ есть приказ.
— Зависит от того, кто его отдает.
— Чем дольше идет эта война, тем меньше мне кажется, что «Нулевые» на той же стороне, что и мы.
Скорч понимал, о чем говорит Сев, но считал что это слишком уж резкое суждение. Он не мог представить себе, чтобы «Нулевые» переметнулись к сепам. Они были психованными, непредсказуемыми, они даже были частной армией Скираты — но они не были предателями.
— Пошли. — сказал он, подхватывая свой шлем и направляясь к дверям. — Посмотрим что затеяли старики. А то я умру от любопытства.
Плац был площадкой, огороженной невысокой подпорной стенкой и живой изгородью из кустов, подстриженных до уставной высоты — Сев не сомневался что такая штука существует — этот плац видел не так много парадов. В последнее время он чаще всего пустовал, и лишь изредка на нем собирались игроки в боло — болл. Двое ветеранов — сержантов стояли в центре плаца, чуть склонив головы и, казалось, не замечали приближающихся коммандос.
Но Скирата никогда и ничего не упускал из виду. Как и Вэу. У этих двоих были глаза на затылках. Скорч до сих пор не понимал как им удавалось так внимательно следить за своими учебными ротами в Типоке. Юному клону они казались всеведущими богами, которых нельзя обмануть или перехитрить, и от которых нельзя ускользнуть; почти такими же они казались ему и сейчас.
Скорч слышал негромкий рокот голосов. И в нем был какой — то ритм. Да, они зачитывали список. Теперь когда он смог это услышать, он различил. знакомые звуки
Имена.
Они повторяли имена.
Сев сбавил шаг первым. Он поймал Скорча за локоть.
— Не думаю, что нам стоит им мешать, нер вод.
Скирата, все еще шевеливший губами медленно обернулся, и вслед за ним поднял взгляд Вэу.
— Хотите присоединиться к нам, ад'ике? — дружелюбно спросил Вэу — а его сложно было назвать дружелюбным. — Мы вспоминаем братьев, ушедших в Мэндо. Не забыли какой сегодня день?
Скорч забыл, хотя это должно было врезаться в его память. Семьсот тридцать шесть дней назад, все десять тысяч республиканских коммандо, вместе с остальной Великой Армией, были переброшены на Геонозис. Внезапный приказ и спешная погрузка на корабли не оставили времени, чтобы попрощаться с их наставниками — сержантами. А из десяти тысяч улетевших вернулась обратно лишь половина.
Скорч почувствовал себя идиотом. Теперь он знал что и почему делали два сержанта: они повторяли имена павших клонов — коммандо. Таким был мандалорианский обычай поминать ушедших друзей и любимых — повторять их имена каждый день.
«Неужели они каждый день повторяют эти тысячи имен?» — подумал Скорч.
— Вы же не помните каждое имя, верно, Серж? — спросил Сев.
— Мы помним каждого парня, которого мы учили, и будем помнить всегда. — тихо проговорил Скирата; Сев заметил, что он время от времени смотрит на деку стиснутую в руке. Запомнить пять тысяч имен — плюс те, кто был убит после Битвы на Геонозисе — было непосильным подвигом даже при скиратовском рвении. — Остальное… нам достаточно лишь небольшой подсказки.
Скорч не смог бы вспомнить названия и половины отрядов из потока, с которым он прошел учебный центр Типоки, а уж имена коммандо в них — тем более. Он почувствовал себя так, будто он их предал. Вэу кивнул ему и приглашающе взмахнул своей декой; та мигнула индикатором передачи и когда Скорч снял свою деку с пояса — на ней уже был список, подсвеченный на роте, чьи имена читались сейчас. Он послушно присоединился к чтению. Как и Сев.