Но не забыла слониха и своего друга из прежней жизни. Только если контакт с человеком требовал слов и осязания, то Адольфа ей оказывалось достаточным просто иметь в поле зрения.
Если Данилыч, отбывая свою новую службу, уже сидел в первом ряду цирка, то перед выходом на очередной номер Дэйзи настаивала, чтоб рядом был еще и верблюд. Она ничего не говорила. Просто отказывалась идти, если не видела, что перед ней ведут Адольфа.
Больше ничего не требовалось; верблюд даже не появлялся на манеже. Он стоял, удерживаемый погонщиком у края занавески. Так, чтобы Дэйзи, в любой момент бросив взгляд, могла увидеть своего горбатого друга и убедиться, что он никуда не делся.
И она блаженствовала на арене. Взглянув в одну сторону, видела улыбающегося Данилыча. Повернувшись в другую, замечала фигуру верблюда.
Адольф отличался невероятным терпением, и молча дежурил за занавесом весь номер Дэйзи. Вероятно, потому что за собой никаких талантов не знал.
Верблюд был обычным цирковым животным. Умел лишь кланяться, падать на колени, вставать и снова падать, и так далее. Однако, по настоянию дрессировщицы Надежды, его ввели в номер, где Дэйзи играла ученицу.
Там верблюду вообще ничего не приходилось делать.
Только стоять поодаль сбоку от доски, презрительно выпятив нижнюю губу, и молча глядеть на все окружающее с видом внутреннего превосходства. Как умеют делать только верблюды.
Он исполнял роль случайно пришедшего на урок директора. А Надежда утверждала, что с верблюдом Дэйзи работает номер еще лучше.
Присутствие же Данилыча сделалось просто обязательным.
И все бы было хорошо, не будь цирковой плотник алкоголиком.
Точнее, тихим русским пьяницей. Не запойным, однако перманентным.
Никто в цирке не мог вспомнить момента, когда бы от Данилыча не припахивало спиртным. Причем как истинно пьющий человек, плотник не употреблял ни водки, ни коньяка. Для поддержания нужного процента алкоголя в крови ему достаточно было простого вина, желательно красного. И в этом совершенно неожиданно он получил помощь от слонихи.
В те годы цирк постоянно гастролировал по Союзу. Причем в любое время года.
Зверей перевозили из города в город цирковыми автопоездами. Дэйзи вместе с сородичами везли в специальных «слоновозках» – укрепленных изотермических фургонах.
Единственную опасность для этих лишенных шерсти животных представлял перепад температур в момент перехода из слоновозки в цирк. Который занимал около минуты – и в случае зимы или просто сильного ветра грозил страшной простудой.
Чтобы избежать простуды, использовался метод, вероятно. подтвержденной практикой бродячих цирков многих столетий. Перед выходом из теплой слоновозки каждому животному давали выпить по ведру красного вина. Самого дешевого, закупавшегося в розлив огромными бочками. Однако создававшего необходимый градус сопротивляемости холоду и не дававший простудиться.
Довольные, слегка пьяненькие слоны легко переступали по сходням и скрывались в недрах теплых загонов прежде, чем их успевало прохватить.
Фесунько прекрасно понимал свое место. Без Данилыча, которого исправно возили по гастролям, Дэйзи перестала бы выступать. И не имея иной возможности отблагодарить коллегу, вожатый снабжал его «слоновьим» вином. Ведь литр или даже два, отлитые из каждого ведра, мало что значили для законных потребителей.
И таким образом возникло единение человека – пусть даже такого негодного пьяницы, как плотник Данилыч – с загадочным животным.
Постепенно получилось так, что и сам Данилыч, одинокий несемейный мужик, привязался к Дэйзи настолько, что проводил с нею все свободное время.
И частенько оставался ночевать в слоновнике, когда вечером оказывался чересчур пьян для возвращения домой.
Любому умному и знающему животных человеку было ясно, что связь Данилыча и Дэйзи неразрывна.
Что лишенная этого человека, строптивая слониха не станет работать.
Однако американская поездка подвергалась чересчур строгому отбору.
И судя по всему, замдиректора Сидоров лукавил перед Залевским: все имена отъезжающих были указаны ему свыше.
Если за океан не пускали Данилыча, то не имело смысл везти и Дэйзи.
Но не везти ее означало полный абсурд.
Поскольку остальные слоны исполняли роль огромных статистов на фоне непревзойденной звезды.
А американские коллеги ухватились именно за факт демонстрации советских слонов. Непонятно почему, но именно слоны из СССР казались им главным чудом.
Оставалось лишь надеяться, что после встряски океанского перехода Дэйзи забудет Данилыча. Удовлетворится обществом верблюда и будет работать как прежде.
Но откровенно говоря, даже сам Сидоров верил в это с трудом.
3
В дороге замдиректора на некоторое время забыл о слоновой проблеме: собак рвало от морской болезни, и он сбился с ног.
По приезде в цирк города Филадельфия и обосновываясь там, Сидоров тоже был сильно захвачен хозяйственными вопросами.
Однако на первом же представлении прояснились предвестники грозы.
На манеж Дэйзи все-таки вышла, неохотно подчиняясь Фесунько.
Но даже в общем слоновьем приветствии участвовать не стала.
Когда ее собратья встали на тумбы и принялись хлопать ушами, поднимать ноги и совершать прочие действия, демонстрирующие дрессированность, Дэйзи повела себя, как слон в посудной лавке. Развернулась, поддала тумбу так, что прокатившись через всю арену, та ударилась о противоположный барьер – и медленно удалилась.
Невозмутимо помахивая хвостом-метелкой. За ней, презрительно шевеля губами, шагал верблюд. Как всегда молча, но всем видом выражая полную солидарность со своей ушастой подругой.
Правда, зрителями это было воспринято как специально организованная клоунада.
Однако у Сидорова заболело сердце. Как ни пытался он убедить сам себя, что все лишь временные трудности акклиматизации.
В репризе, изображающей школьный класс, Дэйзи тоже не сработала. Тупо стояла у доски, и, несмотря на всяческие намеки Надежды, даже не взяла мелок.
Мохнатые и когтистые ученики послушно листали книги, временами тявкали и зевали. Верблюд стоял, как памятник самому себе, и высокомерно, хоть и снизу вверх, оглядывал ряды жующих зрителей.
Но и этот номер тоже сошел за пародию.
Настоящий провал случился в «парикмахерской».
Чувствуя нарастающее отчаяние, Сидоров посоветовался с Надеждой и, поговорив с антрепренером, толстым веснушчатым американцем, уговорил одного из униформистов нацепить окладистую бороду и занять место в первом ряду.
Тут-то и произошло непоправимое.
Надежда, повторенная невидимым переводчиком, привычно, как в СССР, крикнула:
– Кто хочет подровнять волосы?!
Подсадной американец с фальшивой бородой перемахнул через барьер. Прошел и по-хозяйски уселся в кресло.
Невозмутимая Дэйзи подошла сзади, схватила самозванца поперек туловища и под вздох ужаса, пробежавший до самого купола, швырнула прочь.
Больше слониху на манеж не выпускали.
Держали в загоне, ожидая, когда она облагоразумится.
Дэйзи же стояла спокойно, неторопливо пережевывая захваченные из России веники. Она не собиралась голодать.
Она просто бастовала.
Словно чувствуя, что на нее устремлены все взгляды.
Что как назло, даже афишу американцы снабдили лаконичной надписью – «Elephants from the USSR !!!».
И отсутствие слонов перечеркивало саму идею гастролей.
Вокруг Дэйзи бегали все, кто был свободен от выступлений и возни со своими зверями.
Наконец догадались привести к ней в загон верблюда.
Адольф стоял рядом со слонихой, невозмутимый и высокомерный, как всегда.
Дэйзи поглядывала на него своими маленькими глазками в обрамлении редких черных ресниц. И обмахивалась ушами на американской жаре. Иногда тихонько трубила, порой касалась верблюда кончиком хобота. Адольф пожевывал что-то несуществующее, водя из стороны в сторону раздвоенными губами. И был явно солидарен с подругой, хотя не произносил ни слова.
Животные понимали друг друга, это было очевидным.
Они словно переговаривались, решив держать оборону.
И несмотря на общество друга, Дэйзи покладистей не стала. Наоборот, она уже не позволяла Фесунько даже просто вывести себя из загона.
А временами вдруг задирала хобот и трубила. Коротко и отчаянно.
Так, что в соседних загонах начинали волноваться слоны.
И тявкали встревоженные собаки.
И ученый осел, перепутав часовые пояса, разражался среди ночи долгим скрипучим криком.
Над цирком зверей в чужой стране нависло нечто гнетущее.
Лишь неутомимый Гриша без устали нарезал круги на своем маленьком вонючем мотоцикле, отрабатывая за всех.
Медведя не волновала реакция зрителей; он исполнял номер даже не за сахар.
Остальные тоже умели ездить, но Гриша по праву считался асом. Те просто работали. А он катался ради собственного удовольствия.
Больше всего на свете он любил лететь в клубах синего касторового дыма – с выпученными от усердия глазами, все равно куда и зачем.
Грише следовало родиться человеком; он сделался бы одним из великих мотогонщиков ХХ столетия.
Дай волю – он и сейчас помчался бы через всю Америку. До самой Канадской границы, потом в обратную сторону – до Мексиканской, потом еще куда-нибудь. Но увы, Гришу не выпускали дальше манежа.
Где он был готов летать по кругу целый день.
Но американцы жаждали слонов.
Которых не было.
Назревал международный скандал.
4
– И что вы намерены делать?
Невысокий человек в хорошо пошитом сером костюме, белой рубашке и при галстуке, вошел в номер Сидорова и прикрыл за собой дверь.
Замдиректора – такой же алкоголик, как и отстраненный Данилыч, только тайный и испытывающий на этой почве жгучую зависть к свободе последнего – собирался налить себе виски.
Услышав щелчок открываемого замка, он сунул бутылку под столик. Потом передумал, демонстративно наполнил стакан и, не разводя содовой, влил в себя. Мгновенно покрывшись испариной от спиртного, совершенно невыносимого на здешней жаре.
– Употребляете, – недобро констатировал гость.
Человек этот, присоединившийся к делегации перед отправкой автопоездом в Ленинград – где ждал океанский пароход – и с усмешкой назвавшийся Иваном Ивановичем, был приставлен органами госбезопасности. Он даже не слишком скрывал этого, нося в жару привычный для советских гэбистов костюм. И постоянно пытаясь придавить каждого своим темным взглядом. Наверняка в Союзе он имел погоны майора. А то и полковника.
– Употребляю, – злорадно кивнул Сидоров и налил второй. – Желаете?
– Нет. В отличие от вас, на работе не пью.
В голосе звучали металлические нотки, и Сидоров ощутил на себе тяжелый взгляд. Но замдиректора, коммунист и почти идеологический работник, не будучи даже дрессировщиком – на должность он, хоть и не любил о том вспоминать, вышел из коверных клоунов, причем не из самых талантливых – все-таки не боялся даже тигров. Поэтому устоять перед кэгэбэшным недомерком ему не составило труда..
Сидоров выпил еще. Ему стало совсем жарко, зато в голове прояснилось.
– Так что вы намерены делать? – тихо повторил «Иван Иванович».
– То, что могу, – ответил замдиректора. – То есть ни-че-го. Надо было в Союзе нас послушать. И не меня посылать, а Залевского. Он специалист и что-нибудь бы придумал.
– Списки проверял и кандидатуру утверждал не я.
– А какая хрен разница? Все вы одним миром мазаны.
– Ну вы… Я бы так не бросался словами.
– А что мне теперь? Дальше фронта не пошлют. Гастроли провалены. И мне все равно уже.
– Вы со слонами прежде работали? – неожиданно жестко перебил гэбист.
–Не больше и не меньше, чем прочие работники цирка.
– А этот ваш Фесунько?
– Этот мой Фесунько, да будет вам известно, дражайший Иван Иванович, – ответил Сидоров, с великим усилием подавив желание добавить пару матерных слов и ограничившись лишь сарказмом в голосе. – Не только Заслуженный работник культуры Эрэсэфэсэр, но, по совместительству, еще и лучший слоновожатый нашего театра зверей. И также прошу учесть, что в дрессуре слон – одно из самых трудных животных. Он только кажется добрым и покладистым. Но у него свой характер. Свой – понимаете? И на деле слон упрямей, чем десять ослов, вот так! Если слон не захочет что-то делать, или наоборот, решит поступать по-своему…
– А я смотрел литературу, – возразил гэбист. – И знаю, что есть некоторые методы. Например, специальные крючья для ушей.
– Крючья?!
– Да. Или шило, которое вводят под кожу…
– Шило?! Слону ?! под кожу?!!! – заревел Сидоров. – Да я тебе сейчас самому, индюк ты в галстуке!
«Иван Иванович» отпрянул, явно не ожидав такой реакции от миролюбивого пьяного замдиректора.
– Ну полно, полно, – примирительно пробормотал он. – Это я так… Но есть же какие-то выходы?
Сидоров молчал.
Налил еще виски и выпил, сопя и захлебываясь. По большому счету, ему уже со вчерашнего дня хотелось напиться по-черному и забыться, невзирая на должность и последствия. Ведь в этих неудачных гастролях от него уже ровным счетом ничего не зависело.
– Поверьте мне, – переведя дух, нехотя ответил он. – Если слон встал – об него можно обломать десять кнутов, он все равно на сантиметр не сдвинется. Или… Или взбесится.
Сидоров посмотрел бутылку на свет.
– Взбесится, – с наслаждением повторил он. – А с нею вместе – и два других слона. А знаете ли вы, что такое взбесившийся слон?
Замдиректора мечтательно посмотрел на своего недруга.
– Три взбесившихся слона разнесут этот картонный цирк в щепки. Да-с, в щепки! Вот это будет действительно международный скандал.
«Иван Иванович» продолжал стоять, нависая над Сидоровым.
– Ах… – понятливо усмехнулся тот. – У вас, наверное, даже здесь под полой личное оружие. Зря надеетесь. Ваш «Макаров» в самом деле что слону дробина. Вы не успеете даже одну обойму выпустить, как слон вас три раза растопчет и пять раз через себя к гребеням перебросит. Так-то вот.
Гэбист наконец сел за низкий гостиничный столик. Устало махнув рукой, набулькал в чистый стакан виски и выпил так же, как Сидоров – залпом и не смакуя.
– А если серьезно, – сказал он неожиданно усталым и человеческим тоном. – Труба наши дела, уважаемый Николай Порфирьевич. Не ваши, а именно наши, поскольку я несу ту же ответственность за эти гастроли, что и вы. Только по другой линии. Но накажут нас одинаково. Менеджер местный мне уже прямо намекал. Гастроли под угрозой срыва. Билеты были раскуплены задолго до нашего приезда. А сейчас люди их сдают обратно. Цирк платит неустойку. Если мы что-нибудь не придумаем в ближайшее время, весь наш визит провалится со страшным скандалом. И в Союзе нас по головке не поглядят.
– Это ясно, – вздохнул Сидоров. – Как два пальца об асфальт.
– Именно. И надо же было упереться этой вашей главной слонихе!
– Именно. Залевского следовало брать, а не…
– Теперь поздно охать. Надо действовать. Сколько времени сейчас в Союзе?
– А хрен его знает, – пожал плечами Сидоров, впервые оказавшийся в западном полушарии и абсолютно потерявший ориентацию.
– У нас тут… Четыре часа дня. Значит, в Москве…
Гэбист достал из кармана блокнот, сверился с нужной страницей.
–…Около трех часов ночи. Удобно ли звонить Залевскому ?
– По делу цирка всегда удобно. Только на какие шиши я буду переговоры оплачивать? У меня валюты только вот на это, – замдиректора кивнул на практически пустую бутылку. – И хватает.
– Не беспокойтесь, – сказал «Иван Иванович», взяв с прикроватной тумбочки телефон на длинном шнуре и подав его Сидорову. – Наша организация все оплатит. Тем более, мы совершили ошибку.
5
– Что я тебе, чудаку на букву «М», перед отъездом говорил ?! – шепотом кричал в трубку Залевский. – Говорил тебе – не будет Дэйзи без Данилыча работать? Говорил?!