– Хорошо. Тогда я встречусь с вами там. Мы вместе отпразднуем рождение Господа нашего.
– О, это будет мило, – заметил Джустиниани; его глаза сейчас сияли так ярко, что казалось, будто они пылают. – Энцо выдаст тебе часть золота. Скажем, четверть?
– Я бы предпочел треть.
– Не сомневаюсь. Но даже четверти может оказаться достаточно, чтобы вскружить тебе голову.
Григорий кивнул. Энцо подошел к большому сундуку в углу комнаты и достал позвякивающий мешочек.
– Отсчитай ему сотню дукатов.
Сотня. Еще три сотни при доставке. На эти деньги в Рагузе можно построить маленький замок, не говоря уже о доме. Маска Григория удержала его присвист. Он внимательно следил, как отсчитываются монеты. Пересчитывать их заново будет оскорблением.
– Он так много стоит? – пробормотал он.
– Турки заплатили бы тебе в два раза больше за его убийство. – Джустиниани кивнул. – Но я знаю тебя, Риномет. Ты не любишь менять сторону посреди битвы. Очень не по-наемнически. – Он улыбнулся. – Сделка есть сделка, верно?
– Верно.
Счет Энцо был верен. Григорий понаблюдал, как монеты исчезают в кожаном кошеле, затем взял его, завязал и засунул под плащ.
– Тогда, с Божьим ветром в наших парусах, я встречу вас на Хиосе.
Он поклонился, мужчины тоже. Выпрямившись, Григорий увидел, что веселье не покинуло взгляд Командира.
– Есть что-то еще, мой генерал?
– Есть.
Генуэзец взглянул на мужчин, стоящих рядом. Энцо разделял его веселье, Амир – не очень.
– Германец, – продолжил Джустиниани, – на Корчуле не по своей воле. Он – пленник.
– Чей?
– Омишских пиратов. – Джустиниани следил за выражением лица Григория, и его улыбка ширилась. – Так что тебе, Зоран, лучше помириться с Богом, как бы ты ему ни поклонялся. Там тебе потребуется вся помощь, которую удастся получить.
Глава 4
Любимый Мухаммедом
Пьяная компания, кичливо шедшая мимо – славя Христа, ругая Аллаха, превознося дожа, – заставила Хамзу передумать. Они праздновали соглашение. И договорился о нем тот самый человек, с которым Хамза собирался встретиться. Хотя воинов отправляли совсем мало, через пару месяцев они принесут Константинополю надежду, а сегодня – прибыль генуэзским тавернам. Плохая тактика – насмехаться над последним достижением мужчины. Грубо по крайней мере; а подчеркивать неравенство атакующих и защитников сродни удару дубины. Оба мужчины и так о нем знали. Знали, что окончательный выбор – сражаться или не сражаться – не сводится к простому раскладу сил.
Хамза пожал плечами. Он владел более тонким оружием. Надежда, а не отчаяние – зачем загонять человека в угол, если можно привести его к свету? – тем более что утонченность была естественной для мужчины, которого он собирался завоевать.
Ласкарь. Сотни лет назад в Константинополе были императоры, носящие эту фамилию. Несомненно, этот может проследить свое происхождение до них, а то и до основателей города. Хамза улыбнулся. Он мог проследить происхождение лишь до деда, козопаса.
Ласкарь. Однако и фамилия предателя. Брата этого мужчины. Так течет ли еще в этом семействе благородная кровь? Хамза размышлял об этом, пока крики пьяной толпы не отдалились, потом постучал телохранителя по плечу.
Они вышли из дверного проема, где укрывались, приподняв плащи над дрянью, которая текла посреди переулка. Абдул-Матин трижды стукнул в дверь рукоятью кинжала. Они подождали. Абдул постучал еще раз. Когда он уже поднял руку в третий раз, ставни над ними скрипнули.
– Кто там? – послышался голос с подчеркнутым итальянским выговором.
Хамза узнал голос.
– Друг, – негромко ответил он на родном языке, – ищущий убежища.
Феон напрягся. Это был тот человек, на встречу с которым он собирался идти. Планы изменились – или же турок решил добиться какого-то преимущества этим сюрпризом, ведь турки хитры, как змеи. Этого человека нельзя оставлять на улице.
– Секунду, – крикнул он, потом обернулся и прошипел: – София! Прибери эту комнату. Скорее!
Пока жена выливала остатки тушеной требухи в одну миску, сметая туда же финиковые косточки и крошки хлеба, Феон накинул поверх туники вышитую верхнюю рубаху, потом открыл сундук и засунул в него копию подписанного договора с Генуей со своими заметками на полях. Он сам толком не знал, зачем это делает. Скорее всего его гость уже знает большинство подробностей.
Немногое, чем они располагали, было быстро убрано. Комната выглядела тем, чем и была: дешевое жилище посланника, чья страна не может позволить себе ничего лучшего. Поэтому Феон и обрадовался встрече в таверне. По крайней мере его одежда, о которой заботилась София, выглядела безупречно. «Иди», – сказал он, и жена ушла в спальню, закрыв за собой дверь. Феон перевел дух и стал спускаться по лестнице.
Засовы были сняты, дверь открыта.
– Мир тебе, друг, – сказал Хамза, вежливо касаясь лба, губ и сердца.
– И тебе, друг. Твой приход – честь для моего дома. Желаешь ли ты войти и отдохнуть?
– Желаю и благодарю тебя.
Хамза поклонился и переступил порог. Абдул-Матин присел у входа на корточки, завернувшись в плащ.
Довольный Хамза поднимался за хозяином по лестнице. На нейтральной территории таверны они могли бы поспорить за язык. Но здесь Феон, как хозяин, обязан говорить на языке гостя.
У входа в комнату лежал тканый коврик.
– Вот тапочки для тебя, – указал Феон.
– Спасибо. У меня есть свои.
Хамза залез в сумку, вытащил пару тапочек из овчины, с трудом стянул тяжелые сапоги.
– Никогда к ним не привыкну, – сказал он, ставя сапоги у двери. – Итальянцы не понимают, что такое хорошая обувь. В отличие от нас.
– Нас?
– Мы с Востока.
Феон задумался. Предложенное родство было совсем маленькой уступкой.
– Не понимают. Но им нужны толстые сапоги, чтобы пинать жен и месить грязь в сточных канавах, которые они зовут улицами.
Хамза рассмеялся:
– Верно.
Он вошел в комнату, огляделся с непроницаемым лицом.
– Я прошу прощения за внезапный визит. Но эти грязные улицы заполнены нынче молодыми людьми, которые ищут, где бы поозорничать. И начинают свои поиски в тавернах. Человек с моим оттенком… – он коснулся лица, – станет для них вызовом. – Обернулся к Феону, все еще стоящему у двери. – Вы не слышали, что они празднуют?
– День рождения какого-то святого? Или пары сразу? У них здесь святых больше, чем дней в году.
Хамза легонько постучал пальцем по голове:
– Ах, друг мой, я думаю, вы знаете. Потому что именно вас, думаю я, следует называть… устроителем праздника.
– Устроителем?
– Его причиной. Соглашение, которое вы заключили с дожем и Советом.
Выражение лица Феона не изменилось, и Хамза продолжил:
– Силы, которые отправятся на защиту вашего города.
– А. Так вот что они празднуют…
– Именно. – Новый… крестовый поход против турок. – Хамза приложил ладонь к груди.
– Вряд ли крестовый поход. Я слышал, что сама Генуя ничего не делает. Но это не может помешать некоторым… обеспокоенным гражданам оказать помощь от имени христианского мира. Несколько тысяч человек, не больше.
– О, здесь наши отчеты расходятся. Я слышал о нескольких сотнях. И хотя никто об этом не трубит, всем им заплачено генуэзским золотом. – Хамза кивнул. – Тем не менее вы преуспели в своем посольстве, не так ли? Пусть даже воинов немного. Хотя я был тут же, пытался убедить дожа не отправлять никого…
Он вздохнул… и Феон подавил улыбку. Хамза еще толком не вошел в комнату, а шла уже третья схватка их поединка.
– Прошу, – сказал он, указывая на два стула у очага, в котором пылали дрова, – согрейтесь.
Турок направился к очагу, и Феон добавил:
– В тавернах может быть опасно, но там я по крайней мере мог бы предложить вам вина.
Хамза протянул руки к пламени.
– Я не пью вино.
– Правоверный? – заметил Феон, подходя ближе. – Однако не все ваши единоверцы настолько… правильны. Разве ваш недавний султан, да будет с ним мир, не любил квинтэссенцию винограда?
Глаза Хамзы округлились. Он кое-что знает об этом греке, но что тот знает о нем самом? Ибо покойным султаном был Мурад Великий. Превосходный воин, дипломат, правитель, поэт. Хамза был его виночерпием, его наперсником… его любовником. Мурад подобрал привлекательного сына дубильщика из Лаза, выучил его, тренировал, любил. Создал его. Хамза любил его в ответ – даже за слабость, которая его погубила. И теперь Хамзу удерживала от вина далеко не только вера.
– Да, любил. Пусть Аллах, милостивый и милосердный, дарует ему покой, – сказал он.
– А его сын? Ваш новый правитель? Разделяет ли он отцовские… пристрастия?
Хамза взглянул на грека. Ему не понравилось ударение, сделанное на «пристрастиях».
– Мехмед тоже правоверный. Но у него страсть к другому.
– К чему же?
– К завоеваниям, – негромко ответил Хамза.
«Интересно, – подумал Феон. – Тут есть некая слабина. Возможно, позже стоит испытать ее еще раз». Турок отвернулся, подсел чуть ближе к огню, и византиец впервые смог хорошо разглядеть его лицо. Не такая уж темная кожа. Хамза обязан своим «оттенком» скорее солнцу, чем племени. Борода почти русая. И светло-голубые глаза.
– Что ж, – произнес Феон, – возможно, нам следует подробнее поговорить об этом. Но сначала, – опередил он ответ турка, – могу я вам что-нибудь предложить? Финики и сыр? Вода? У торговца водой на этой улице необычайно чистые руки.
– Благодарю вас, воды.
Феон шагнул в сторону спальни за водой, но остановился. В этом турке кое-что обнаружилось. Интересно исследовать его глубже.
– София, – позвал он, – выйди и познакомься с нашим гостем. И принеси воды.
Хамза удивился, хотя ничем этого не выдал. Он не знал, что Феон держит здесь женщину. Странно, что грек собирается выставить перед таким гостем какую-то шлюху. «Но греки вообще странные. И скользкие, как угри, которых я ловил в каналах Лаза», – напомнил он себе. Это было заметно с первых слов.
Затем в комнату вошла София – и у Хамзы перехватило дыхание. Она не была шлюхой. Не была она и женщиной Генуи. Смуглая, но совсем по-другому, а осанка и манеры говорили о благородстве, не меньше. Высокая, изящная. Черты лица намекают на Восток, под свободной одеждой проглядывают очертания тела.
– Это моя жена, София, – произнес Феон, приглашающе махнув ей.
– Мир вам, госпожа, – перешел на греческий Хамза и склонился в поклоне.
– И вам, господин, – ответила она, подойдя ближе.
У стола София наполнила водой два кубка, оставила кувшин и поднесла кубки мужчинам:
– Добро пожаловать в наш дом.
«Еще интереснее», – подумал Феон. Он не смотрел на вошедшую жену, а продолжал наблюдать за их гостем. Глаза турка выдали его – едва-едва, но вполне достаточно для Феона. Он полагал, что Хамза, как и многие ему подобные, любил и мужчин, и женщин. Но прищур турка говорил, что он явно предпочитает последних.
Феон незаметно покачал головой. Он удивлялся, когда его жена вызывала подобную реакцию. Он видел лед там, где другие мужчины видели пламя. Но они не знали ее, а Феон знал. И было время, когда он задавался тем же вопросом, который сейчас занимает турка: каково возлечь с ней на ложе?
София не поднимала взгляда, когда протягивала мужчинам кубки. Но когда Хамза пробормотал слова благодарности, их взгляды на мгновение встретились… и у Хамзы вновь перехватило дыхание. Он видел однажды вихри такого цвета, в гагате из Самарканда. Но поразила его тьма, скрытая за ними.
Ни разу за всю свою жизнь он не видел в глазах такой печали.
Женщина повернулась – и оступилась! Хамза тут же оказался рядом, поддержал ее под локоть. Секундное касание, мгновение, когда их взгляды опять встретились, – потом она высвободила руку и подхватила то, обо что споткнулась.
– Рагаццо! – рассерженно воскликнула она.
Кот выгнул шею и громко замурлыкал. Хамза, который еще не успел отойти, заметил, что печаль исчезла, и ее сменила такая искренняя радость, что он сам внезапно почувствовал подлинную грусть. Турок протянул руку к коту и мягко провел ему пальцем по носу.
– Вам нравятся кошки, господин? – спросила женщина.
– Да. Тем более такие симпатичные, как этот, – ответил Хамза и почесал коту бок. – Вы позволите?
София передала ему Рагаццо. Кот уютно устроился на коленях мужчины и не возражал, даже когда Хамза перевернул его на спину и начал гладить подставленный живот.
– Знаете, госпожа, ведь наш пророк Мухаммед, слава ему во веки веков, очень любил кошек.
– Нет, я… я не знала.
– Особенно таких. Полоска на спине, отметины, будто какой-то каллиграф окунул руки в чернила и отпечатал кольца на его серой шерсти… Но взгляните сюда, – сказал он, переворачивая кота и почесывая ему подбородок, чтобы тот поднял голову. – Вы видите отметину над этими прекрасными зелеными глазами? Она доказывает, что этот кот любим Мухаммедом. Ибо кто, как не Пророк, хвала ему, благословил животное своим инициалом?
София пригляделась… и рассмеялась.
– И вправду, – сказала она, хлопнув в ладоши от радости. – Смотри, Феон. Над глазами. Буква «М», и такая отчетливая… Я впервые ее заметила.
Она вновь рассмеялась, и Хамза вместе с ней. Феон нахмурился. Когда он в последний раз слышал ее смех? Его не слишком беспокоило, если мужчины вожделели его жену. Но вот это… взаимопонимание? Оно раздражало.
– Вы думаете, что арабы или турки используют букву «М»? – резко спросил он. – София, забери его. Ты же знаешь, я терпеть не могу это животное.
Оба посмотрели на него. Взгляд Хамзы был проницателен, и Феон вновь разозлился, что не сдержал эмоции. Поэтому сменил тон.
– От него я начинаю чихать, – пояснил он.
– Ага, и не сомневаюсь, что этот кот предпочитает вас всем прочим. Так всегда бывает. Они стремятся к тем, кто их избегает. Возможно, как и Мухаммед, наидостойнейший, чей знак носит сие животное, они желают привести вас к истинной вере – поклонению котам!
Хамза неохотно передал животное в руки Софии. Она почесала кота между глаз.
– Любимый Мухаммедом… Господин, а как это будет на вашем языке?
Хамза задумался, потянулся погладить кота.
– Я бы сказал, Ульвикул, – ответил он.
– Ульвикул, – повторила она. – Не будет ли прегрешением против вашей веры, если назвать его так? Рагаццо – не имя; так кричит на него служанка, когда он ворует еду.
– Госпожа, если так назовете его вы, прегрешения в том не будет.
Тишина. Взаимопонимание стало глубже, подумал Феон – и разорвал его.
– Оставь нас, жена, – ровным тоном сказал он. – И забери с собой кота.
«Как вуаль, – подумал Хамза, когда взгляд Софии изменился и она отвернулась. – Мне дарована привилегия заглянуть за нее».
Оба мужчины смотрели, как София уходит и закрывает за собой дверь.
– Вы благословлены ею, – сказал Хамза.
– Вы даже не представляете насколько, – поспешно ответил Феон, усаживаясь. – У вас есть жена?
– Три.
– Три, – повторил грек и нахмурился. – Вы не считаете это чрезмерным?
– Возможно, – пожал плечами Хамза. – Иншалла. – Он кивнул на дверь: – Но будь у меня одна такая, как ваша…
– Да-да, – бросил Феон.
Он решил, что с него хватит этой темы, и сомневался, удалось ли ему взять верх.
– Не перейти ли нам к делу? Что вы желали обсудить со мной?
Хамза улыбнулся.
– Обсудить? Эта встреча – скорее способ узнать вас. А есть ли лучший способ узнать человека, чем… это?
Он вновь залез в сумку и достал оттуда предмет – прямоугольную доску из темно-коричневого дерева. На ней чередовались – тик и черное дерево – тонкие треугольники, вершину каждого венчал перламутровый полумесяц. Приподнятый край доски усеивали латунные звезды со вставками из маленьких рубинов.
– Вы знаете эту игру?
Феон смотрел на доску. Скорее всего она стоит дороже, чем все содержимое этой комнаты.
– Конечно. Мы называем ее тавли.
– А мы зовем ее тавла. Нас разделяет всего одна буква. Возможно, это кое-что значит. Такая маленькая разница между нами, турками и греками…