Дмитрий Быков
Мы имеем с вами отличный шанс убедиться, что главное в успехе лекции – не лектор, а тема. Потому что Виктор Пелевин – писатель, который доставляет нам, как сказали бы китайцы в английском переводе, «triple delight» – знаменитое название блюда из трех составляющих: морупродуктов, мяса и курицы.
Удовольствие от Пелевина состоит из трех компонентов. Первый – он культовый, сколь ни отвратительно это слово, писатель. И, естественно, он привлекает сердца. Второе удовольствие, которое дарит нам Пелевин, заключается в том, что тексты его неуклонно ухудшаются, и тем дарят нам ощущение полного самоупоения. Мы тоже неуклонно ухудшаемся, конечно, но оказывается, что кто-то делает это параллельно. Ну и третье удовольствие, которое всегда почему-то сопутствует чтению беллетристики – в отличие от чтения серьезной литературы: беллетристика, во всяком случае в последнее время, довольно предсказуема.
Собственно, почему беллетристика так популярна? Ведь это заведомо довольно скучно – читать ее. Ведь читая, скажем, беллетристику в мягких обложках, мы понимаем, что это тексты заведомо плохого качества, но то ли это умиротворяющая ласка банальности, как называл это Георгий Иванов, то ли некоторая радость от того, что мы в очередной раз не глупее автора, – мы любим почитать текст, который по своим художественным достоинствам невысок, и это именно потому может быть так приятно, что тексты высоких художественных достоинств всегда вызывают у нас ту же смутную, очень болезненную, неразрешимую грусть, которую, по словам Чехова, всегда вызывают красавицы.
При этом судьба и участь Виктора Пелевина до сих пор остаются неожиданными и в некотором смысле даже шокирующими. Потому что Виктор Пелевин был главной литературной надеждой России в начале 90-х, самой осуществившейся надеждой во второй их половине. Ему удалось почти невозможное – он совершил истинный тур де форс – он вернулся после пятилетнего молчания, сумев не разочаровать читателя. А такое удавалось в истории литературы единицам. Вот мы сейчас все с трепетом ожидаем, что с 2015-го по 2020-й год выйдут пять книг Сэлинджера, который промолчал почти 60 лет, и почти все мы убеждены, что это будет нечто катастрофическое. Во всяком случае, когда в 1972 году Сэлинджер попытался опубликовать роман, постоянный издатель ответил ему двумя словами: «Stay the legend», останься легендой. Пелевин смог остаться легендой. Он смог вернуться с великолепным романом «Числа», продолжить этот замечательный ряд ничуть не уступающим ему текстом «Священная книга оборотня». И только после этого, когда он окончательно впрягся в ежегодный выпуск произведений, мы поняли, что литература перестала быть ему сколько-то интересна.
Поэтому при всей предсказуемости участи Пелевина (и нашей с вами), она все-таки абсолютно внезапна. Это дополнительное удовольствие. Мы следим за хроникой пикирующего бомбардировщика. Это бесконечно увлекательно.
Разумеется, когда я говорю о пути вниз, я не говорю об ухудшении качества как такового: даже самая плохая книга Пелевина на фоне даже самой удачной книги, допустим, Шаргунова, все-таки представляет гораздо больший интерес. Даже плохой Пелевин интереснее большинства хороших современных авторов. И более того, сам этот плохизм судьбоносен, если бы Пелевин даже опубликовал когда-нибудь свои торговые чеки, например, или записные книжки с назначенными свиданиями, это все равно было бы гораздо интереснее, чем самая серьезная книга любого почвенника. Дело в том, что значителен сам масштаб личности. И потому безумно интересно все, что с этой личностью происходят.
Понять же это происходящее на самом деле очень непросто. И мне придется сегодня говорить о весьма сложных и по-настоящему трагических вещах. Пелевин принадлежит к великому несостоявшемуся поколению, поколению 1962-63 годов. Достаточно напомнить, кто у нас этому поколению принадлежал, достаточно вспомнить, кто в этом же поколении блистает на Западе, и мы поймем трагедию людей, которые были воспитаны для великого замаха, а разрешились, в общем, незначительным ударом. На Западе ровесником Пелевина 1962 года, правда, старше на два месяца, выступает Дэвид Фостер Уоллес, главный американский прозаик, автор нескольких выдающихся романов, который покончил с собой в 2008 году в 46-летнем возрасте после затяжной депрессии, о его пути нам придется говорить отдельно, потому что как раз он наиболее занятная, наиболее интересная пара к Пелевину.
У нас к 1962-63 годам принадлежит, например, Валерий Тодоровский, с чьими дебютными картинами «Катафалк» и «Любовь» были связаны самые ослепительные надежды российского кинематографа, потому что это была принципиально новая манера рассказывать историю. Потому что при формальной принадлежности к жанру папиного кино «Любовь» была абсолютно революционна и по способу кинематографического нарратива, такое радостное цитатное повествование, все пронизанное моцартовскими мелодиями, и по масштабу поднимаемых проблем, и по работе с актером – нигде на площадке не было такой атмосферы, какая была у Тодоровского, никто не открывал и делал звезд так успешно, как он. И эти первые две его работы, а потом «Мой сводный брат Франкенштейн», а потом «Любовник» обещали нечто гораздо большее, чем продюсирование. И главная неснятая картина Тодоровского «Подвиг» осталась, может быть, такой же роковой, как главная неснятая картина Хотиненко «Великий поход за освобождение Индии».
Об этом поколении, которое Дуглас Коупленд, еще один человек из 1962 года, точнее, он родился 31 декабря 1961-го, назвал Поколением X, сказано очень мало. Потому что на самом деле оно таинственно. Это люди, которые, родились они в Штатах или в России, все страдают от примерно одинаковой проблемы: они задуманы были для мира великой сложности, а творить им пришлось в мире великой пустоты. Я долго и угрюмо думал о том, что, может быть, всему виной оказался крах Советского Союза. Ведь крах Советского Союза болезненно ударил не только по нам. Он ударил по Америке тоже, потому что в Штатах очень многие жили ориентацией на СССР, много думали об СССР, это была самая модная в Штатах страна. Все-таки «холодная война» очень способствует пиару страны. И уж у Советского Союза был замечательный пиар, если маленькие американцы видели сны о ядерной войне с нами.
Не случайно в замечательном романе Уоллеса «The Broom of the System» – «Чистка системы» или «Метла системы», как хотите, – про одного героя сказано, что у него были выдающиеся жирные брежневские брови. Приятно прочитать это у кумира американских интеллектуалов.
За крахом Советского Союза стояла куда более серьезная вещь и куда более универсальное явление. Мы помним по Блоку, что в мировом океане культуры есть крошечная заводь, вроде Маркизовой Лужи, которая называется политикой. И когда во всем океане происходит буря, то и в политике она происходит тоже.
Так вот крах Советского Союза был, наверное, самым ничтожным из проявлений этой титанической бури последних 15 лет ХХ века. И заключалась она в том, что рухнули все сложнейшие системы (хотя, по большому счету, рухнули они еще в 40-е годы) и наступила великая простота. С чем это было связано? Отчасти это отсроченная реакция на фашизм, когда вдруг оказалось, что европейское просвещение с неизбежностью приводит к фашизации общества, что это прямой путь, пролегающий через террор. Оказалось, что фаустианство, жажда познания, волевое вторжение в историю, наполеонизм – все кончается массовыми смертями.
Всякая пальма, по Гаршину, пробивает свою теплицу, и потому была сделана ставка на травку, вот ту гаршинскую бледную и пухлую травку из сказки «Attalea princeps», которая не растет, теплицу не пробивает, которая комфортно себя чувствует в состоянии ничтожества.
И в 1985 году в России не коммунистическая власть обрушилась. Это бы полбеды, как мы видим, с коммунистической властью ничего не сделалось, как сказано в замечательной метафоре Пелевина из «Священной книги оборотня»: «Каждый раз реформы начинаются с заявления, что рыба гниет с головы, затем реформаторы съедают здоровое тело, а гнилая голова плывет дальше. Поэтому все, что было гнилого при Иване Грозном, до сих пор живо, а все, что было здорового пять лет назад, уже сожрано». Ничего не сделалось гнилой голове, ничего не сделалось коммунистической власти: труба пониже, дым пожиже, а так те же самые 99 % одобрямса, более того, советская пропаганда была еще во многих отношениях сложней, изысканней того, что мы имеем сейчас, сейчас мы имеем советское общество образца 20-30-х годов, а имели – 60-70-х. И, конечно же, Фарид Сейфуль-Мулюков не подал бы руки Дмитрию Киселеву, он постыдился бы находиться с ним на одном гектаре.
Так вот, уничтожена была не коммунистическая власть, не социалистическая система – уничтожена была сложная система. И, как всегда бывает у сиамских близнецов, она утянула за собой вторую, конкурирующую с ней, и Америка начала стремительно упрощаться, точно так же, как и Россия, потому что мы всегда копируем нашего врага и всегда дотягиваемся до него. И как раз об этом тотальном упрощении Америки Уоллес и написал свой главный роман «Infifnite Jest» («Бесконечная шутка») об обществе, подсаженном на бесконечный телесериал, и ничем, кроме этого телесериала и химических веществ, не интересующемся.
Главный диагноз эпохе Пелевин поставил еще в 1993 году, когда опубликовал в «Независимой газете» блестящее эссе «Джон Фаулз и трагедия русского либерализма». Это сильно отсроченная, лет эдак на тридцать, – ну что поделать, если он у нас вышел только в начале 90-х, – рецензия на роман Фаулза «The Collector», «Коллекционер». Все, кто помнят этот роман, помнят, что это классическая фаулзовская история вроде «Энигмы», вроде «Башни из черного дерева», – история о неразрешимой коллизии. Там два героя: жертва – Миранда, очаровательная девушка, талантливая художница, и похититель, которого она называет Калибан, чудовище, банковский клерк, выигравший вдруг огромные деньги, на эти деньги оборудовавший тайное убежище и похитивший красавицу, чтобы попытаться сделать ее своей.
Трагедия в том, как мне недавно сказал кто-то из моих студентов-педагогов: «Стандартная схема – это красавица и чудовище. Фаулз открыл схему чудовище и чудовище». Это действительно так. Миранда в данном случае ничуть не меньшее чудовище, чем Калибан. Она снобка, она самовлюбленная, поверхностная, пошлая, как все снобы, да, прелестная, да, очаровательная, да, ни в чем не виноватая, да, она гибнет в конце концов, но гибнет она во многом из-за того, что у нее нет возможности контакта с миром, она не может этот контакт установить. И они не могут ничего друг с другом сделать.
Самое страшное – это когда чудовище похищает красавицу, и она оказывается фригидной, и он оказывается импотентом. Они ничего не могут друг с другом сделать – только друг друга уничтожить. Кстати говоря, чудовище-то во многом и окончательно становится чудовищем из-за нее. Она доводит его до этой логической точки.
Пелевин в своем эссе очень точно сказал, что в функции Миранды выступает сегодня вся советская интеллигенция, которую изъяли из ее мира и поместили в страшную, новую, чудовищно примитивную среду. Там есть замечательное отступление о том, кого мы называем «совками». «Совками», говорит Пелевин, мы сейчас называем людей, чьи повседневные потребности и интересы сводятся не только к сфере материального, не только к сфере приобретения и потребления. «Совок» – это тот, кто имеет принципы. Да, «совками» могут одновременно быть и Лопахины, и Лоханкины, но так или иначе «совок» – принадлежность «Вишневого сада».
Вот здесь он сказал самые страшные слова: «Выяснилось, что чеховский вишневый сад мутировал, но все-таки выжил за гулаговским забором, а его пересаженные в кухонные горшки ветви каждую весну давали по нескольку бледных цветов. А сейчас меняется сам климат. Вишня в России, похоже, больше не будет расти».
Благодаря своей зоркости, своей удивительной способности беспристрастно воспринимать мир, Пелевин первым увидел, что восторжествовала несвобода, потому что свобода – это примета сложной системы, разветвленной, гибкой, имеющей множество внутренних укрытий и лабиринтов, множество непредсказуемых вариантов развития. На доске стояла сложная комбинация, но ее смахнули с доски, и в результате мы оказались в мире, в котором нет больше кислорода, в котором царит постоянный холод, в котором, как совершенно он правильно подчеркивает, вместо стен, ограждающих Миранду от ее прежнего чудовищного мира, выстроился забор из коммерческих ларьков. Вместо «совков», говорит Пелевин, пришли «пупки», гораздо более простые существа, и на фоне «пупка» Васисуалий Лоханкин выглядит существом, которое живет если не в истине, то, по крайней мере, в духе. Да, это совершенно точное определение.
Пелевин был рассчитан на сложную систему, как и все поколение, которому в 1985 году было двадцать с небольшим. Чем, собственно, это прекрасное поколение отличалось? Ну, например, тем, что этим людям присущ был навык двойной, тройной, а то и более морали. Хорошо это? Наверное, не очень. Но все-таки это тоже сложность. Пелевин был совершенно прав, когда писал и говорил много раз о том, что Штирлиц неслучайно стал героем этого времени: белая водолазка Штирлица под черным мундиром, любовь к родине под маской гестаповца, а, собственно говоря, только на расстоянии такая родина и может вызывать слезы любви, как, помните, в классическом анекдоте: Штирлиц склонился над картой, его неудержимо рвало на родину. Как раз Штирлиц, который говорит одно, думает другое, а делает третье – он и есть образцовый советский человек.
Да, его сложность попахивает предательством, предательством себя на каждом шагу. Но ведь сложных людей всегда упрекают в предательстве. На самом деле это диверсифицированная личность: личность, которая умеет многое, многое знает, многое скрывает, но это личность многослойная. В любом случае, советский диссидент, который скрывает свои убеждения, может быть не вполне честен, но он интереснее, чем человек, который честно, радостно голосует за казни. И в каком смысле он лучше? У нас с Таней Друбич была когда-то давно бурная дискуссия: что лучше – лицемерие советского человека или честность «пупка»? Таня говорила о том, что 90-е – прекрасное время, потому что никто из себя ничего не корчит: убийца есть убийца, качок есть качок, а раньше они все покупали полные собрания сочинений и старались выглядеть интеллигентными людьми. Я же продолжаю настаивать на том, что лучше стараться выглядеть интеллигентным человеком, нежели демонстрировать свою пещерность. Подумайте, с кем бы вы предпочли бы встретиться на темной улице: с фарисеем, который хочет казаться лучше, или с качком, который откровенно превратит вас в котлету? Есть варианты?
Да, конечно, это были люди сложные, готовые к существованию в разных средах, люди очень высокой адаптивности; как правильно совершенно пишет Пелевин в «Желтой стреле», эти люди умели в каждом замкнутом коллективе подражать поведению худшего из его членов, и это был залог выживания. Абсолютно точная формула. И «Желтая стрела» – абсолютно точная картина советской жизни, которая так же неизменна, как поезд, ездящий по замкнутому кругу.
Еще интересней то, что эти люди серьезно, не шутя интересовались эзотерикой. И Пелевин тоже из этой среды. Его интерес к Кастанеде не был интересом наркомана. И вообще интерес Пелевина к расширению сознания в этом смысле сильно преувеличен. Он как раз демонстрирует последовательную трезвость. Повышенную трезвость этого сознания. Но то, что его всегда интересовали эзотерические практики, то есть вот такое своеобразное, новое, квазирелигиозное и при этом во многом материалистическое мировоззрение – это неслучайно. Конечно, лучше Кастанеда, чем, например, Ричард Бах с его многословными пышными пошлостями. Ричард Бах – массовая культура, а Кастанеда – это все-таки для немногих. Для тех, кто готов экспериментировать над собой и кто готов расшифровывать его сложные метафоры. В эссе «Икстлан – Петушки» Пелевин проводит довольно очевидную параллель, доказывая, что у русских есть свой пейот – это водка, и именно наркотические трипы Кастанеды в известном смысле копируют алкоголический трип Венички, который с помощью водки путешествует не в Петушки, а по тонким мирам.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.