Воля богов! - Леонид Свердлов 13 стр.


   Очаровательный мальчик Эрот по своему характеру мог бы работать наёмным убийцей. Впрочем, когда надо, он им и был. За это Афродита прощала сынку все его мелкие пакости. Вот и сейчас он успешно расправился с семьёй Тиндарея, выполняя заказ матери и на радость ненавидевшей эту семью ревнивой Гере.

   "В чём я провинился? Чем я разгневал богов? - стонал Тиндарей. - Сколько горя и позора в один день: Елена, Кастор, Полидевк!"

   Рядом плакала его жена Леда. Годы и горе лишили её былой красоты. Сейчас никто бы не поверил, что когда-то, не так уж давно, ей восхищались боги, и даже сам громовержец Зевс готов был пуститься с ней в любовную интрижку.

   "А ты-то! - вдруг закричал на неё муж. - Как ты смогла... Почему ты тогда не свернула шею этому дрянному лебедю?!"

   Он вскочил и с воем закусил кулак, испугавшись своих святотатственных слов.

Безумный Одиссей

   "Неужели Леда повесилась?!" - поразился Одиссей.

   Некоторое время он и его гость помолчали, мысленно помянув мать Елены Прекрасной.

   В гостях у царя Итаки Одиссея был царь Аргоса Диомед. Они познакомились, когда сватались к Елене. За прошедший с того времени год они оба поженились, а у Одиссея уже родился сын Телемах.

   -- Леду жалко, - задумчиво сказал Одиссей. - Кастор и Полидевк - они погибли как герои. К тому же они сами виноваты. А Леда-то за что?

   -- Столько несчастий сразу, - ответил Диомед. - Никакая женщина не выдержит. Видать, сильно они чем-то богов прогневали. А Менелай-то как переживает!

   -- А он-то чего? Ему как раз повезло. Не тогда повезло, когда он на Елене женился, а сейчас, когда он от неё избавился. Она, конечно, красавица, но он её прелестями уже насладился, Тиндарей после смерти своих наследников сделал его царём Спарты, и теперь Менелай может жениться на нормальной девушке. Парис этот гадёныш, конечно, но он себя сам наказал. А я, вот, рад, что эта история меня миновала. С женой мне повезло, вот уже и сын родился. И, хвала богам, меня всё это больше не касается.

   -- Думаешь, не касается? А как же клятва, что все женихи пойдут войной на любого, кто помешает семейному счастью Менелая и Елены?

   -- Но ведь речь шла только о женихах Елены. Париса там не было, значит клятва к нему не относится.

   -- Ничего подобного. В клятве не говорилось, что воевать надо обязательно с женихом. Со всяким, а значит, и с Парисом. Забыл что ли? Ты ведь сам эту клятву придумал.

   Одиссей усмехнулся.

   -- Ну да, придумал на свою голову. Тогда мне казалось, что это очень умно. А вот такого оборота и не предусмотрел. Обидно. Я думал, что эта клятва сможет предотвратить войну, а теперь, значит, выходит, что из-за неё война и начнётся. А что, Менелай действительно хочет собрать всю Элладу против Трои?

   -- Менелай, может, и не стал бы. У него бы, пожалуй, не хватило упорства. А вот его старший брат Агамемнон - он это дело так не оставит. Семейная честь, понимаешь ли.

   -- Агамемнон? Этот действительно не оставит. Он ради чести ни перед чем не остановится. Настоящий благородный герой. Таких, как он, надо убивать при рождении или обожествлять при жизни.

   Диомед рассмеялся.

   -- Это ты верно сказал. Постоянно с кем-нибудь воюет. Соседям житья от него нет. Я и сам был на него в обиде: когда меня не было дома, он захватил Аргос. Если бы я там был, никто бы напасть не решился, а он выждал момент, когда я уехал, и захватил. Но сейчас, когда понадобилась моя помощь, вернул мне мой город и даже извинился. Видишь, как его припёрло. Ну, мне после этого ему никак нельзя отказать, тем более, что клятва. Я согласился, но, прежде чем ехать на сборный пункт, решил предупредить тебя.

   -- За это спасибо. Мне сейчас на войну идти совсем не время. Сына растить надо. Думаешь, они меня не забудут? Зачем я им? Мало ли в Элладе героев - молодых, отважных, жадных до славы? Эти ведь, пожалуй, и сами сбегутся, только позови.

   -- Не забудут. Точно говорю. Я слышал, как Паламед говорил Агамемнону, что тебя обязательно надо позвать. Ты ведь самый умный - без тебя как воевать? Копьём махать действительно много умельцев и любителей, а головой работать могут немногие.

   При имени Паламеда Одиссей поморщился. Паламед славился своим умом, а Одиссей хотел во всём быть первым, потому его недолюбливал. Паламед к Одиссею относился примерно так же и хвалил его Агамемнону, очевидно, с недобрым умыслом.

   -- Вот ведь как, - печально произнёс Одиссей, - стараешься всю жизнь, зарабатываешь репутацию умного человека, а потом вдруг оказывается, что лучше считаться дураком.

   Несколько секунд он помолчал, задумавшись, а потом вдруг улыбнулся и сказал:

   -- Трудно заработать хорошую репутацию, но, к счастью, очень легко потерять. Раз уж во время войны быть дураком умнее всего - буду дураком. Спасибо, что предупредил, Диомед, не забуду. Желаю тебе военных успехов!

   -- А я тебе желаю мирной жизни, - сказал Диомед, вставая. - Пойду, пожалуй.

   -- Уже пойдёшь? Скоро стемнеет. Не переночуешь у нас?

   -- Агамемнон может тут появиться в любой момент. Нехорошо, если он меня тут встретит или мой корабль в море увидит. Сразу догадается, зачем я сюда приезжал.

   -- Верно. Я что-то не подумал об этом. Видишь, я уже начал вживаться в роль дурака.

   На следующее утро на Итаку действительно прибыли Агамемнон и Паламед. Их встретила жена Одиссея Пенелопа - несчастная, заплаканная, с растрёпанными волосами.

   -- В недобрый час вы приехали, гости дорогие! - воскликнула она, вскинув руки, и зарыдала.

   -- Что случилось? - озабоченно спросил Агамемнон. - Надеюсь, не беда какая-нибудь с Одиссеем.

   -- Беда! Беда случилась с Одиссеем, кормильцем нашим! Горе великое!

   -- Да в чём дело-то?

   Пенелопа снова вскинула руки к небу и громко проревела:

   -- Умом тронулся муж мой возлюбленный!

   Агамемнон огорчённо посмотрел на Паламеда.

   -- Действительно беда, - сказал он. - Если Одиссей ума лишился, то толку от него будет мало.

   -- Ничего, - ответил Паламед, - я доктор - авось вылечу. А можно ли нам посмотреть на больного?

   -- Можно! Смотрите! Сейчас к завтраку сойдёт! - провыла Пенелопа и пошла ко дворцу, на каждом шагу взмахивая руками и громко причитая.

   -- Переигрывает, - тихо сказал Паламед.

   -- В каком смысле?

   -- Смотри, как руками машет - будто на сцене в театре. И слова какие говорит - того и гляди, на стихи перейдёт. Видно, что в самодеятельности выступала.

   -- Думаешь, врёт?

   -- Люди на что только не идут, чтобы от войны отмазаться.

   Агамемнон призадумался.

   -- Нет, - сказал он, - от Одиссея можно, конечно, чего угодно ожидать, но не от Пенелопы. Ты заметил, какие у неё красные глаза?

   -- Да. А ты заметил, как от неё луком разит?

   Пенелопа проводила гостей к столу, и вскоре появился Одиссей. Одет он был крайне небрежно, сутулился, смотрел исподлобья тупым, рассеянным взглядом, из полуоткрытого рта текли слюни. Жена поставила перед ним миску, и Одиссей стал из неё по-собачьи лакать, громко чавкая и похрюкивая. На гостей он не обращал внимания и не узнавал их. Агамемнон смотрел на него с печалью и сочувствием, время от времени поглядывал на Паламеда, взгляд которого при этом ничего не выражал.

   Завтрак прошёл в молчании. Доев, Одиссей встал и, ничего не сказав, вышел на улицу.

   -- Куда это он? - спросил Агамемнон.

   -- Сейчас безумствовать будет! - воскликнула Пенелопа и зарыдала.

   Выйдя во двор, Одиссей подошёл к стоявшим там ослу и быку и стал запрягать их в плуг. "Какое планомерное безумие, - заметил Паламед, - всё уже заранее подготовлено".

   Одиссей вышел в поле и стал пахать его своей странной упряжкой. Время от времени он доставал из сумы на поясе крупные зёрна соли и разбрасывал их как сеятель семена.

   Пенелопа с маленьким Телемахом на руках стояла поодаль и, время от времени громко всхлипывая, смотрела на безумства Одиссея. Лицо Паламеда между тем выражало всё больше уверенности. Неожиданно он подошёл к Пенелопе, со словами "дай малыша подержать" забрал у неё Телемаха и, подойдя к Одиссею, бросил ребёнка под лезвие плуга. Одиссей резко остановился, могучим усилием затормозив упряжку. Он поднял с земли Телемаха и посмотрел на Паламеда полным бешенства взглядом. Тот не отвёл глаз и спокойно спросил:

   -- В чём дело, Одиссей? Просветление в голове наступило?

   -- Наступило, - сухо ответил Одиссей.

   Он отдал Телемаха подбежавшей жене, распрямился, оправил одежду, вытер локтём губы и сказал:

   -- Молодец, Паламед - самого Одиссея перехитрил. Самое большое достижение в твоей короткой жизни. Надеюсь, у тебя хватит ума понять, что жить тебе осталось не долго! Понимаешь, что такими вещами не шутят?!

   Агамемнон быстро подошёл к Одиссею и положил ему руку на плечо.

   -- Не сердись. Ты пошутил - он пошутил. Все мы любим пошутить, не всякие шутки удачные, но всё равно никто ни на кого не обижается.

   Одиссей повернулся к нему и усталым голосом сказал:

   -- Хорошо, Агамемнон. Что ты хочешь мне сказать? Зачем приехал?

   -- Ну, судя по тому, как ты нас встретил, ты уже и так знаешь, зачем мы приехали. Сколько времени тебе нужно на сборы?

   -- Только с женой попрощаться.

   Агамемнон кивнул.

   Одиссей подошёл к Пенелопе. Теперь уже она плакала по-настоящему.

   -- Не знаю, даст ли Зевс вернуться, - сказал он, беря её за руку. - Троянцы очень хорошо умеют воевать, так что обратно из наших далеко не все приплывут. А пока меня нет, всё тебе остаётся. Заботься о моих родителях. О них теперь придётся больше заботиться, ведь меня здесь не будет. А когда Телемах вырастет, если меня всё ещё не будет, выйди, пожалуй, замуж за другого.

   Сказав это, он вернулся к Агамемнону.

   -- Уже? - спросил тот.

   Одиссей кивнул. Он был готов в путь и уже не думал ни о жене, ни о родном доме, ни о сыне. Все его мысли были об одном: как отомстить Паламеду. И он был даже рад, что идёт на войну: война это самое лучшее время для мести.

Дочери Ликомеда

   Путь от Итаки до сборного пункта греческого войска в Авлиде был скучным и неприятным. Агамемнон всю дорогу ворчал на своих современников, осуждая их за изнеженность, отсутствие доблести, национальной гордости и нежелание постоять за честь родины: "Кинир - царь Кипра обещал прислать пятьдесят кораблей, а прислал один корабль и сорок девять игрушечных. Война ему - шуточки! Каждого уговаривать приходится, чуть не в ногах валяться, будто я их не на войну, не на подвиги, а в свинарник на работу отправляю. Или мне одному честь родины дорога? Или мне больше всех надо? Раньше любой мужчина за счастье почитал на войну пойти, а в наше время закосить, отмазаться - чуть ли не подвигом стало. "Это, - говорят, - не наше дело". А когда понаедут троянцы и увезут всех их жён, тогда это сразу их дело станет, вот тогда побегут ко мне, станут плакать и жаловаться. А что? Правильно: раз у одного грека можно жену увезти, то и у всех других можно и даже нужно. Вот чего добьются!"

   Одиссей, который пару дней назад сам пытался откосить, слушал эти речи всё с большим раздражением.

   Разглагольствования Агамемнона его злили, нарастала ненависть к Паламеду, который как раз оставался спокоен и всё время стоял на носу корабля, глядя вперёд. Что он при этом думал, понять было невозможно.

   Как назло, ветра почти не было, и корабль двигался только благодаря гребцам, а они оказались не очень работящие.

   Медленное озверение постепенно охватывало путешественников, и они бы, пожалуй, передрались, если бы случайно им не встретился иностранный торговый корабль. Тут они и выпустили накопившуюся злость. Торговцы, правда, оказались не троянцами, а финикийцами, но Агамемнона это только ещё больше разозлило. "Тут вся страна в едином порыве готовится в бою отстоять свою честь и отдать все силы на защиту отечества, а эти сволочи только и думают, как бы мошну себе набить - везут к нам свои шмотки бабские!" Корабль с купцами потопили "по закону военного времени", - как сказал Агамемнон, Одиссею только удалось его уговорить, чтобы часть товара перегрузили на их корабль - чего добру-то пропадать!

   Успокоив нервы этим небольшим приключением, они продолжили путь, но, когда Авлида была уже совсем рядом, налетела буря. Корабль весь день носило по морю, а к вечеру, когда ветер утих, он оказался у острова Скирос. Путешественники, решив, что это произошло не без воли богов, решили тут заночевать.

   Для Агамемнона Скирос интереса не представлял, ведь у престарелого местного царя Ликомеда не было сыновей - только дочери, а значит призвать на войну тут было некого, а когда он заикнулся царю о цели своего путешествия, тот довольно резко ответил: "Нет у меня тут воинов. Можете поискать: кого найдёте - ваши".

   За ужином Агамемнон снова вернулся к своей любимой теме, но царь оборвал его словами:

   -- Видишь гору за окном? Пару лет назад приезжал ко мне Тезей, мы с ним там гуляли, и он тоже всякие речи произносил про честь и про долг.

   -- Тезей? - заинтересовался Агамемнон. - Он ещё жив?

   -- Нет, - ответил царь. - Как раз когда он выступать начал, поскользнулся на апельсиновой корке и полетел с горы головой вниз. Так что сейчас он Аида с Персефоной агитирует. А если бы тогда поменьше болтал и получше под ноги себе смотрел, то до сих пор бы жил.

   Агамемнон не понял, была это угроза или просто история к случаю, взгляд царя Ликомеда, по крайней мере, был очень серьёзным, так что разговор о предстоящей войне и обо всём, что с ней было связано, на этом прекратился. Да и не был этот разговор уместен в присутствии девушек - царских дочерей. Паламед затеял беседу о свойствах целебных трав, и этот разговор Ликомед охотно поддержал.

   Перед сном Агамемнон решил прогуляться по дворцовому саду и, забредя в укромный тёмный уголок, вдруг увидел там двух девушек. В темноте он не разобрал их лиц, но по одежде узнал дочек Ликомеда, которых видел сегодня за ужином. Некоторое время девушки страстно обнимались, а потом донёсся шёпот: "Ты знаешь, я тебе со вчерашнего дня хотела это сказать, только... знаешь, у нас, мне кажется, ребёночек будет". Та девушка, которой это было сказано, вырвалась из объятий и оторопело уставилась на другую.

   На секунду оторопел и Агамемнон. Придя в себя, он с отвращением сплюнул и удалился во дворец, где его спутники уже готовились ко сну.

   -- До чего же люди докатились! - возмущался он, рассказав о том, что только что видел в саду. - Конечно, бабы - они и раньше друг с дружкой всяким срамом, бывало, занимались, но чтоб детей от этого заводить - до такого разврата ещё никогда не доходило!

   -- Не нравится мне этот Ликомед, - задумчиво ответил Паламед. - Как он сразу полыхнул: некого у меня, дескать, призывать - ищите! Хотя мы ж его ни в чём и не подозревали. Кажется, ему есть что скрывать.

   -- Меня другое удивило, - подал голос Одиссей. - Дочек у Ликомеда пять, а девушек за столом шесть сидело. Считать-то я умею. Откуда шестая?

   Агамемнон недоуменно оглядел своих спутников.

   -- Вы что хотите сказать?

   -- Идея одна есть, - отозвался Одиссей. - Как раз и финикийские шмотки пригодятся.

   Следующим утром во дворец Ликомеда постучались длиннобородые купцы в разноцветных восточных одеждах.

   "Открывай, красавица! - бодро сказал один из них выглянувшей на стук служанке. - Издалёка идём, товар везём, задёшево отдаём!" С этими словами он ловко накинул ей на плечи расписной платок.

   Разомлев от такой щедрости, служанка тут же впустила гостей во дворец. Они разложили перед собой привезённые товары, и тут же к ним как пчёлы на цветы слетелись все жившие во дворце женщины. Они толкались, гомонили, перебирали, рассматривали, щупали и примеряли платья, ткани, украшения, нюхали духи и приценивались, а купцы называли такие низкие цены, что приценившиеся почти всегда покупали.

   Только одна из дочерей Ликомеда явно не проявляла интереса к разложенным перед ней женским радостям, а внимательно рассматривала меч, непонятно как оказавшийся среди тканей и бижутерии.

   Вдруг на улице затрубили тревогу. Девушки с визгом разбежались кроме одной - той, что рассматривала меч. Схватив оружие, она резво бросилась из дворца навстречу опасности. У дверей стоял Агамемнон. Это он трубил. Купцы сняли с себя накладные бороды и тоже вышли из дворца.

Назад Дальше