− Габриэль?
−Точняк!
Я чуть не взбрыкнул на своём диванчике. Точняк! Я не могу! Точняк! Ну и мама!
− А я смотрю: что-то на «эль» заканчивается... Ты её знаешь?
− Знаю, − папа произнёс это страшно и даже глухо. - Это не псевдоним. Её старая фамилия Гаврилова. А сейчас она Габриэль. Если по-русски, то Гаврилова так и будет.
− Очередная твоя ошибка молодости? - мама спросила без всякой издёвки. Все в городе знали, что папа был одно время звездой города, в смысле красавчиком.
− Ошибка, − усмехнулся папа. − Если бы, − папа больше не радовался. Я бы всё отдал, чтобы посмотреть на него. Я вообще люблю наблюдать за папой. Всё-таки мы очень похожи. Часто я смотрю на него и думаю: неужели через двадцать семь лет я стану таким же?! Не может быть. Но что-то в душе мне подсказывает: может, ещё похуже будешь выглядеть.
В большой комнате висела страшная тишина. Я ощущал её своим ухом, и головой естественно - только эти части и торчали из-под пледа. Я мёрз. Всё-таки ночи у нас в апреле ещё холодные...
− Дай сигареты! - сказал папа.
− Ты же бросил! Не дам.
− Ну дай хоть электронку.
И родители задымили электронными сигаретами, обволакивая меня странными запахами папиных воспоминаний.
− Так кто она, эта Эрна Габриэль?
− Маринка Гаврилова. Я учился с ней.
− Где? В автошколе?
− Да. То есть, нет. В обычной школе. С первого класса.
− И что?
− Да в общем, ничего. Её все знают. Не только я.
− Но я-то не знаю. Расскажи.
− Я знал, что она приехала. Знал, что она в телецентре. Ну надо же: Маринка! - папа уже не слушал (или не слышал?) вопросы мамы.
− Ну скажи, Павлуша, − опа: мама называла папу Павлушей в исключительных случаях. - Скажи, Павлуша, кто она, из какой семьи, где училась?
− Она необыкновенная! - сказал папа. - Артём спит?
− Спит, − вздохнула мама.
− А ты спать не хочешь?
− Да какой уж сон.
− Ну тогда завари кофе.
− Так вот кофе.
− А-ааа. Нет. Тогда зелёный чай. Я его сейчас дрябну. Стану как огурец и всё тебе расскажу.
Мама пошла заваривать чай. Чай у нас был очень дорогой. Папа с мамой не терпели дешёвых чаёв. Кофе у нас был самый обычный, как папа говорил «пролетарская арабика». Из зёрен молотый, в кофеварке сваренный. А чай... С какими-то всё цветочками, листочками: синими, красными и розовыми...
− Тём! Спишь? - спросил папа.
− Неа, − папе я старался врать меньше, чем маме. Да и надоело притворяться. − Вы бы хоть балкон прикрыли. Холодно.
− Прости, брат, − папа поднялся и прикрыл балконную дверь. - Ты что этой тёте Марине поперёк дороги встал?
− Ага, − я спрятался под плед с головой.
− И чего? Смеялся над ней?
− Не. Сыночка её оземь хрякнул.
− Я так и думал. Ну всё, пацан, ты попал, − я выглянул из-под пледа со слабой надеждой, что папа хохмит.
Но папа был абсолютно серьёзен и даже напуган.
Тут чашками и ложечками зазвенел поднос. Я замер. Вошла мама и сказала:
− Я мороженое ещё нам принесла.
− Валяй.
Забулькал из заварочного чайника чай, и папа стал рассказывать. Мама перебила:
− Подробно рассказывай. Иначе я не пойму.
− Наташ! Ещё раз перебьёшь, пойдёшь спать, − сказал папа, вроде отшучиваясь. Но я-то знал, что никто сейчас не пойдёт спать.
Глава десятая. То чувство, когда папа -- Пэпс
Глава десятая
То чувство, когда папа - Пэпс
− То, что меня Пэпсом звали, ты знаешь. - медленно начал папа.
Я боялся пошевелиться. Была ночь. Балконная дверь оставалась чуть прикрытой. С улицы слышался далёкий звук шоссе. Если бы не этот звук, я наверное выскочил и стал бы умолять папу ничего не рассказывать. Я тогда ничего не мог толком объяснить, но я чувствовал, что детство, моё спокойное счастливое детство, уплывает, проскальзывает между пальцами, летит как футбольный мяч мимо. Мимо ворот, мимо моих ног, мимо меня вообще. Я понял, что я уже совсем не тот. И возврата обратно нет. После того, что произошло, после того, что увидел сегодня на хоккейной коробке, точнее НЕ увидел, и теперь... Марина училась с ним. Почему он зовёт её Эрна?
− Как Пэпс? Щеголь же!
− Э-ээ, нет. Щеголь это у нас Артём. Я же был Пэпс. От Павла производное.
− Странное производное.
− Нормально. Но это неважно. Короче Марина Гаврилова с первого же класса выделялась.
− Дылда?
− Как ты догадалась?
Я осторожно повернулся, а то у меня бок затёк, но мама продолжала разговор. Неужели она думает, я сплю?
− Не знаю как... Догадалась. Предположила.
Я не видел маминого лица, но я видел теперь вполне сносно папино. Оно светилось, может быть оно светилось в приглушённом свете бра, может быть... А может быть оно светилось от воспоминаний. И мне стало спокойнее.
− Да. Она была выше всех девочек. Но выделялась она не этим.
− Училась хорошо?
− Всё ты знаешь.
− Да что тут знать, Павел, как ещё в школе можно выделиться?
− Ещё она выделялась поведением.
− Примерным конечно же?
− Не угадала. Плохим поведением. Она была своенравна, на уроках скучала, на переменах носилась в «колдунчики», и дралась.
− Все маленькие так.
− Из парней многие. Из девочек далеко не все.
− Но ничего ж обыкновенного?
− Она выводила учителей из себя. Её приняли в пионеры в последнюю очередь.
− Но тебя-то вообще не приняли?
− Меня, да. Меня на следующий год. Но я-то был прогульщик. Она же не прогуливала, она умела дружить. В общем, компанейская была. Да что там была... Она и сейчас компанейская.
− Ну а дальше что? Как она стала этой самой Эрмой?
− Эрной. Эр-на. А вот как. У неё вдруг объявились родственники за границей.
− Наверное было событие городского масштаба?
Меня стал напрягать этот допрос. Я откинул плед, сел на диване и сказал:
− Мама! Дай папе рассказать нормально!
− Павлуша! Мы все тебя слушаем! - захохотала мама.
Ночью как-то зловещё услышался мне этот хохот.
Папа продолжил:
− Ну конечно она стала популярной. Дело в том, что в седьмом классе, её из пионеров выгнали.
− За что? Из-за родственников?
− Наташа! Тёма тебя попросил. Помолчи. Я путаться начинаю. В общем так, Тёма. Специально для тупых и смеёмся после слова «лопата», не раньше! - и папа погрозил маме пальцем. - В общем так. - повторил он, не решаясь, видно, вступить в прошлое, вздохнул и начал: - В седьмом классе уважающий себя хулиган пионерский галстук не носил. А точнее носил в кармане школьных брюк. Из школьного пиджака уважающий себя хулиган делал жилетку. Рукава просто выпарывались. Хэви-метал! − И папа сделал пальцами две «козы». − В то время мы ещё не стояли на учёте в детской комнате милиции, но нас регулярно вызывали по субботам в кабинет директора на совет по профилактике правонарушений. Там сидела участковая милиционерша по фамилии Дворникова, учителя и кучка пенсионеров-ветеранов. Они занимались «воспитанием». То есть прорабатывали нас. Доставалось всем. За одежду особенно. Надо было прийти в пионерской форме, причём рубашка должна была быть синяя, а не белая, в седьмом классе старшие пионеры ходили в синих рубашках. Но в основном приходили одетые кто во что горазд, все хотели выпендриться и чтобы члены комиссии побесились. Такой, что ли, вызов. Ах, раз вы меня вызываете, так я вам покажу, ещё пожалеете. И вот однажды в холле, где все «нарушители дисциплины» ожидали своей очереди на «казнь», я столкнулся с Мариной Гавриловой.
− А тебя за что? - у меня, если честно, был шок.
− Газировку на уроке истории пила из пенала.
Я вообще обомлел. Мы в одном классе, а я и не знал об этом!
− Ты, Щегольков, почаще на уроках появляйся.
− Нет. Марин! Ты расскажи!
Я не могу сказать, что у меня до этой встречи были с Мариной какие-то приятельские отношения. Скорее настороженные. В детстве мы с ней дрались, и даже в кровь. Она не умела драться. Но, если её кто-то задевал. приставал, напрашивался, она не пугалась. Помню, как в четвёртом классе она собирала цветы на пустыре. И наша компашка к ней пристала. Её избил Скворцов. Царство ему небесное, он давно спился и недавно умер. Я не посмел её защитить. Скворцов бил, она пыталась ему ответить, а мы, остальные, стояли и смотрели. Только один пацан мямлил, что не надо, бить. Я молчал. Когда она всё-таки ушла, рыдая, с пустыря, тот поцан собрал эти синие цветы, брошенные ей, а мы все начали над ним смеяться. Перед смертью Скворцов рассказал, что был очень зол на Марину. Когда она была в первом классе, он за ней, что называется приударил, даже подарил ей заговорённый каштан. Потом она ему разонравилась. Но сам факт, что он приглашал её к себе домой и что-то дарил, и развлекал болтологией, его выводил из себя. Когда он её увидел на пустыре, то и налетел на неё. Он говорил, что в нём закипела жуткая злость. Ему показалось, что она вроде в какой-то дымке. Был конец августа. Мошка у нас только в июне, а тут вот это облако, которое ему померещилось, его добило окончательно... Это вот было номер раз необычность, которую я узнал не так давно.
А тогда мы сидели с Маринкой... − папа кашлянул, − с Мариной на шикарных креслах. В холле на первом этаже стояли столики, а рядом с ними шикарные мягкие кресла. За нами, у окон, стояла «оранжерея»: цветы в горшках. Ну там разные листики мохнатые, не разбираюсь я в цветах − папа кашлянул и посмотрел на маму, я на маму не хотел смотреть: в конце концов, ничего такого, папа просто вспоминает своё детство и, ясно, как белый день, первую любовь.
− Я был с мамой, с твоей бабушкой, − надо было приходить с родителями на этот чёртов совет. Но многие приходили одни, а я - с мамой. Но мама ходила неподалёку, по коридору, чтобы никто не подумал, что она моя мама, хотя все по-моему знали.
На Марине был пиджак, даже не пиджак, не знаю как это у девчонок называлось. Что-то такое голубое летучее, на пуговицах.
− Тогда «летучая мышь» была в моде, − подсказала мама.
− Наверное. Такие плечи ещё широкие и штаны-«бананы». А у неё они были необычные, какие-то прорези, кармашки, в общем, тяжело мне описать, не знаю, как описывать. Хотя помню всё. Я её заметил, благодаря прикиду. Мы разговорились. Она рассказывала, что произошло на уроке. Я рассказывал, как мы трясли прохожих на улицах.
− Как? - я постарался не показывать своё волнение.
− Теперь ты перебиваешь. Как, как, − занервничал папа. - Трясли мы прохожих, окружали и отбирали мелочь. Ну там рубль, два. Редко трёшник.
Опа! То чувство, когда папа тоже мелкий воришка.
− Марина мне сказала, что она не знала об этом. Но классная как-то встретила её на лестнице, преградила путь и спросила: «Ты видела, как Щегольков выуживал деньги у прохожих?». Марина ответила, что нет. Марина говорила мне, что она была поражена и решила, что это какие-то сплетни. «Но, ты знаешь, − сказала она мне тогда, когда мы сидели в этих мягких креслах в холле первого этажа. - Но ты знаешь, − сказала она. - Если бы я такое видела, я, наверное, рассказала бы классной». Тогда я ответил, что это неважно, что без неё уже рассказали и не только классной, но и милиционерше... Вот, − папа задумался. Дальше сказал: − Всё лето у нас был роман. А потом ссоры пошли. И я съехал с катушек. После нашей размолвки, мама позвонила Марине и спросила уроки. Мы тогда с мамой жутко ругались. В общем, меня поставили на учёт в наркологический диспансер. Доктор, нарколог, сказал родителям следить за мной. И мама стала следить за учёбой. Я врал, что ничего не задано. И тогда мама позвонила Марине. И Марина выдала ей все уроки, даже по обществоведению параграф назвала. Помню, я тогда прибежал к Марине и стал обзывать её предательницей. И ставить ей в пример других девчонок, которые в меня влюблены и допетрили бы не говорить маме о дэ-зэ.
− А Марина была в тебя влюблена? - наконец-то мама решила перебить папу.
Папа не ответил, сделал вид, что не расслышал. Он продолжал.
− Я стал просить у Марины списать уроки, а она так обиделась, так возмутилась. Она сказала: «Я не знала, что не надо маме было говорить. Звонит взрослый человек, спрашивает уроки, я и ответила. Ну что я сделала такого?» Я хлопнул входной дверью. Ушёл. Пошёл к другой девчонке, к Лёльке.
− Эта та, которая на рынке сухофруктами торгует? - это я спросил.
− Кто это на рынке сухофруктами торгует? Почему я не знаю? − вы бы видели мамино лицо. Она, ведь, должна всё знать.
− Да никто! - отбрил маму папа. - Ты слушать будешь или нет? Если ты думаешь, что мне это всё легко вспоминать, то ты ошибаешься. Переписал я у другой девчонки дэ-зэ. А утром первая была физра. Мы, ребята, приходили пораньше, чтобы поскакать на таких тренажёрах под названием «Кузнечик». Тогда тренажёры только появляться стали. Беговая ещё дорожка была. И я в зале занимаюсь, а она только пришла и зовёт меня из зала, суёт тетрадки. Видно, переживала, что так всё вышло. Она вообще, как я сейчас понимаю, была простосердечная... Но я ответил, что не надо. Без угроз, без недовольства, просто сказал, мне действительно было уже не надо. Не нужна была её любовь. Я, так же как и Скворцов, разлюбил её. Там ещё у нас на Новый год было тоже происшествие. Тоже в восьмом классе. Одна училка, она у нас заведовала чем-то вроде культурных мероприятий, ещё сидела в профкоме школы и в комсомольском бюро, она проводила... Ой! Да вы её знаете, − папа хлопнул себя по лбу. Обросшие волосы у него на лбу повисли сосульками, как у девчонки, папа вспотел, а мне знобило. - Эта училка и теперь в Тёминой школе.
− Тиф? - уточнила мама.
− Точно. Татьяна Ивановна Феоктистова. Ты её знаешь?
− Знаю, забыл мою должность? И даже прозвище знаю.
− Кликуха, что надо. Тиф! А сына её мы Фикусом дразнили. Сын от неё уехал, когда она тяжело заболела, а теперь она не поддерживает с ним отношения, Эрне, кстати, всё имущество завещала.
− Эрна - это кто?
− Ну Марина. Она её можно сказать спасла. Вылечила. Лекарства, хорошие врачи и тэ дэ и тэ пэ.
− Не отвлекайся.
− Угу. Ну так вот, а тогда на Новый год Тиф дискотеку устроила. Тогда уже разрешили дискотеки, а не танцы. Это была одна из первых дискотек в школе.
− Отличие? - спросил я.
− Ну темно, мигают лампы, светомузыка. Металл тогда вовсю рулил. Нижний брейк танцевали.
О! Майн гот! И тут нижний брейк. Но я уж молчал, сейчас не до брейков.
− И был такой аттракцион, ну или типа того. Тиф ставила стул. На него садился парень. Ему давали в руки цветок. Розу искусственную. Этот аттракцион и назвался... какая-то там роза, забыл. И вот начиналась песня, медляк, что-нибудь типа «Отеля Калифорнии». И подходили две девчонки. Парень выбирал одну, а другой давал в руки цветок. Такая переходящая роза. К этой девчонке подходили двое парней. И она выбирала. А другой парень садился с цветком. И вот ближе к концу песни я оказался на стуле.
− Как? Тебя не выбрали? - изумилась мама.
− Да. Не выбрали. Была там одна фря, − папа пыхнул сигаретой.
− И вот я сижу. И размышляю: кто ко мне подойдёт. И ко мне подошли Марина и ещё одна девчонка, серая крыска. Худая как палка. Видно было, как любит меня Марина, как она хочет помириться со мной. И что-то меня торкнуло: я вручил цветок Марине, а пошёл танцевать с этой крыской. А смотрел через плечо крыски на Марину, на то, как она расстроилась, как кусает губы, чтобы не разреветься. Она конечно была интересная в своём роде. Но высоченная, выше меня. Хотя тогда по ти-ви шёл сериал «Спрут», и там у комиссара Катаньи тоже была девушка выше его на голову. Ну в общем, я думал, Марину рассердить. По лицу видел: для неё этот момент - огромное горе. Буквально секунд двадцать оставалась до конца медляка. И я смотрел на Марину и видел, и торжествовал. И вдруг! Вдруг она изменилась. Стала спокойной, и сидела с этой розой, и смотрела сквозь танцующие пары. Сквозь, пойми ты! Она как будто отлетела, выпорхнула из проблем и увидела что-то, что не видел никто из нас. Я резко обернулся, на сцене, на занавесе я увидел нечто, что сейчас назвали голограммой. Силуэт человека, только больше, и плащ у него развивается в клетку. Я видел его полсекунды - не больше - пока не прозвучал последний аккорд. Я тогда сразу забыл об этом, отмахнулся как от сверхъестественного.
− Ты был пьян? - мама просто спец всё перевернуть с ног на голову. Мама у меня очень приземлённый человек, ей не до мечты. Ничего не поделаешь - должность.
− Да. Был. - кивнул папа раздражённо. − Мда, что-то я размечтался...
− Ну это всё хорошо. Но ты же начинал с другого. Потом перескочил. - мама всегда просила папу рассказывать всё покороче. Я ещё удивился, почему она его не останавливает. Ну наконец-то! Все эти папины любовные фантазии были интересны, но мне тоже хотелось узнать, что же было дальше.
− Зачем ты нам это всё говоришь? - продолжала мама. - Ночь на дворе. Покороче.
− Покороче тут не получится. Тут всё серьёзно, − рявкнул папа.
− Ну хорошо. Рассказывай, что хочешь, − и мама всхлипнула.
− Ну вот. Это я про восьмой класс. Хотел просто обрисовать Марину, чтобы вы поняли про её характер хоть чуть-чуть. И теперь переходим к самому важному.