Надо вообще отметить тут для ясности. Я не брошенный, как почему-то подумали эти сплетницы-училки. Мама мне много рассказывает о повадках людей. Да-да, именно о повадках, учит как себя вести, скрывать свои чувства. И мама объясняет мне разные важные микроскопические чёрточки, отличия одного от другого, нюансы.
− Иногда бывает, − говорит мама, - обидит тебя человек. Скажет что-нибудь обидное, пусть даже это и правда, и верность (в смысле - верно). Но надо решить, понять, почему он так сказал: по простоте душевной, а бывает люди просто вот такие по складу, правду-матку в лицо режут. Это ладно. таких искренних простых людей не надо обижаться, их надо уважать и ценить. Но так, чтобы они об этом не догадывались.
Потому что искренность на самом деле тоже случается. Мама говорит, что искренние люди - самые опасные. Потому что через них с нами разговаривает Правда и Свет. Но как правило люди злобны, чванливы, подозрительны и очень наблюдательны. Искренний же человек прост. Он честен, он как бы на ладони. Данёк после съёмки сказал - лицемерие. Мама такое слово не говорила, она говорила - владение собой, аккуратность в словах. Я погуглил. Лицемерие везде и во всём. Мне так кажется. Все люди лицемеры. Так проще жить.
Ещё я вспомнил, что мама говорила, что среди хороших людей попадаются чаще женщины, чем мужчины «в силу более сложной организации».
− А почему, мама, у женщин более сложная? − сразу увлёкся я.
− Потому что, − совершенно серьёзно сказала мама. - У женщин интуиция развита, они продолжают род, женщины мудрее.
Мне нравилось, если честно, что женщины более развитые. Всё-таки семью мне в будущем с женщиной создавать. Надо будет найти душевную организацию посложнее...
Короче, я это к чему? Самые твари - это те, что специально тебя подкалывают как бы невзначай. Они не просто, не думая о том, каково тебе, хвалятся. Они хвалятся, чтобы побольнее тебя ранить, знают же наперёд, что тебе это неприятно. Училка по литре говорит, что есть учтивость, и такт, и деликатность. Но, честно, я кроме архитектора таких людей не встречал.
И вот Данёк себя выдал рукопожатием. Не просто радуется. Злорадствует, ещё как злорадствует. Я сам такой. Не подумайте, что я других меряю по себе. Я, между прочим, получил по полной за все эти свои злорадства и наглёж, поэтому и рассказываю вам сейчас, чтобы вы мой путь не повторили. Хотя в этой истории − я жертва, от меня-то ничего не зависело. Просто ввязался я с этим мелким Максимилианом, я же не знал, что эта тётя Марина никакая не Марина... пардон, отвлёкся.
В общем, под личиной друга и простачка скрывался зловредный Данёк, дрянь и гнилушка. И вот он мне говорит, что будем вместе тренироваться разные элементы делать, и конечно же полу-бэк. Я − рот до ушей, и киваю как щелкунчик-болванчик: ага, будем, будем, друган. Я тоже лицемерен, я тоже злопамятен, я мстителен. Я на тебе, Данёк, отыграюсь. Но пока через боль, через сердечно-душевную боль, силюсь не показать своего горя. Оно как-то притупилось после первого тайма...
Закончился перерыв. Очкастый хомяк прям строит из себя. Таймер-дохляк. Я ждал вбрасывание. И решил оглянуться на площадку. И смотрю. Тётка Марина эта пришла и болтает у качелей со второй тёткой, у которой ребёнок косолапый, а на лавке по-прежнему сидит тот бэшка и смотрит на меня, ну или на нас...
Началась игра, я проворонил мяч. Данёк стал на меня орать. Обычно я так на всех ору. А тут −он. Я обернулся - не стоит ли за бордюром Марина. Я почему-то стал уже про неё думать без приставки «тётя». Она мне и не тётя. Отчество я не знал. Не подойдёшь к своему врагу, да ещё к взрослому, и не спросишь:
− Эуч, как твоё отчество, френд?
Хотя она мне не френд.
В общем держал я под контролем не только поле, но и площадку. Вроде её нет среди зрителей. Ладно, можно играть. Мы забили - они забили. Потом мы с Даньком вырвались. Он с левого фланга, я бомбардир. Он мне пас. И тут я мажу. Не в штангу, а мимо ворот. И просто я понимаю, что в этом ударе виноват только я. Я просто ударил очень неудачно, как-то по касательной. Я так позорно не бил наверное года два-то уж точно. Йес! Сейчас на меня накинутся, но никто не накинулся. Очкастый поорал - я развёл руки: каюсь, со всем согласен. В конце концов, с кем не бывает. А Данёк так орал, поливал грязью. Я на него и не реагировал, как не слышал. Я цену ему уже знал. Стали играть дальше. И мне не пасуют. Я и не рвусь, пусть, бегаю, сам пасую, вообще ближе к защите теперь держусь. И Данёк забивает! Звезда наша, вновь взошедшая на небосклоне... Я увлёкся игрой, такой сильно неприятный осадок только на душе, как от чего-то неизбежного, как горькая редька с мёдом во время кашля.
Близился к концу второй тайм, мы вели. А я вдруг увидел или представил − увидел в воображении! −, что Светочка лежит в кровати. В таком во всём шёлковом как принцесса в сказке. Я остановился, покрутил головой, мяча можно было не бояться, мне не посовали. Я опять посмотрел туда на лавку, там по-прежнему сидел этот тихий бесцветный бэшка и смотрел на меня. Я отошёл к бортику, мне стало нехорошо, можно сказать какое-то головокружение. Я достал мобильник, посмотрел время, через сорок минут танцы. Я шагнул в игру, я буквально домучился этот тайм. Впервые меня не втыкал в футбол. Сейчас бы я был очень благодарен всем на свете мелким, пусть бы заменили меня. Но мелкие не шли, опасались меня - я ж их всех гонял в три раза добросовестнее после того случая, чтобы эта Марина не думала, что я её боюсь. Мелкие играли на горках и лесенках в свои салки- ножки-на-вису, зомби и стоп-земля, колдуны-вампирчики, прятки-догонялки, чай-чай-выручай короче. И этот Максимилиан бегал. Меня торкнуло, где-то глубоко, не в голове, в воображении, в сердце и душе, что называется внутренний голос : дальше всё будет только хуже.
Я отмучился игру. Очкастый хомяк смотрел на меня подозрительно, такой себе придал вид детектива. Типа Шерлок, типа он раскусил. Остальные, по-моему, ничего не заметили. Не смотря по сторонам, я двинулся вслед за Даньком к школе, на танцы. Впервые мы шли вместе и в то же время не вместе. Порознь. Я не знал, зачем я иду, ведь Светочки не будет. Она валяется в кровати дома в шёлковых тряпках. Я увидел это в своём воображении.
[1] Вращение на спине
Глава седьмая. Унижение
Глава седьмая
Унижение
Мы не ждали в зале как обыкновенно. Мы опоздали. Данёк всё шёл и всё больше отрывался от земли. От величия его распирало. От этого мы не шли, а чуток плелись. Я поддакивал. Я хотел опоздать. Мы переоделись в пустой раздевалке. Вошли в зал. Там как раз все строились. Серый Иванович посмотрел на меня с ненавистью, он повторил «специально для опоздавших», что «Светлана Эдуардовна плохо себя чувствует», тренировку проведёт полностью он. Да уж... устроила матушка моя им взбучку. Серый не сводил с меня глаз, и на черепашке. Потом задал инверт с обратным углом. Черепашка самая простая стойка, но всё зависит от времени зависания. В этот день зависание было нереально долгим. Орал Серый только на меня. Поцы все вокруг еле сдерживали ухмылки. Ну, твари. Стойка на голове сложнее, а промокашка, вращения на спине, − это вообще нормировано. А Серый требовал нереального числа вращений. Пытка. Я умирал реал. И главное - всё под ненавистным взглядом. Все сачкуют, а я - выкаблучивай. Девчонки вообще в кружок собрались, греческий танец повторяют. Серый на них и не глядит.
Серый врубил фонограмму «Эх, яблочко!». И конечно же Данёк занял моё место, а я его - Серый приказал, и всё сквозь зубы, сквозь зубы. Данёк еле тянул все мои сложные элементы, тот же ворм, но тянул! Вот, что значит чел поверил в себя. Ну и фиг с ним. Я сделал его элементы, они проще, а я устал дико, на палец мне как бы нечаянно наступил перед «яблочком» Серый. Я постарался вложить в партию Данька душу и настроение - это отличает хорошего хиппана от средненького. А так как настроение было ни к чёрту, то и получилось, наверное, что-то странное.
После тренировки Серый Иванович оставил меня в зале. Он захлопнул дверь перед носами девчонок, которые, ясен пень, хотели подслушать, гаркнул на них:
− Пошли вон!
Я и не знал, что Серый умеет так орать.
− Света заболела из-за твоей мамы. Что произошло? Почему твоя мама так нагло врывается и скандалит?
Я не стал ничего объяснять (а что я объясню-то?), я просто сказал:
− У мамы характер.
Без вопросов надо было бы извиниться, но я не мог себя заставить. И потом я же всех разговорил на интервью, а меня вырезали! Всё, что я смог, это уставиться на Серого таким взглядом как кот в мульте про Шрека. Серый сразу смягчился. Подобострастный взгляд - моё «оружие» на крайний случай, когда совсем крайняк.
− Понимаешь: монтировала всё Марина, ты знаешь её?
− Да.
− Она тебя за что-то невзлюбила?
Я прикинулся «шлангом». Пожал плечами для большей достоверности:
− Не знаю.
− И я тоже не знаю, − Серый по-прежнему был хмур и сер. − Может там что-то с изображением. Пойми ты! Марина сказала на телевидении так всегда: всё вырезается, всё загоняется во временной что-то там.
− Отрезок, − подсказал я.
− Не знаю. Света не виновата. Она душу в наш с тобой коллектив вкладывает. Это её детище... − Серый запнулся, стал совсем чернее ночи. − Она сейчас беременна. Теперь уколы будут ей колоть. От госпитализации она отказалась. Так что, Тёма, парень ты хороший, но с танцев тебе придётся уйти.
И знаете: он мне это всё пока говорил, он на меня смотрел, и говорил вроде спокойно. А под конец, когда про положение Светочки стал говорить, я по глазам видел - убить готов. Вообще-то, если бы у меня жена была беременная, я бы так же себя повёл.
Серый Иванович сделал отрешённое лицо, чуть презрительное, чуть такое с превосходством. Я смотрел на тёмные круги под глазами - наверное, это решение далось ему не легко. Я представил как он может и поплакал, когда испугался, что Светочка может потерять ребёнка.
− Окей, − говорю спокойно, − всё понял. Больше ходить не буду.
Серый Иванович ничего не ответил, вышел из зала. Наверное его задело, что я не юлю и не канючу как кот из Шрека.
Потом вернулся и сказал нервно, как бы продолжая самим им заранее инсценированный диалог:
− Пойми ты, Артём и маме своей передай. В городе студии танца плодятся почкованием. Профессионалы - шарлатаны - сейчас всё едино. Танец любой человек при желании может поставить. Понимаешь, о чём я.
Я не понимал. Мне честно было не до его бредовых откровений.
− Понимаешь, это же Марина нас на телевидении порекомендовала. У неё старшая дочь занималась у Светланы, когда ещё «Тип-Топа» не было. В школе мы кружок тогда вели. Нам жить негде было. Марина нам дала деньги на первый взнос. У нас же ипотека...
Опа. Бегемотиха танцевала в Тип-топе. Чего только не бывает.
− Марина - наш друг. Мы не можем её спрашивать, почему она так смонтировала, если это вообще она! И я тебя очень прошу, ради прошлого хорошего нашего со Светланкой к тебе отношения уговори маму, чтобы не закрывала студию.
Опа! Мама им пригрозила ликвидацией! Ну мама! То чувство, когда родная мама... полкан.
− Меня дома не было, - продолжал откровенничать Серый. − Я же вечером подрабатываю в клубе... − лицо его после этих слов исказилось. Он махнул рукой так обречённо, как будто жизнь его закончилась. И пошёл.
Чтобы не расстраиваться сильно, я переключился. Заставил себя переключиться. Стал размышлять, в каком клубе выступает Серый. Клубов у нас много. Все работают с мая по ноябрь. Ноябрь просто по инерции ещё работают. Зимой город в спячке. А с мая, когда нерест, город у нас такой полукурортный, даже на четверть курортный. Ополумевшие рыболовы едут к нам со всей страны. Как я уже писал, на напомнить не мешает, город наш в двадцати километрах от реки А. Там рыбы завались. Вот и процветает у нас в городе гостиничный бизнес и клубный. Рыболовы приезжают отдохнуть. Ну вы все знаете эти бородатые анекдоты, про рыбалку.
Я пошёл в раздевалку переодеваться. Из-за её дверей слышались смех и жужжание голосов. Когда я вошёл в раздевалку, вдруг настала тишина. Так и есть: меня обсуждали. Косились на меня пацаны, ухмылялись. Я молча стал переодеваться. Напоказ медленно.
− Ну чё? - спросил Данёк.
Меньше всего мне хотелось ему отвечать. Но я заставил себя.
− Норм.
− о чём говорили?
− О тебе.
− А без шуток? - Данёк произнёс это с угрозой. Я решил не хамить дальше, сказал предельно честно:
− Я ухожу из студии, в секцию перехожу. Серый уговаривал остаться.
Тишина в раздевалке стала гробовая. Но я чувствовал. Все обрадовались.
− А-аа. Ну всё тогда. Я с пацанами, ждать тебя не буду. - сказал Данёк.
Вот падла. Предатель просто. Это уже открытая вражда.
− Греби, греби. Чапай. - ответил я.
− Чё ты сказал, - кажется Данёк только этого и ждал, любой зацепки, чтобы начать драку. Ему сейчас надо утвердиться. Изгнать меня с позором. Потому что, что уж тут прикидываться и прибедняться, скажу уж честно: я был одарён. Я сам это чувствовал, когда танцевал. Никто из поцев со мной не мог сравниться по артистичности. Я жил на сцене. А они «отбывали повинность». Даже сами этого не понимая, они мучились на сцене: отбарабанить без ошибок, не выбиться из синхронности, и всё...
Данёк пошёл на меня. Я знал все эти уловки, все эти устрашения, я сам так же «нарывался» сколько раз, чтобы поца какого-нибудь уничтожить.
Я переодевал штаны. Дорогие классные хиппарские штаны. Не то, что у Данька: треники производства нашей фабрики «Рассвет». Я не в курсах, может на рассвете такие панталоны и катят, но не на треньке. Я переодевал штаны молча и спокойно. Мне было интересно, ударит ли Данёк первым. Мы давно друг друга знаем. Он-меня, я - его. По идее, он должен был уже вмазать. В какой-то момент я почувствовал, что он хочет броситься на меня, каким-то шестым чувством, которое так важно в бое. Самое сложное - среагировать на первый удар. Это практически нереально. Данёк рванулся в мою сторону - я не дрогнул, я переодевал теперь футболку, я решил: если нападёт, то пусть. Но Данёк блефовал. После броска он презрительно махнул рукой. Он был благодушно в этот день настроен, всё ещё в эйфории. И потом он знал меня давно, сто лет. Он знал, что если я злой, я дерусь зверски. А я был злой, он должен был это понимать. Данёк жалел себя, Данёк всё равно завидовал мне, не смотря на моё полное фиаско и ниспровержение. Понятно: у него дома отец умирающий, мать вся на взводе, сеструха вся такая помешанная на гламуре, и вот в кои-то веки они радуются всей семьёй. Для них танцы Данька очень важны, тем более интервью. Вот кого выростила мать пока отец пропадал далеко от дома. И вот в такой день Данёк заявляется весь в ссадинах и с прошибленной головой. А бошку я бы ему прошиб стопудово. Я, пока штаны переодевал, выбрал траекторию, как я его буду к вешалкам прижимать, чтобы он головой впечатался, чтобы крючок вешалки ему бошку пробуравил. Ну в общем Данёк после перебранки ушёл как говорится молча, по-английски не прощаясь. Остальные за ним гуськом.
И тут я подумал: что они будут делать теперь с афишей отчётного концерта? Будут всё переделывать. Светочка не допустит, чтобы что-то напоминало ей об одном из самых неприятных дней в её жизни. Неужели теперь Катюшу в «разборках нашего двора» будет держать Данёк?! Нет! Этого не может быть! Этого не должно быть? Но это будет...
Переобувая кислотные кеды на хипарские кроссы, я глотал слёзы. Наверное, я покрылся пятнами, хорошо, что они не сильно заметны: кожа меня смуглая как у всех Щегольковых.
Я проверил, сколько у меня денег и решил не идти домой. Папа всё равно только ночью появится. Я решил прошвырнуться в ТРЦ, посмотреть киношку, закинуть лыжи в едальню. Какую-нибудь морожку, пирожок, блинцы. Я шёл и размышлял над меню, я запретил себе думать о чём-нибудь ещё. Ещё я подумал, а не сходить ли мне на Север. В смысле: в северную часть города. Но потом решил, что не стоит. Наверняка в субботу там все гуляют. И наши с танцев тоже, к нам многие с Севера едут. Там же Светочка с Серым в школе начинали вести кружок.