Так продолжалось до смерти Сталина и XX съезда партии. А с «оттепелью» начался третий период. После 1956 года советская историография вдохнула глоток свободы. Но даже в эти самые свободные годы новейшая история СССР была подчинена политическим интересам советских вождей. Концом третьего периода советской исторической науки стало осуждение и изъятие с книжного рынка книги А.М. Некрича «1941 год, 22 июня» (1965 год).
Начался четвёртый период, на нём остановимся подробнее.
О советско-германских отношениях 1939–1941 годов
Абсолютно честных работ сегодня крайне мало. И всё-таки, если не личная честность, то профессиональный инстинкт не позволяет советским исследователям заниматься примитивными (и обычными для сталинских времён) вымыслами. Лгут немногие. Чаще других – мемуаристы. И к мемуарам, конечно, нужно относиться с особой осторожностью. Если, например, на основании воспоминаний участников первого коммунистического субботника в Кремле вы попробуете подсчитать количество людей, несших бревно вместе с Лениным, вы остановитесь на цифре 70 и поймёте, что не во всем стоит верить мемуарам.
Бывший первый секретарь посольства СССР в Германии Валентин Бережков, приставленный переводчиком к Молотову во время встречи Молотова с Гитлером в Берлине в конце 1940 года, в книге воспоминаний «С дипломатической миссией в Берлин, 1940-41» (АПН, Москва, 1966) утверждал, что во время этого визита вопрос о разграничении сфер влияния между Германией и СССР, в частности, о присоединении СССР к Тройственному пакту и о признании за Советским Союзом права на расширение своей экспансии в сторону Индийского океана, не обсуждался; во всяком случае Молотов вопросов о разделе сфер влияния не касался. Не имея доступа к архивам германского Министерства Иностранных Дел, было трудно заподозрить Бережкова в обмане. Отнюдь не все советские историки знали о существовании секретных советско-германских договоров, подписанных Молотовым и Риббентропом. Бережков, однако, о договорах знал, но делал вид, что их не существует. В 1948 году государственный департамент США издал тексты самих договоров и ряд других документов из истории советско-нацистских отношений. Бережков знал и об этом издании, но как бы не заметил его.
Вся советская историография по истории дипломатии II мировой войны, в частности, советско-германских отношений 1939–1941 годов, давно уперлась в тупик из-за того, что либо не знает, либо не хочет, либо не имеет права упомянуть о наличии секретных советско-германских договоров о разделе Польши, согласии Германии на оккупацию Советским Союзом Латвии, Литвы, Эстонии, Финляндии и Бессарабии. Невозможно изучение внешней политики СССР и без знания формально не заключённых, но уже обсуждённых и подготовленных советской стороной к подписанию проектов договоров между СССР и странами Тройственного пакта – Германией, Италией и Японией – о предоставлении Советскому Союзу права захвата Болгарии, получения военно-морской базы в Проливах и о согласии стран Тройственного пакта на советскую агрессию в направлении Индийского океана. Эти проекты не обрели силу договоров из-за Германии: Гитлер счёл требования Сталина чрезмерными. И вот Бережков, один из немногих высокопоставленных советских дипломатов в Германии, доживших до 1956 года, сделал вид, что всего этого просто не существовало.
Итак, при чтении многочисленных работ советских авторов по истории советско-германских отношений 1939–1941 годов мы вынуждены пользоваться важнейшим дополнительным источником – текстами самих документов, опубликованных в США.
О Мюнхенском сговоре и «редакционных примечаниях»
Безличные «примечания редакции» – один из методов советской историографии. В сборнике «Новые документы из истории Мюнхена» (Москва, 1958) о Мюнхенском сговоре и расчленении Чехословакии в конце сентября 1938 года обращает на себя внимание чуть ли не единственная за многие годы неувязка со времени расшифровки телеграмм советского посла в Праге Александровского. По странному стечению обстоятельств посланная в Москву по просьбе президента Чехословакии Бенеша телеграмма советского посла в Праге Александровского осталась без ответа. Телеграмма не была обычной. В ней содержался запрос чехословацкого правительства относительно возможности оказания Советским Союзом помощи Чехословакии в соответствии с заключенным ранее советско-чехословацким пактом о взаимопомощи. Через два часа после первой телеграммы также по просьбе Бенеша Александровский послал в Москву вторую телеграмму. Советский посол сообщал, что Бенеш снимает свой запрос относительно помощи советского правительства и не настаивает более на выполнении Советским Союзом своих обязательств перед Чехословакией.
Чехословакия капитулировала. И уже после этого советское правительство прислало ответ Бенешу, причём ответило сразу на две телеграммы.
Анализ документов, разумеется, приводит исследователя к единственно возможному выводу: советское правительство не хотело ввязываться в конфликт в Европе и не было заинтересовано в оказании Чехословакии помощи, предусмотренной советско-чехословацким договором. Таким образом и СССР стал косвенным участником сделки в Мюнхене. Ещё не зная о решении Бенеша снять запрос, советское правительство сделало вид, что первой телеграммы Александровского Москва не получала. На эту первую телеграмму Сталин просто не стал отвечать. Когда же Бенеш решил не прибегать к помощи Советского Союза, так как наличие советских войск в Чехословакии для Бенеша вряд ли было более приемлемо, чем наличие германских войск, и попросил Александровского послать в Москву вторую телеграмму с отказом от советской помощи, Москва ответила Праге без риска быть вовлечённой в конфликт.
Однако подобный вывод не может устроить советскую историографию. Поэтому редакция сборника «Новые документы из истории Мюнхена» даёт следующее примечание к документу:
«Телеграмма поступила в НКИД СССР 30 сентября 1938 г. в 17 часов 00 мин. по московскому времени. Приём и расшифровка телеграммы были закончены на 15 минут позже, чем приём и расшифровка второй телеграммы полпреда СССР в Чехословакии от того же числа, поступившей в НКИД в 17 час. 45 мин. по московскому времени, в которой сообщалось, что Бенеш снимает свой вопрос, так как чехословацкое правительство приняло решение о капитуляции».
После такого «примечания редакции» трудно обвинить советское правительство в том, что в решающий момент в сентябре 1938 года оно отказалось поддержать Чехословакию.
В «сокращённом переводе»
Так называемыми «примечаниями редакции» наводнена и немногочисленная переводная литература, изданная в СССР. Однако основная её проблема заключается в том, что переводы исследований западных историков, журналистов, воспоминаний и дневников военачальников за редким исключением печатаются с купюрами, называющимися на языке советских редакторов «сокращённым переводом».
Так, в «сокращённом переводе» была издана книга Александра Верта «Россия в войне 1941–1945 годов». Для советского читателя она представляла безусловный интерес. Для историка II мировой войны – важный материал для исследования. Но, читая её, постоянно приходится помнить о том, что сокращены и размышления автора о советско-германском пакте, и о снятии Литвинова с поста наркома иностранных дел, и о советско-финской войне, и о польском вопросе, и о Катынском расстреле, и о Варшавском восстании 1944 года.
Сокращениям подверглись и такие военно-исторические исследования, как трёхтомный труд Роскилла «Флот и война», работа Теодора Роско «Эскадренные миноносцы США во второй мировой войне» и даже исследование восточно-германского автора Эдуарда Винтера «Политика Ватикана в отношении СССР».
* * *
Можно предположить, что 1980-е годы будут богаты интересными историческими работами, изданными в СССР Упор в основном будет сделан на историю революции и гражданской войны. И не случайно. Со времени окончания гражданской войны прошло более шестидесяти лет.
Уже практически не осталось в живых её участников. Сменилось не одно поколение руководителей Советского Союза. У функционеров Андропова (и тех, кто идёт им на смену) есть больше оснований не чувствовать себя ответственными за революцию, террор и гражданскую войну. Остаётся все меньше и меньше людей, лично заинтересованных в сокрытии документов, хранящихся в советских архивах. Надеюсь, что с каждым годом мы будем узнавать о подлинной советской истории всё больше и больше.
Как читать постсоветских историков?
Ю. Цурганов
«Посев», 2004, № 6
Точки над «i»
С утверждением, что история II мировой войны оболгана, согласятся многие. Тем более согласятся с тем, что оболгана история участия в ней СССР. Но при этом каждый соглашающийся будет иметь ввиду своё: один – что лгали до перестройки, другой – что лгут сейчас. Поэтому сразу раскрою карты: я отношусь к той категории людей, про которую Проханов сказал: «…стремятся заплевать красные иконы Победы ядовитой слюной нигилизма»1.
Прекрасное начало
В начале 1990-х для научных работ по истории II мировой войны были характерны резкая критика историографии советского периода и стремление отмежеваться от неё: «…Адепты тоталитаризма по-прежнему пытаются навязать исторические мифы с тем, чтобы вытравить научное знание. Таковым примером является пресловутый десятитомник “История Великой Отечественной войны советского народа 1941–1945”, работа над которым была развёрнута в соответствии с решением Политбюро ЦК КПСС от 13 августа 1987 года… Десятитомный официальный опус – это целенаправленная диверсия идеологов от КПСС против прозревающего от лжи народа. Это попытка знакомыми средствами реанимировать идею прочности и незыблемости “социалистического” строя… Общественность ждёт от историков принципиально нового труда, созданного на основе глубокой переоценки прошлого, а не подправленной модели уже написанного»2. Эта тенденция была устойчивой на протяжении нескольких лет, но потом ситуация начала меняться.
Катынь – тест на вменяемость
Среди ранее не исследовавшихся проблем одной из первых привлекла к себе внимание современных российских историков судьба польских военнопленных в СССР.
Сборник статей «Катынская драма»3 с участием отечественных исследователей автор предисловия проф. А.О. Чубарьян назвал первым в нашей стране научным изданием, посвящённым катынскому делу. Публикации построены на архивных документах. «…Дела польских офицеров и полицейских, находившихся в Козельском, Старобельском и Осташковском лагерях в декабре 1939 – марте 1940 года, – делает вывод Н. Лебедева, – готовились на рассмотрение Особым совещанием НКВД в апреле – мае 1940 года. Более 15 тысяч польских военнопленных – офицеров и полицейских – были вывезены из Козельского, Старобельского и Осташковского лагерей и переданы УНКВД Смоленской, Харьковской и Калининской областей. Таким был их последний маршрут, конечными пунктами которого стали Катынь, Медное и 6-й квартал лесопарковой зоны Харькова»4.
Вывод о «советском следе» сделал и В.К Абаринов, автор монографии «Катынский лабиринт»5. С юридической точки зрения Абаринов оценивает события в Катыни как военное преступление. При этом он ссылается на статью б Устава Международного военного трибунала в Нюрнберге, которая говорит о нарушениях законов и обычаев войны, в частности, об убийстве военнопленных. Автор также указывает на то, что Советский Союз был участником Конвенции о неприменимости срока давности к военным преступлениям и к преступлениям против человечности от 2б ноября 1968 года. В декабре 1983 года СССР голосовал за резолюцию 38/99 Генеральной Ассамблеи ООН, согласно которой привлечение к ответственности лиц, виновных в этих преступлениях, является обязательством всех членов международного сообщества.
В принципе, вопрос о том, кто именно расстреливал поляков в Катыни, уже утратил историческую актуальность, предметом исследований сегодня могут быть только детали события. После того, как в апреле 1990 года президент СССР М.С. Горбачёв признал вину НКВД в Катынском деле, этот вопрос утратил и политическую актуальность. Сегодня вопрос об ответственности за содеянное превратился в тест на вменяемость, который в нашей стране проходят не все.
«Контраргументов» три. Первый – отрицание до последнего, вопреки очевидным обстоятельствам, факта расстрела польских военнопленных именно советскими спецслужбами, перекладывание ответственности на Вермахт, СС, Гестапо. Доводы, как правило, облечены в характерную лингвистическую форму: «Это не мы, это немцы». Действительно, уже один только инстинкт самосохранения должен заставить выступать в защиту всех и каждого, кого человек объединяет вместе с собой в единое «мы». Проблема упирается в то, что всё ещё есть люди, для которых Сталин и НКВД – это «мы».
(Зарубежная общественно-политическая мысль иногда сама подталкивает к такому использованию местоимений. На Западе, да и в Восточной Европе, часто не разводят, а синонимируют понятия «русские» и «большевики». Так, например, Войтех Маетны дал своей книге название: «Путь России к холодной войне». Хотя во времена «холодной войны» на политической карте мира не было государства с названием «Россия».)
Второй «контраргумент»: да, расстрелы осуществляли чекисты, но «неужели наши польские друзья не в состоянии оценить случившееся с чётких классовых позиций? Ведь речь идет о командных кадрах старой польской армии, стоявшей на службе у буржуазии. Так почему же польские товарищи начинают терять классовое чутьё, впадают в националистические амбиции?»
Третий «контраргумент»: руководство НКВД неверно истолковало приказ о ликвидации лагерей, Сталин вовсе не имел ввиду расстрел поляков, это подчинённые перестарались.
И всё же самым популярным остаётся первый «контраргумент». Примером может служить книга главного редактора газеты «Дуэль» Юрия Мухина «Антироссийская подлость». В ней, как и в нескольких других произведениях, автор пытается перечеркнуть выводы современной исторической науки о начальном периоде II мировой войны и вернуться к канонам советской историографии, сдобрив их пафосом национал-большевизма.
«Антироссийская подлость» – книга о Катыни. Её даже не обязательно брать в руки, чтобы понять, в чём хочет убедить автор своих читателей. На обложке изображён немецкий военнослужащий, стреляющий в затылок человеку в польской униформе. (Качество рисунка очень низкое, но характерная немецкая каска и польская «конфедератка» угадываются.) В рамках статьи не представляется возможным дать полный анализ тезисов Мухина. Скажем только, что первый документ, который он приводит (причём уже во введении к книге) – «показания крестьянина Киселёва» сотрудникам НКВД. В них Киселёв утверждает, что при немцах был вынужден говорить, что поляков убили чекисты, поскольку немцы применяли к нему методы физического воздействия. Видимо, следует понимать так, что представители советских органов таких методов не применяли и потому с ними человек был по-настоящему откровенен.
Уровень полемики Мухина характеризуют высказывания такого рода: «После войны для польских шляхетских уродов, ошивающихся за границей и готовых за мелкие подачки на что угодно, Катынское дело стало единственным оправданием того, почему они не воевали против немцев во Второй мировой и почему гадят Польше и после войны… Приход в СССР к власти безмозглого Горбачева и его команды оставил Советский Союз без управления. Этот пятнистый кретин спилил сук, на котором сидел, а упав с вершины на помойку, делает вид, что он именно этого и хотел из-за своей приверженности “общечеловеческим ценностям” и своему новому “мышлению”»6. Своих научных оппонентов Мухин оценивает так: «…в архивы были допущены в основном крайне подлые, но частью просто глупые “учёные”…»
Мухин любит выводить события 1940-го (или, как он считает, 1941 года) на современность: «Многие ли в России понимают, что… почти 40-летний военный союзник СССР ныне стал потенциальным врагом России…?» А понимает ли он сам, что Польша никогда не была союзником СССР, что она была его сателлитом? Понимает ли он, что в 1944 году происходило не «освобождение» Польши, а смена оккупационного режима – гитлеровского на сталинский? Красная Армия бездействовала вместо того, чтобы придти на помощь Варшавскому восстанию в августе 1944 года. Это восстание против нацистов было поднято Армией Крайовой («шляхетскими уродами», которые «не воевали против немцев во Второй мировой»). Армия Крайова – это сила, стремившаяся восстановить правопорядок, существовавший в Польше в довоенные годы. Конечно Сталину было выгодно, чтобы нацисты утопили это восстание в крови, потому Красная Армия и бездействовала. Ведь главная цель Сталина – навязать Польше, как и другим европейским государствам, до которых он смог дотянуться, туже варварскую систему, которая существовала в СССР. Это удалось, и на протяжении упомянутых Мухиным сорока лет СССР держал Польшу на ошейнике. В 1982 году Ярузельский был даже вынужден сам ввести военное положение, чтобы не допустить развития событий по венгерскому сценарию 1956-го или чехословацкому 1968-го. Даже без Катыни этого достаточно, чтобы признать ненависть поляков к большевизму вполне обоснованной. Пока только к большевизму как к системе, а как насчёт русских как нации?