– Ну, как тебе? – поинтересовался Сергей, когда они шли к выходу.
– Можешь считать меня безнадежной провинциалкой, – решительно заявила Зоя, – но мне этот театр не понравился. Лучше не ходить ни в какой театр, чем в такой. Вы все тут прямо с ума посходили.
Сергей только развел руками.
– Возможно, ты и права, – ответил он.
Теперь увиденное представление не казалось ему таким уж веселым и замечательным зрелищем. Он ясно понимал, что в нем было что-то болезненное. Но тогда почему никто больше кроме Зои этого не почувствовал?
Они вышли на улицу, дошли до Страстного бульвара и повернули к Тверской. Сергей увидел кофейню, в которой были свободные столики.
– Зайдем? – предложила она.
– Что-то мне не хочется кофе, – ответила Зоя.
– А посмотри вон туда, – он показала на новый памятник.
Зоя взглянула в указанном направлении. Сначала памятник показался ей бесформенным нагромождением фигур. Присмотревшись, она увидела, что он изображает двух гастарбайтеров в пылу поединка. Один нацелился в грудь другому мощным перфоратором с длинным сверлом, а тот занес над его шеей здоровенную дисковую пилу. Лица у обоих были полны решимости, губы плотно сжаты, а скулы обострились. Трудно было предугадать, на чьей стороне окажется победа.
Они обошли скудно подсвеченный монумент вокруг. Табличка у основания гласила: "Памятник любителям кофе".
– Ну как? – спросила Сергей. – Все еще не хочешь зайти?
Зоя вдруг почувствовал такую тягу к кофеину, что свело челюсти.
– Пойдем! – решительно сказала она. – Умираю – хочу кофе!
11. РАЗВЕДЕНИЕ САРАНЧИ
Звонок Владимира Кулебякина во вторник вечером застал Сергея врасплох.
– Моя уехала к родителям, – сказал он, – давай ко мне, посидим. Выпить только чего-нибудь захвати.
Сергей порылся в своих запасах спиртного и ничего лучше пищевого ацетона «Забористый №5» не обнаружил. Обычно он держал это пойло для сантехников, которым оно вполне подходило. Но бежать в "Шилду" за чем-нибудь более приличным не хотелось, и он решил, что пора переходить к новым вкусовым ощущениям. Сунув в карман изящную черную бутылку марочного ацетона с кучей медалей и пятью звездочками на этикетке, он вышел из дома.
Владимир встретил его в кухонном фартуке. В прихожей сильно пахло горелой мошкарой.
– Одевай тапочки и проходи, – распорядился он и исчез на кухне.
Пройдя на кухню, Сергей увидел, что тот жарит оладьи из какого-то непонятного серого теста. На сковородке они немилосердно шипели и стреляли жиром. Готовые изделия возвышались горкой на кухонном столе.
Сергей опять принюхался.
– А из чего блины-то? – подозрительно спросил он.
– О, это экзотика! – загадочно ответил Кулебякин. – Ты такого еще не пробовал.
Не спрашивая разрешения хозяина, Сергей открыл окно – от запаха гари начинало ломить виски. Он поставил бутылку на стол и пошел мыть руки. Выходя из ванной, он увидел, как в открытое окно с противным писком влетела летучая мышь, схватила одну оладью и вылетела прочь. От неожиданности он вздрогнул.
– Твою мать! – вырвалось у него. – Обнаглели, твари, совсем!
Владимир оторвался от плиты.
– Что там?
– Мышь летучая оладью утащила.
– Ты зря окно открыл, – сказал Кулебякин, – она всегда так.
Сергей притворил створку, но полностью закрывать не стал.
– Заканчивай уже, – сказал он. – Здесь нам хватит.
Владимир выключил плиту и подсел к столу с последней партией дымящихся серых оладий. Вытяжка над плитой работала на полную мощность, но справиться с едким запахом не могла.
– Ого! – сказал Кулебякин, увидев бутылку ацетона. – А поскромнее ничего не было?
– Нормальный напиток, – обиделся Сергей. – Марочный, между прочим. Вот написано – три года выдержки на Лобненском складе ГСМ. В металлических бочках под открытым небом – почти как мадера.
Кулебякин прочитал этикетку.
– Место, конечно, знатное, – согласился он. – Только мадеру выдерживают в деревянных бочках и без крышки.
– Не важно, – отмахнулся Сергей. – Здесь своя технология. И медалей, вон, смотри сколько.
Кулебякин присмотрелся к медалям.
– Ну да, с выставок горюче-смазочных материалов.
– Пищевых горюче-смазочных материалов, – поправил Сергей.
– А есть разница?
– Огромная. И вообще, лобненские ацетоны всегда собирают множество медалей на любых выставках. Там особо благоприятные условия для производства напитков – почва, пропитанная дизтопливом, дымный воздух, близость асфальтобетонного завода. Да и самолеты все время пролетают на небольшой высоте. Созревающий ацетон любит промышленный шум. В общем, пей и не выкобенивайся! Ты лучше расскажи мне, из чего твои оладьи.
Кулебякин оживился и хитровато сверкнул газами.
– А вот после первой и расскажу. Наливай.
– А не отравимся? – засомневался Сергей.
– Придется поверить на слово. Я же тебе верю про ацетон.
Сергей вздохнул и наполнил рюмки прзрачной жидкостью с едким запахом. На вкус ацетон оказался похожим на очень плохой коньяк с примесью дихлофоса и керосина. Оладьи же походили на лепешки из рыбной муки пополам с травой. Сергей таких никогда не пробовал.
– Ну, говори, что мы едим! – потребовал он.
Кулебякин проследил, чтобы он доел оладью до конца и только потом торжественно объявил.
– Саранчу!
Сергей едва успел подавить рвотный спазм. Приятель погрозил ему пальцем и поспешил наполнить рюмки опять. Выпили по второй. Сергею полегчало.
– Саранчу, значит? – переспросил он и прислушался к себе.
– Ага! – радостно подтвердил Кулебякин. – Тебе понравилось?
Сергей посмотрел на него уничижительно. Он слышал про такие случаи и раньше, но считал их полной клиникой. А выходит, накрыло и его друга.
– Ну, рассказывай подробнее, – махнул он рукой и поддел вилкой вторую оладью.
Это становилось даже забавно.
– Чего рассказывать?
– Технологию, чего же еще? Рецепт, то есть.
– Ну, тут все просто. Сушим саранчу, перемалываем в блендере на муку, из муки печем оладьи.
– А саранчу где берешь?
– Сам развожу.
– Сам? – не поверил Сергей.
– Точно. Я теперь вроде саранчового фермера.
Сергей уставился на него во все глаза.
– Пойдем, покажу, – сказал Кулебякин.
Кулебякин подвел его к закрытой двери в одну из комнат своей трехкомнатной квартиры и осторожно ее открыл. За дверью оказалась рама с мелкой металлической сеткой. В комнате было темно. Кулебякин щелкнул выключателем. И тут же в помещении взметнулся живой вихрь из сотен, если не тысяч, крупных серых насекомых, похожих на кузнечиков. Они с противным треском прыгали в разные стороны, летали, сталкивались друг с другом, падали и опять взлетали. Несколько десятков особей сразу же уселись на дверную сетку и Сергей смог их рассмотреть во всех деталях. Они были сантиметров по восемь-десять в длину, имели мощные задние лапы, позволявшие совершать двухметровые прыжки, и плотное мясистое тело в хитиновом панцире. Он не сказал бы, что они выглядели особенно неприятно.
– Не кусаются? – спросил Сергей, щелкнув ногтем по сетке.
Несколько насекомых по центру слетели с нее, но по углам остались сидеть.
– Нет, они мирные, – безмятежно ответил Кулебякин.
– А чем ты их кормишь?
– Травой.
– Где берешь?
– Рву по вечерам в парке. Им много не надо.
Налюбовавшись насекомыми вдоволь, они вернулись на кухню. Выпили еще ацетону.
– А как твоя жена к этому относится? – спросил Сергей.
Кулебякин махнул рукой.
– Ворчит, она их боится.
– Зачем тебе это надо?
– Что? – не понял Кулебякин.
– Саранча.
По лицу приятеля пробежала тень.
– Ты понимаешь, так иногда хочется чего-нибудь натурального! Чего-нибудь, к чему совсем не прикасались поганые руки работников пищепрома. Без консервантов, разрыхлителей, подсластителей, красителей, ароматизаторов, стабилизаторов вкуса и прочего химического дерьма. Ведь мне уже пятый десяток идет и приходится думать, что совать в рот. Не мальчик со стальным желудком. По-твоему, я сошел с ума?
– Нет.
– Конечно, я предпочел бы этим оладьям, например, обычную жаренную картошку. Но только не ту, что лежит в "Шилде" или в "Буденном", или в любом другом универсаме.
– А саранча что, лучше?
– Конечно! – убежденно заверил его Кулебякин. – Она выращена вот этими вот руками, – он зачем-то сунул свои пухлые и белые ладони юриста под нос Сергею. – Саранча ест траву, а я ем ее. Она всегда шла в пищу, во все времена. Даже Иисус Христос, когда постился в пустыне, ел саранчу, только тогда ее называли акридами.
– У него не было ничего другого, – возразил Сергей.
– И у нас нет.
– Как же, нет? Вон, полная "Шилда" всякой еды.
– Ничего натурального нет. Кстати, «Шилда» в этой цепочке играет далеко не последнюю роль, та еще зараза, вносит свою лепту сполна!
– Какой цепочке? – не понял Сергей.
– От производителя до потребителя.
– Ты что-нибудь про нее знаешь?
Кулебякин хитро прищурился.
– Так, есть кое-что.
– Рассказал бы.
– Погоди, я еще сам не все понимаю. Пока картина не складывается. Вот как пойму, тогда расскажу.
– Не забудь только.
– Не забуду. А пока переходи на мою систему питания. Я тебе дам несколько самок на развод.
Сергей представил полчище этих крупных насекомых в своей квартире и содрогнулся.
– Ну, не знаю. Возможно, ты и прав, насчет натуральности и всего такого, – сказал он после паузы. – Но это не выход
– А где выход?
– Не знаю. Мне тоже осточертела «Шилда» и все другие универсамы. Иногда хочется вообще перестать есть. Но и к такой еде я еще не готов.
– Доживешь до моих лет – станешь готов, – уныло сказал Кулебякин.
Когда ацетона в бутылке оставалось меньше половины, в форточку опять ворвалась летучая мышь и уселась на край стола. Сергей даже рот открыл от такой наглости. Ему показалось, что от мыши повеяло затхлостью и могильным холодом. Мышь посмотрела сначала на Кулебякина, потом на Сергея, зацепила лапой одну оладью с тарелки и, распустив кожистые крылья, начала жадно ее жрать, зыркая на них исподлобья. Сергей смотрел на нее во все глаза, а Кулебякин не обращал внимания.
– Кажется, мне уже хватит на сегодня ацетона, – сказал Сергей.
Кулебякин пожал плечами.
– Как хочешь, а я еще выпью, – и наполнил свою рюмку.
Сергей, не отрывая взгляд от мыши, нашарил на столе тяжелый графин, крепко ухватил за ручку и начал медленно приподнимать, чтобы метнуть в мерзкую тварь.
– Не надо! – остановил его Кулебякин. – От нее нет никакого вреда.
– Так это не глюк? – удивился Сергей.
– Нет, это почти что мое домашнее животное.
– Но ведь противно же!
– Вовсе нет, – возразил тот. – Не противнее, чем держать дома пауков, например, или рептилий.
Мышь расправилась с оладьей, и Кулебякин бросил ей другую.
– На, Анфиса, отнеси деткам, – сказал он.
Как будто поняв его, мышь схватила оладью когтистыми лапами и с противным писком вылетела в форточку. Сергей облегченно вздохнул и расслабился.
Они допили «Забористый №5» и Сергей отправился домой. Кулебякин предложил ему завернуть с собой пяток оладий на завтрак, но Сергей вежливо отказался.
– Напрасно, – сказал Кулебякин, – питание натуральными продуктами здорово улучшает память, на себе проверил.
– Я пока на память не жалуюсь, – ответил Сергей, и это была неправда.
Он не забывал какие-то конкретные детали. Целые пласты воспоминаний вдруг откалывались, словно льдины и уходили на периферию сознания, как уплывают назад пейзажи, когда едешь в поезде, и оставались там – брошенные, потерявшие важность, ненужные. То ли были они, то ли не были, то ли с ним, то ли с кем-то другим.
Кулебякин задержал на нем взгляд.
– Как знаешь.
По пути Сергей вспомнил, что хотел рассказать приятелю о странной записке, оказавшейся потом листом из книги, и кукле, которая исчезла на фотографии, но совсем упустил из виду. В душе вспыхнула мгновенная досада и тут же погасла. «Что-то я действительно становлюсь слишком рассеянным, – подумал он. – Возраст? Рановато, вроде. Что же тогда?»
Он не стал доискиваться причины. Дневная усталость и алкоголь брали над ним верх, думать не хотелось.
12. НОЧНОЙ БЕГЛЕЦ
Дома Сергей долго не мог уснуть. Виной была саранча. Ему казалось, что она лазит у него по желудку и щекочет своими усами, от чего его подташнивало. Он пошел в туалет и сунул два пальца в рот. Но вызвать рвоту не смог, еда провалилась уже глубоко.
Сергей вышел на балкон и закурил. Было поздно, большинство соседей спали. Вдалеке светилась голубая вывеска универсама "Шилда" и голубая же арка перед входом. Перед всеми "шилдами" в городе стояли светящиеся голубые арки, призванная придать торжественность каждому походу покупателей в магазин.
С балкона казалось, что «Шилда» совсем рядом, хотя идти до нее было минут пятнадцать. Не потому что далеко, а потому что на пути встречалось много препятствий. Сначала нужно было ждать лифт. Это занимало от трех до пяти минут. Потом следовало обойти замершую много лет назад стройку. На ее месте раньше была детская площадка. Она считалась временной – с самого начала заселения квартала циркулировали слухи, что здесь построят баню. Сергей, тогда еще ходивший в школу, не понимал, зачем их новому микрорайону нужна баня, если у каждого в квартире есть ванна. Потом до него дошло, что баня планировалась не совсем обычная, а с ресторанами, девками и ночными салютами.
Но желающих строить столь специфическое культурно-гигиеническое учреждение на самой окраине Москвы да еще в спальном районе не нашлось – место оказалось не бойким. Тогда муниципальные чиновники запродали его под подземный гараж-парковку с надземным ФОКом – физкультурно-оздоровительным комплексом. То есть, под все ту же баню, но еще и с тренажерным залом. Нашелся инвестор, который активно взялся за дело, привез невиданные механизмы и вырыл на плотно насыщенном коммуникациями участке глубоченный котлован, умудрившись ничего при этом не повредить. Забетонировал его. Поставил вагончики и заселил их сильно загорелыми рабочими из стран, с края которых видны спины слонов, держащих Землю.
Потом инвестор по неведомым причинам гавкнулся. Может, закончились деньги, а может, потерял интерес к безнадежному начинанию, каковым был ФОК. Дожди и снега за несколько лет смыли со щита, называемого строительным паспортом, его имя вместе с остальными буквами и стройка стала восприниматься как часть естественного пейзажа, вроде глубокого оврага или невысыхающего болота.
Нашелся другой инвестор, подхвативший знамя ФОКа из ослабевших рук первого. Он вернул на стройплощадку гастарбайтеров и она загудела машинами и бульдозерами, засверкала электросваркой, загромыхала арматурыми каркасами для монолитных стен. Стройка двигалась споро и дошла до третьего этажа. Но тут гавкнулся и второй инвестор. Стройка опять встала, и в этот раз – навсегда. С нее исчезли все, кроме пары сторожей, которые год за годом несли свою беспросветную вахту за глухим забором из гофрированных оцинкованных листов жести и постепенно старились вместе с уныло торчащей в небо опалубкой. Арматура покрывалась ржавчиной, а темные лица сторожей – морщинами. Но они не уходили. Наверное, сидеть на умершей стройке было все же лучше, чем в безработном ауле. Жильцы вплотную стоящих к стройке трех домов, смирились с тем, что из окон их квартир всегда будет видно недостроенное бетонное уродство.
Стройка была вторым препятствием на пути к «Шилде». Обходить ее приходилось по узким тротуарчикам, на которых и одному человеку было тесно, а уж двое могли разминуться только с большим трудом.
Потом шла улица с оживленным движением и нерегулируемым Т-образном перекрестком. Дальше открывался свободный путь на «Шилду», до которой оставалось метров триста-четыреста. Почти прямой, потому что когда-то широкий тротуар давно уже превратился в двухстороннюю стихийную парковку и одновременно автомобильное кладбище с брошенными машинами. По нему, шугая пешеходов, то и дело норовили проехать автовладельцы, возомнившие себя пупами земли.