Дмитрий Агалаков
Сайт издательства www.veche.ru
* * *
Глава первая. Хозяин поместья Горбатое
1
С каждым человеком случается такое хоть раз в жизни: одна-единственная весточка, несколько строк в письме меняют всю его жизнь. Переворачивают раз и навсегда. И грозным событиям, вызванным теми строками, в будущем суждено нанести незаживающую рану вашему сердцу. Кто бы мне сказал, что уже скоро я окажусь в бурном водовороте опасных приключений, из которых мне никогда не суждено будет вынырнуть прежним человеком, как это бывало раньше. И что никогда потом я не найду себе покоя. Но куда было уйти от судьбы? Роковое письмо уже лежало в толстой сумке почтальона, который торопился сейчас по рыхлому снегу к нашему с братом дому в Самаре, на улице Панской…
А стояла ранняя зима. Был воскресный день. Только что по всему городу отзвенели колокола, приглашавшие к обедне. Иван Ильич еще утром уехал к пациенту, и срочно, старый слуга Прохор подавал на стол. И делал, как всегда, все размеренно и неторопливо. На столе уже дожидались пироги с телятиной и луком, копченая стерлядь и пол-литровый графин водки. Иван обещался присоединиться после трех, но запаздывал. Я же сидел в плетеном кресле у окна в столовой и терпеливо ждал брата. Перекинув ногу на ногу, курил папиросу и листал «Самарские ведомости». Хоть бы одно толковое происшествие, думал я, способное заинтересовать сыщика, однажды вынужденного бросить Петербург и уехать домой в провинцию. На фоне мелких краж и хулиганств, происходивших в Самаре, в глаза ярко бросалось происшествие в соседней Семиярской губернии. Как писалось в заметке: «1 декабря 1998 года в Семиярске был взорван начальник полицейской управы полковник Толоконников, Аристарх Иванович, с адъютантом и закройщиком, который привез для примерки новый мундир г-на полковника. Злоумышленники-революционеры прошли через пустовавшую приемную, вошли в кабинет, бросили в Толоконникова портфель с бомбой и были таковы. На улице террористов ожидала тройка». – Я затянулся поглубже, выпустил струйку дыма в сторону окна и дочитал: – «Вызов, с которым было совершено это преступление, обескуражило и парализовало всю полицейскую управу и не позволило вовремя организовать погоню. Преступники скрылись. Объявлен розыск».
– Вот ваш батюшка, царство ему небесное, толк в щах знал, – привлекая мое внимание, рассуждал старый слуга Прохор, расставляя по столу, на белую скатерку, тарелки и неспешно раскладывая приборы. – И говаривал, бывало: сама матушка Елизавета Петровна, императрица, предпочитала любой другой трапезе – щи. А в чем вся соль истинных щей, именуемых царскими, а, Петр Ильич? – глядя на меня, задался вопросом старый слуга. – Скажете мне?
Я смотрел на него из-за верхнего края газеты.
– В чем соль царских щей?
– А-а, не знаете, а лет уже немало, – многозначительно ответил старый слуга, – упустил покойный батюшка ваше образование. – Он развернулся и потопал из столовой. «Цену набивает», – про себя решил я. И вскоре услышал его шаркающие шаги – Прохор в стеганых прихватках осторожно внес в столовую раскаленный чугунок, поставил его на опаленную деревянную подставку. – В копченых говяжьих ребрышках, вот в чем соль, и в добром ломте копченого жирного окорока, – со знанием дела ответил наш слуга. – Они-то и… – он задумался, – «и придадут щам их незабываемую суть», так, бывало, говаривал ваш батюшка, Петр Ильич, царство ему небесное, – Прохор открыл чугунок и махнул широкой рукой в свою сторону клубящийся пар. – И в капустном рассоле, который также следует добавить для крепости, и поболее. – Терпкий аромат, так и валивший от щей, забирался в ноздри, резал и томил желудок. – Вот тогда и будут щи воистину царскими!
Сказал и закрыл крышку чугунка, как затворяют ворота перед носом непрошенного гостя.
– Да я с ума сойду, слушая твои рассказы, – честно признался я. – Когда Иван вернется, одному богу известно, а щи вот они, – кивнул я на стол. – И что мне прикажешь делать?
– Так вы пока рюмочку-то выпейте, – посоветовал Прохор и кивнул на запотевший графин. – И рыбкой копченой закусите – аппетит нагуляйте.
– Так выпил уже и закусил, – ответил я. – Нагулял аппетит-то.
– А вы вторую, ради любопытства, Петр Ильич, усугубите. С вас не убудет.
– Да и вторую усугубил, душа ты окаянная. – Я опустил на колени газету. – А ты надо мной все измываешься.
– А вы и третьей не побрезгуйте, – строго молвил старый слуга и двинулся из столовой. – Пойду хлеб нарежу, сердцем чую, Иван Ильич уже на подходе!
– Императрица Елизавета Петровна, дабы ты знал, от обжорства померла в пятьдесят два года, добаловалась жирными щами! – бросил я вслед старому слуге.
– Кто от щей-то помрет? – как от назойливой мухи отмахнулся Прохор. – Дурак разве что. Или черт. – И скрылся.
Ждать Ивана не было мочи. А коли бричка по дороге сломалась? А если еще кто-то приболел да упросил остаться? «Не буду ждать», – решил я. Но едва сел за стол, как весело забился колокольчик в прихожей. А за ним и хлопнула дверь.
– Чуяло сердце, Иван Ильич вернулся, – спускаясь, сказал Прохор.
И скоро в столовую вошел мой младший брат, раскрасневшийся с мороза.
– Почтальон принес письмо, – сказал Иван. – У парадного перехватил. Ты нужен некоему графу Кураеву из Семиярска, – он протянул мне конверт. Глаза его, едва охватили стол, так и вспыхнули: – Заждались меня? И правильно! – Он растер подмерзшие руки. – У купчишки того, Мясоедова, поел слабовато, спешил, разговор был никудышный, он мне все про свое ремесло долдонил, как просо лучше продавать, а говорить с его домочадцами – так лучше сразу повеситься. Вот я деру и дал, а потом уж, по дороге, пожалел, что не стерпел их трескотни. Дорога-то длинной вышла! Погоди, сейчас только руки сполосну да переоденусь. Прохор, где ты?! Готовь-ка ванну! Тотчас же после трапезы и полезу! Подождешь, Петр Ильич?
– Два часа ждал, еще пять минут подожду, – я налил брату рюмку водки: – Выпей с дороги – повеселеешь.
Иван выпил и пошел переодеваться. Прохор взялся разливать по тарелкам ароматные щи.
Я же распечатал конверт и вытащил сложенный вдвое лист бумаги. Автором письма был Александр Александрович Кураев, потомок древнего аристократического рода, его Семиярской ветви. Я слышал об этом человеке из соседней губернии, который десятилетиями, по слухам, вел закрытый образ жизни.
Распечатав письмо, я прочитал следующее:
– Однако, – пробормотал я, складывая письмо. – Семиярск, граф Кураев, Горбатое. Однако…
Вошел Иван. Пока он садился и заправлял за воротник салфетку, я сказал наблюдавшему за нами слуге:
– Прохор, голубчик, погуляй поди. Мне с братом поговорить надобно по душам.
Мы выпили по стопке водки, закусили рыбкой. Иван Ильич ждал. А когда выпили по второй, я вновь развернул письмо и вслух перечитал его.
– Что скажешь? – спросил я.
Иван Ильич, прихватив с блюда кусок пирога с телятиной, задумался.
– А что я скажу, Кураевы – люди известные, и не только в своей губернии. Во всем Поволжье. И богатые, насколько я знаю. У них, кстати, и в Самарской губернии земля есть. Даже если ты и откажешься, они за беспокойство с тобой расплатятся. Жаль только, я тебе компанию составить не смогу. Это у тебя нынче клиентов маловато, а у меня пациентов вдоволь! Сам знаешь: поползла инфлюэнция, и смерти даже были, и теперь каждый доктор на вес золота.
– Знаю, знаю, – кивнул я.
– Не по Самаре кататься – в другую губернию ехать! Мне никак, а ты поезжай. Глядишь – и соберешься в кулак. Тебе, известному сыщику, привыкшему к столичным делам, к Петербургу, да волею судьбы застрявшему в провинции, опостылела такая жизнь. Признайся, устал ведь спать до полудня и чаи гонять до полуночи?
Иван бил не в бровь, а в глаз. Все так и было. Уже больше года как я попал в немилость к одному крупному столичному вельможе, чья темная тайна мне стала известна во время одного расследования, и был вынужден покинуть Санкт-Петербург. И теперь я преступно маялся бездельем!
– Ну, предположим, до полудня я не сплю, – ответил я, – а чаи гоняю порой и до двух ночи, потому что много читаю, но все равно тебя я понял: мне стоит проветриться. Так и сделаю – поеду. Еще будешь, Иван Ильич? – я улыбнулся. – Душа просит?
– Еще бы! – усмехнулся Иван, с аппетитом употребляя пирог. – Для души я и от четвертой не откажусь! Устал с дороги, Петр Ильич! Потом искупаюсь и спать завалюсь. Встал-то в шесть утра! Если поедешь, то когда?
– Дороги крепко замело. Мне еще через две речки сигать. Крепок ли будет лед? Если поеду, то рано утром: вечером, дай бог, буду в Семиярске.
– Вижу, что уже все решил, – понял мой брат. – Прохора хоть возьми, все в помощь.
– Прохор – помощь лампу керосинщику в починку снести, да щи с умом разлить по тарелкам. Один поеду.
– Ну, смотри, тебе виднее, – Иван запустил ложку в чашку со сметаной, положил в щи. – Тянет бродягу дорога, а, цыганская твоя душа? Засиделся ведь. Наливай, братец, по полной наливай!
2
Рано утром в санях я выехал из Самары в юго-восточном направлении. Дорога на Семиярск была прямая, если не брать в расчет речки Кинель и Черемух. Но и через них я перемахнул скоро: лед на этих речках вставал уже в конце осени.
Стемнело, когда я, прокатив через легендарный Семиярск, устремился в сторону Симбирска, и еще миль через пятьдесят, узнавая по дороге, где владения Кураевых, приблизился к их усадьбе. Властный каменный дом с флигелями стоял крепко и горел лишь пятком огней. Скоро мне открыли ворота, еще минут через пять обо мне докладывали графу. Тут лакеи были не в пример Прохору – в ливреях на Екатерининский манер!
Едва я, немного подмерзший, сбросил шубу на руки одному из слуг, как увидел и хозяина дома – высокого, худого, но величавого старика с густой шапкой серебристых волос. Он, не скрывая радости на лице, спускался ко мне по широкой лестнице в парчовом домашнем кафтане.
– Знал я, господин Васильчиков, сердцем чувствовал, что приедете! – пожимая мою руку, сказал граф. – Как добрались?
– Все благополучно, ваше сиятельство, – сказал я.
– Александр Александрович, – вежливо поправил он меня. – Без церемоний. Мне так будет приятнее. Сейчас отужинаем, попробуете моей абрикосовой водки, а потом и к делу.
– Не откажусь, не откажусь, – ответил я. – Хорошую стопку настойки сразу выпью, а потом и за стол можно.
– Вот и отлично! – воскликнул граф. – С морозу-то и дороги дальней – сам Бог велел! – И, меняя тон, зычно крикнул: – Митрофан!
Тотчас появился слуга в ливрее с круглым серебряным подносом в руках, на котором стоял тяжелый хрустальный фужер – добрая четвертушка! – с темно-золотистым напитком.
– Та самая, абрикосовая, – заметил граф.
– Каждого гостя так потчуете? – спросил я, принимая фужер.
– Дорогого гостя, – поправил меня граф.
– Будем здоровы, – кивнул я и выпил все до самого донышка, и тотчас почувствовал, какое благотворное тепло разливается по моим жилам. – Воистину амброзия, Александр Александрович. А рецепт дадите? – решил пошутить я.
– С вами, Петр Ильич, я готов поделиться многим, – многозначительно ответил граф.
Я привел себя в порядок с дороги и вскоре был препровожден в просторную графскую столовую: тут уже стремительно накрывался стол, расставлялась слугами и кухарками посуда и яства. Домашние графа поглядывали на меня с любопытством. Впрочем, как я понимал, у живущего замкнуто Кураева каждый гость был объектом особого внимания.
Мы трапезничали неспешно, хотя я и проголодался в дороге не на шутку. Да и настойка разожгла аппетит.
– Простите меня, Петр Ильич, можно задать вам личный вопрос? – за трапезой спросил граф.
– Попробуйте, Александр Александрович, – ответил я.
– Как случилось, что вы, врач, вдруг стали татей ловить?
– Чего только в жизни не бывает, верно? – усмехнулся я. – Мой дед был военным врачом, в Крымскую кампанию у Пирогова служил, там и погиб, когда англичане Севастополь бомбили. Но до того он сыну завещал профессию; мой отец его волю исполнил, был врачом на Русско-турецкой войне. Руку под Плевной потерял. Отец, царствие ему небесное, во мне с моим младшим братом Иваном тоже видел врачей. Мы его волю исполнили: стали военным эскулапами. И тут – его величество случай. Шло следствие по делу об убийстве некоего капитана сорок шестого пехотного полка. Я исполнял роль медицинского эксперта. И не удержался – превысил полномочия. Обстоятельно доказал, что преступником был не кто иной, как некий подполковник, с чьей женой капитан состоял в связи. Вышестоящее начальство готово было сделать все, чтобы скандальному делу не был дан ход. Я настоял на обратном. И очень скоро, по понятным причинам, мне ничего не оставалось, как только оставить военную службу. Я вернулся в Петербург. Шесть лет отдал криминалистике. За это время раскрыл более семидесяти преступлений, как минимум десять из них произошли в высшем свете. Стал широко известен. Каюсь! Мне везло, но до поры до времени, пока однажды я не оказался на пути влиятельного столичного вельможи, некоего г-на N, не хочу называть его имени. Он употребил всю свою власть, чтобы избавиться от чересчур проницательного выскочки-провинциала. Я был предан недавними своими покровителями опале и покинул Петербург. Вот такая история, ваше сиятельство.
– История, достойная уважения, Петр Ильич.
Когда же граф понял, что первый мой голод утолен, он отослал прислуживающих нам людей и, бросив салфетку на стол, сказал:
– Так что же, любезный Петр Ильич, готовы ли вы меня выслушать?
– Я весь внимание, Александр Александрович.
– Но хочу предупредить, ни одно слово не должно стать доступным для чужих ушей, – он был очень серьезен, цепко и требовательно смотрел на меня, своего гостя, которого видел впервые. – Я могу на вас положиться?
– Могли бы даже не предупреждать об этом, – тоже откладывая полотняную салфетку, заметил я. – Впрочем, да. Конечно. Вы можете на меня положиться.
– Отлично, Петр Ильич. Итак, дело мое следующее… Есть один человек, купеческого рода, с которым меня связывают определенные отношения. И не только меня с ним. Эти отношения связывали моих предков с его предками.
– Графы Кураевы и низшее сословие? Каков же был, выражаясь языком юриспруденции, характер этих отношений?
– Очень загадочный и даже необыкновенный характер. – Кураев подлил себе вина, прицелился взглядом к моему бокалу, но он был полон. – Представьте, что их связывала особая тайна, и тайна эта передавалась из поколения в поколение. И вот теперь мы стали ее носителями…
– И кто же этот человек? – спросил я.
– Купец первой гильдии Дармидонт Кабанин, – ответил хозяин дома.
– Вот оно как? – удивился я. – Мне знакомо это имя!
– Еще бы! Он и фантастически богат, и знаменит своими баржами и заводами, и его проклинают тысячи обездоленных им крестьян. – Граф сделал глоток вина. – Тех самых, у которых он отбирал за долги их землю, прежде скупая векселя по займам и проделывая другие коммерческие операции. Да и купчишки что помельче, у которых он отбирает их дело, и мещане, тоже не пожелают ему счастья. И все с него как с гуся вода!