– Так вы не знали?
То есть самым очевидным образом не знала! Чтобы так врать, надо быть актрисой. Знавал он актрис… Заметная разница.
– Знала – не знала, – шмыгнула носом Елена. – Программа привезена. Покушение состоялась. Меня арестовали.
Она не сказала только: «Чего еще надо?» Не-ет, сударыня, так не пойдет. Он еще хозяин в своем ведомстве и скальпов для прессы из окна не вывешивает.
– Мне нечем доказать.
Карлу Вильгельмовичу показалось, что у него есть еще одна дочь. Ну не дочь, племянница, младшая родственница, и она бесповоротно губит себя на его глазах. Повесится еще, пока эти олухи-надзиратели будут ходить за чаем!
Кройстдорф приблизился к кровати, на которой сидела Елена, присел на корточки, достал носовой платок.
– Будет, будет. Мало ли что в жизни случается. Попался дрянной человек. И правильно, что все выяснилось. А то бы вышли за него замуж и мучились. Найдется другой, хороший, еще смеяться будете.
Елена подняла на собеседника удивленный взгляд.
– Вы что же, мне верите?
Карл Вильгельмович хотел сказать, что верить – не верить не его дело. Есть способы проникнуть в память арестанта и все выяснить. Но вместо этого кивнул.
– Ввиду крайней тяжести преступления и неоднозначности фактов я затребую у генерального прокурора разрешение на глубокое сканирование мозга. Пойдете на это?
Коренева с готовностью кивнула.
«Ведет себя как ни в чем не виноватый человек, – отметил шеф безопасности. – Варька права». Только технология новая. Еще непонятно, куда заведет. И останется ли баба в своем уме после такой процедуры?
* * *
Не в своем уме явно пребывал император. Ему не спалось, не работалось, не елось. И раньше-то был хмурым, а теперь просто злым. Кусачим, как собака. Все раздражало. Особенно жена. И младенцы. Чьи это, интересно, дети? Явно не его.
Круглые колобки! Раньше-то он с ними любил возиться, играл на ковре. Бегали к нему с каждой своей разбитой коленкой и грязной ладошкой: «Папа! Папа!» Цесаревич – так бы и удушил собственными руками.
Еще хуже были подданные. Те же дети. И те же проблемы. Не его. Взяли моду – прямое голосование по каждому поводу. Есть парламент, верхняя палата. Незачем сразу нести свои дикости к царю. Соборности им захотелось!
Но больше всего Максим Максимович раздражал сам себя. Попытка вспомнить, что делалось накануне злополучного телепорта, не увенчалась успехом. Поэтому злился, ибо ни спокойным, ни ровным человеком не был.
Ко всему добавилась еще одна беда: царь любил гулять. То есть уйти со своими мыслями в какую-нибудь липовую аллею, желательно подлиннее. Мерить ее большими шагами и думать. Никто не мешает, адъютанты в отдалении. Но в Кремле чахлый садик. Раньше помогал именно телепорт. Одно нажатие кнопок, и ты из Малахитового кабинета попал в Архангельское. Или даже в Ливадию – цветы нюхать.
Теперь император опасался порталов. Вдруг опять вывернут наизнанку? Поэтому прогуливался, распугивая часовых, по гребню кремлевской стены. Его высоченная фигура перед обедом маячила между башнями. Перед сном тоже полагался моцион, но залитый огнями город почему-то раздражал Макса. Хотя раньше он любил картину усталого покоя в мириадах окон.
Сейчас из глубины души поднимались клубы мутной ненависти, особенно когда тысячи колоколов начинали звонить к вечерне. Раньше такого никогда не случалось, и Государь уже на стену лез от смертной тоски. Что это? Что?
Сию минуту Его Величество шествовал мимо Водовзводной башни, глубоко вдыхал морозный воздух и надеялся простудить легкие. Лечиться, конечно, не станет! Любой способ ухода отсюда хорош. Даже вперед ногами.
Поодаль зашуршал втягиваемый в воронку воздух. Сработал портативный переход. Прямо над плитками дорожки возникла полынья, искрившая по краям, точно кто-то разбил высокое ростовое зеркало. Из нее вышагнул начальник безопасности. Давно не виделись!
Макс не знал, как скрыть свое раздражение. Что-то в нем отзывалось на привет этого человека. Недавно, если судить по календарю, и совсем в другой жизни, если по ощущениям, они были друзьями. Теперь император понимал, что друзей у него здесь нет. Он хотел бы повернуться к шефу безопасности спиной, но вместо этого схватил его за руку и взмолился:
– Помоги мне! Богом прошу, все плохо.
Карл Вильгельмович уставился на царя не то чтобы непонимающе, а с какой-то затаенной опаской.
– А что, собственно, плохо? – начал он. – Расследование идет. Ежедневные дела Ваше Величество исполняет с прежним усердием. Поток документов из канцелярии отнюдь не обмелел…
«Но качество этих документов!»
– Все, вообще все плохо. – Император торопился высказаться. – Кажется, я опасен. Даже привычки другие.
– Какие именно?
Государь затруднился рассказывать про форму щетины на зубных щетках и новое предпочтение к мягкой замшевой обуви. Раньше-то он выбирал высокие шнурованные солдатские ботинки, за что в оппозиционных кругах получил прозвище Калигула, мол, тиран. Но на Руси тиранов любят.
– Жена. Мы больше не вместе. Не хочу.
На лице Кройстдорфа застыло удивленное выражение: все знали, что императору сильно повезло, жил в любви и согласии.
– Вчера целый день пялился на задницу собственного адъютанта, – раздраженно сообщил Макс. – Услал его куда подальше. Что это?
– Жесть, – честно сообщил Кройстдорф.
– Пробовал потом к жене, а она меня прогнала. Говорит: чужой. Сплю в кабинете.
«Да-а», – Карл Вильгельмович не сразу нашелся.
– Думаю, это последствия пересборки в телепорте. Вас как-то не так соединили. Или… перекодировали. – Шеф безопасности подбирал слова, чего раньше не делал.
Царь молчал, потому что пришел к тем же выводам.
– Меня надо вязать и в Немецкую слободу, пока не напорол дел. – У него даже слова сочетались не совсем верно: порют чушь, а дела делают.
– Я вот что думаю, – осторожно начал Кройстдорф. – Может быть, поговорить с патриархом. Он… как это у вас называется? Прозорливый, – вспомнил выражение шеф безопасности. – Я лично его опасаюсь. Как начнет посохом стучать.
– Вот он и настучит, – согласился император, – по моей шее. Да и не тянет меня сейчас в церковь. Совсем.
«То-то и худо», – подумал Кройстдорф.
– А с чем вы, собственно, пришли?
Карл Вильгельмович помялся.
– Тут вот какое дело. Эта молодая дама… профессорша, которая… ну я докладывал… – Он не хотел произносить слово «виновата». И Макс его понял, как случалось прежде.
– Вы не слишком уверены?
– Да. Скорее всего, ее подставили. Я испросил у Генерального прокурора разрешение на глубокое сканирование мозга.
– Зачем? – ужаснулся император. – Это же опасно.
– Нет другого способа доказать невиновность. Да и нам любопытно было бы узнать, что она помнит.
– Любопытно за углом налево! – вспылил Макс. – А если бедная женщина сойдет с ума? Мы с вами будем виноваты. – Лицо Государя стало спокойным. Он, кажется, принял решение. – Я ее помилую.
– Чтобы помиловать, надо сначала осудить, – Кройстдорф развел руками. – И у нас более чем достаточно улик… но она вряд ли виновата.
Макс надолго задумался.
– Хорошо, – наконец выдавил он, – сканируйте. Но вы должны сознавать риск.
* * *
Кройстдорф посоветовал к патриарху, и Максим Максимович пошел. Собрал волю в кулак, сжался и пошел.
Не на подворье, не под свет софитов и вопросы докучливых журналистов. Выбрал время, когда старик служил в Успенском. Про Божьего человека говорили, что тот день не начинает, не съев попа. Вредный, видать был. Привязывался.
Теперь ему предстояло съесть царя.
– Пришел? – По первому же вопросу становилось ясно: Алексий подозревал неладное. Ждал самодержца с бедой. – Хорошо, что на своих двоих. – Ему уже казалось, что Макс не сумеет себя заставить. Тогда придется самому идти и почти набиваться на непрошеную исповедь: «Сынок, что мучает?» Вместо этого патриарх мог разговаривать едва ли не свысока. Что тоже гордыня. Но царю полезно. – Ноги-то в храм заворачивают?
Макс сглотнул. Ему не нравился не столько тон, сколько сам патриарх. Даже не лично – плюгавый старикашка с бородой, чему тут нравиться? А как идея.
– Не заворачивают, – отрезал царь.
– Плохо, – так же неодобрительно, как прежде, отозвался Алексий. – А грех за собой знаешь, чтобы от Бога бегать?
«Не знаю я за собой никаких грехов!» – в душе вспылил император. И начал перечислять:
– Соблазна много, гневлив…
– Ну это как обычно, – махнул рукой старик. – Горбатого могила исправит. – Нового-то что?
Максим Максимович попытался объяснить, что после телепорта сам не свой. Наверное, его «переформатировали».
– Мудрствуешь лукаво, – цыкнул Алексий. – Твоей душе против Божьей воли никто навредить не может. Как была, так и есть. Горсть соплей. Никак не соберешь?
Максу стало так обидно, что хоть домой беги. Вот только дома теперь нет. Вернее, дом-то есть, а вот его – хозяина – днем с огнем не сыщешь.
– Пустое, – повторил патриарх. – Испугался, пока был в переходе, и из тебя полезло то, что ты до сих пор держал в узде. Умел скрывать. Топил на дне души. А на самом деле все это твое. Тебе свойственное.
«Ну да!» – едва не завопил император. Адъютантская задница ему свойственна! Не было такого никогда. Даже в тайных мыслях. У него четверо детей. Будет пятый. И жена, которую он всем сердцем… раньше любил.
– Ну, может, чего и подкинули, – нехотя согласился старик. – А ты вспомни детство. Маневры в Красном. Когда первый раз в солдатскую баню попал и что увидел за притолокой. Сам же мне и рассказывал.
«Но это мерзость! – в душе возмутился император. – И тогда уже знал, что мерзость. Испугался до оторопи».
– А след все равно оставило. Как зарубку на дереве. И дремало до своего часа. Теперь справляйся.
«Как?» – чуть не выдохнул император. Как справляться-то? Жена чуть не с пирогами встречает… встречала. А он: занят, устал, не сегодня – вечные отговорки!
– И на это свои причины, – вздохнул патриарх. – Вы же не прекращали, даже когда она на сносях бывала. Так друг друга хотели. Теперь потерпите.
«Чушь это все! Если аккуратно, никакого вреда младенцу не будет. – Макс готов был вспылить. – Знал бы, что говоришь! В вечной монашеской завязке. Где тут понимать!»
– А понимание, сынок, будет такое, – мягко сказал Алексий. – Поститься обоим. Крепко, без рыбы даже. Вода да сухарики. До Рождества. Проси о помощи Федоровскую икону Божией Матери. Покровителя своего святого Николая Чудотворца не беспокой, строгий, хотя, может, сжалится. И не бойся. – Алексий покосился на осунувшееся лицо императора. – У тебя такая защита, какой больше ни у кого в целом свете нет. Будем восстанавливать.
Макс не особенно был уверен в результате, хотя сам же просил помочь.
– Да, – окликнул его патриарх уже на выходе из собора. – Шпынь твой, Кройстдорф, собака немецкая, не попусту за девку просит. Не виновата она. Дай волю: пусть доказывают что хотят. Будет толк, только не такой, какого оба ждут.
Алексий скрылся за дверями в алтарь и даже задернул изнутри красную завесу: мол, все, разговор окончен.
* * *
«Немецкая собака» Кройстдорф тем временем получил такой удар, от которого не знал, как и оправиться. Пару дней назад ему казалась смешна печаль Кореневой. Подумаешь, жених! Еще найдется! Теперь самому было впору зарыться головой в подушку и завыть.
Сунулся на сайт Елены, где она отстаивала «чубак» от чаемого нападения эволюционистов. Узнал много нового. Например, что «большеногие» умственно дорастают до развития пятилетних детей и дальше навсегда остаются такими. «Конечно, нельзя сажать малышей в парламент, – рассуждала профессорша. – Но ведь и вивисектора со скальпелем никто не подпустит к ребенку». Кройстдорф был согласен и лайкнул ее комментарий.
Целый ресурс с картинками и графиками был посвящен акклиматизации. Оказывается, после терраформирования на Япете в ряде мест возникли холодные таежные условия. Были и заснеженные плоскогорья, как на Тибете, и ледяные пустыни. Принялись мхи, сырой еловый лес. Базар шел о возможности запустить туда популяцию «большеногих» – не то помрут, слишком на Земле жарко!
Была возможность проголосовать. Карл Вильгельмович зарегистрировался, как положено, и кликнул на табличку «Да». А что он, хуже других?
Единственное, что смущало, – в тех же местах залегали полезные ископаемые, то есть рано или поздно горные корпорации начнут тревожить «чубак». «Урал-3», «Мисука и сын», или даже совместная с британцами «Шельф-индастри». Богатые ребята. Экологов соплей перешибут. Хотя «большеногих» жалко. Да и сколько можно гадить? Алмазов им не хватает? Нефти? Плутония?
Кто бы мог подумать, что досадные мысли о транснациональном бизнесе окажутся вещими, как сон в руку?
Полтора года назад он развязал многолетнее воздержание. И теперь проклинал себя последними словами, потому что связь приносила короткие радости и оставляла горькое послевкусие. Ну не стоило! Прельстился. Не устоял.
Его пассия была настоящая дива с обложки дорогого порно. И принадлежала к сливкам общества. Юлия Ливен. Графиня Юлия Ливен. Есть женщины, попасть в кровать которых – высокая честь и немалое испытание.
Юлия легко меняла любовников. Но на его высокое кресло и штаны с лампасами все-таки польстилась. Хотя Кройстдорф понимал, что она с ним не ради его красивых глаз, но ничего не мог с собой поделать. Такая женщина! Сирена.
Государь не одобрял связь друга и всячески показывал свое презрение. От многозначительных хмыков до язвительных шуточек в адрес лысеющего амура. Императрица, святая женщина, звала Юлию «разлучницей», хотя неясно, кого и с кем та разлучила. Только недавно Кройстдорф задумался, что около того же времени, когда графиня появилась возле него, Варька ушла из дому. Тогда и в голову не приходило, что может быть связь. Сейчас думалось, как без нее?
Старше стал? Мудрее? Поуспокоился? Всего понемногу.
Вчера Карл Вильгельмович намеревался, закончив дела в конторе, везти пассию в Большой на модные музыкальные метаморфозы «Фобии мадам Фи-фи». Их ложа располагалась в первом ярусе напротив сцены, справа от Императорской. Вообще-то Государь никогда не чинился: можно пользоваться, даже если никого из семейства нет в зале. И его «мадам Фи-фи» несколько раз порывалась. Но Кройстдорф жестко пресек поползновения: каждый должен знать свое место. Когда Его Величество с чадами и домочадцами прибыл, тогда шеф безопасности, и только он, может позволить себе, стоя, присутствовать в святая святых. В полной форме, при всех орденах, но вовсе не с любовницей под руку.
Законной супруге вход еще будет разрешен. Этого Карл Вильгельмович не сказал, но Юлия и так страшно надулась, несколько раз потом пыталась вставлять шпильки, де ее не принимает царская семья. Да, не принимает. Но надо же и честь знать! Где ты и где августейшие особы? Они могут смотреть сквозь тебя, ты – нет. Во всяком случае, его так воспитывали. Сиди, читай бегущую строку над сценой, раз музыку слушать не умеешь!
Ливен жила в Серебряном Бору, занимая четыре этажа в круглом доме над каналом. Очень дорогое и престижное место. Пирамида балконов – открытые террасы, оранжереи с летними цветами и беседками. Собственный водопад. Апартаменты с раздвижным потолком она называла «студией», хотя отродясь ничего не рисовала и не лепила. У Юлии была причуда – графиня запрещала ему телепортироваться прямо у нее в холле. А как бы удобно прямо из кабинета… Однако Кройстдорф понимал: право дамы – не быть застигнутой врасплох. Поэтому Карл Вильгельмович оповещал Сирену звонком за полчаса до визита, ссылался на пробки, еще работал, а потом материализовывался на лестничной площадке перед дверью. Неизменно с букетом цветов – Ливен любила туберозы.
Впрочем, она не бывала довольна. По ее нервному просматриванию кадров видеодомофона, передававших в квартиру образы посетителей, шеф безопасности догадался, что пассия предпочла бы его открытое, всем заметное путешествие на лифте с нижнего этажа. Пусть сдохнут от зависти!