— Не списано, не уничтожено и не лежит на полке в спецчасти, — возразил Волчанин. — И у меня есть веские основания подозревать, что вы отлично знаете, где может находиться это, как вы выразились, пыльное архивное старье. Не понимаю, в чем проблема! Если это старье вам не нужно, отдайте его мне, и расстанемся друзьями…
— Проблема в том, — вздохнул Горчаков, — что я даже отдаленно не представляю себе, о чем идет речь.
— О технической документации по проекту «Борисфен», — подсказал рейдер. — Не припоминаете?
— Впервые слышу. Минуточку! — слегка возвысил голос Горчаков, заметив нетерпеливое движение рейдера. — Хочу предупредить: даже запытав меня до смерти, вы не добьетесь желаемого результата. Я могу молчать как партизан, могу визжать от боли, а могу рассказывать то, чего не было, лишь бы вы от меня отстали. Но вам-то с этого что за корысть? Человек не может рассказать то, чего не знает, даже если очень этого захочет.
— Звучит логично, — легко согласился Волчанин. — Но логика — всего лишь инструмент. Наподобие лопаты, которым можно раскопать истину, а можно, наоборот, закопать. Неужели вы, выпускник физмата и директор выполняющего ответственные оборонные заказы предприятия, так-таки и не знаете, что такое проект «Борисфен»?
— У меня другая специальность, — сказал Горчаков. — Это если говорить о моем физико-математическом образовании. Кроме того, я уже давным-давно не ученый и даже не инженер, а всего лишь администратор — как вы совершенно справедливо заметили, директор предприятия, выполняющего ответственные заказы. Я должен наблюдать за продвижением текущих проектов, а интересоваться тем, что было на заре восьмидесятых — работа для архивариуса. Разумеется, время от времени в поле моего зрения попадали кое-какие документы из тех, что десятилетиями хранятся в спецчасти. Наши специалисты даже использовали некоторые элементы старых разработок в новых конструкциях, и мне говорили, что там, в архиве, можно найти очень любопытные, весьма остроумные решения, на десятилетия опередившие свое время. Судя по всему, этот ваш «Борисфен» — как раз один из таких излишне смелых, прогрессивных, когда-то не пришедшихся ко двору проектов. Но я действительно впервые о нем слышу. — Его взгляд переместился с лица Волчанина на лежащее у стены тело в синем рабочем халате и, испуганно вильнув, вернулся обратно. — Вы совершенно напрасно застрелили Ушакова. Он был одним из немногих, кто живо интересовался содержимым архива и мог хотя бы теоретически дать вам разъяснения по интересующему вас вопросу.
— Он их дал, — объявил рейдер, — благодаря чему мы сюда и прибыли. Ему, видите ли, в какой-то момент стало обидно, что пропасть ценной информации лежит мертвым грузом, устаревая буквально на глазах, и он решил поправить положение — в первую очередь, естественно, свое материальное положение, а потом уж… Впрочем, никакое «потом» ему наверняка даже в голову не приходило, такие, как он, ни о чем, кроме своей мошны, думать не способны. Так вот, покупатель на папку, содержащую техническую документацию по закрытому в восемьдесят шестом году проекту «Борисфен», нашелся довольно быстро — такой товар в наше время не залеживается. И тут возникла загвоздка: ваш шеф секьюрити так законопатил все щели, что Ушаков, как ни бился, не нашел способа ни вынести папку за пределы спецчасти, ни хотя бы скопировать ее содержимое. Поэтому и тут, как видите, во всем виноват Мамалыгин. Не будь он таким высокопрофессиональным и добросовестным цербером, папка исчезла бы тихо и незаметно. Ушаков вместо пули получил бы свои тридцать сребреников, вы пребывали бы в блаженном неведении, да и Мамалыгин ваш был бы жив и здоров. Но он был профессионал с этикой и принципами, в результате чего мы с вами имеем то, что имеем. Это печально, но такова действительность. И еще одним моментом, который ее характеризует, является вот что: без папки я отсюда не уйду, чего бы это ни стоило.
— Тогда ищите, — пожал плечами Горчаков, и Виктор Викторович снова отметил про себя, что для шпака он держится на удивление хорошо. — Хотя я никак не могу взять в толк, какого дьявола вам понадобилось устраивать этот налет из-за проекта, закрытого четверть века назад.
— Нет, — огорченно произнес Волчанин, — так мы с вами ни до чего не договоримся. Попробую зайти с другого конца и объяснить все по порядку. Итак, начнем с проекта «Борисфен». Эта разработка касалась систем наведения баллистических ракет среднего радиуса действия и на тот момент была признана неосуществимой ввиду отсутствия материалов и технологий, с помощью которых ее можно было бы воплотить в металле и пластике. Сегодня эти технологии и материалы — такие, например, как оптическое волокно, — уже созданы, но вы правы: проект «Борисфен» безнадежно устарел, и осуществление его для больших ядерных держав не представляет ни малейшего практического смысла, они давно располагают куда более совершенными системами, которые, в свою очередь, стремительно устаревают. Но не забывайте о таких аутсайдерах, как, например, Иран и Северная Корея, Они ведут свои ядерные исследования в атмосфере полной изоляции и перманентного давления со стороны мирового сообщества. Открытиями с ними никто не делится, образцы для копирования взять негде: сами понимаете, межконтинентальная ракета с разделяющейся боеголовкой — не автомат Калашникова и даже не истребитель, который чисто теоретически можно угнать или принудить к посадке на одном из своих аэродромов. Вот они и ищут выход как умеют. И, в конце-то концов, последние достижения передовых военных технологий этим хулиганам ни к чему. Их враги, я говорю об Израиле и Южной Корее, у них прямо под боком. Поэтому даже с таким старьем, как этот ваш «Борисфен», они запросто станут грозой околотка — одни на Ближнем Востоке, другие на Дальнем.
— Ищите, — снова пожал плечами Горчаков.
Судя по тому, как разом осунулось его лицо и поджались губы, серьезность ситуации, наконец, дошла до него целиком, в полном объеме. Это было уже кое-что: теперь, по крайней мере, он готов к конструктивному диалогу и вряд ли опять начнет грозиться судом — ну, разве что совсем свихнется от страха и приплетет Гаагский трибунал. Или, скажем, Страшный Суд. Но это вряд ли. Мужик он неглупый и явно не трус и очень хорошо понимает, что поговорка: «До Бога высоко, до царя далеко», — исчерпывающим образом описывает ситуацию, в которой он очутился.
— Этим я и занимаюсь, — сообщил Волчанин. — Видите ли, какая любопытная штука. Начальник службы безопасности Мамалыгин — тот самый, что лежит сейчас и потихонечку разлагается в непосредственной близости от вас, — повел себя довольно странно. Он сбежал из своего кабинета, оставив связку ключей, в том числе и от спецчасти, лежать на столе. Ну добро бы испугался человек и очертя голову кинулся наутек! Его бы это никоим образом не украсило, но хотя бы не вызвало вопросов — ну струсил, ну сбежал, так ведь мы для того сюда и пришли, чтобы все кругом перетрусили! Но Мамалыгин ваш вовсе не струсил. Проделал он все достаточно ловко и оставался незамеченным до тех пор, пока сам себя не обнаружил, неожиданно открыв прицельный огонь по моим людям. Затем, оставив в стороне целый ряд довольно удобных огневых позиций, с риском для жизни прорвался сюда, забился в этот тупик и вместо того, чтобы капитулировать, довел дело до крайне печальной, нежелательной для всех развязки. В спецчасти папки нет, при Мамалыгине ее тоже не оказалось, и, анализируя его мотивы, я пришел к единственному приемлемому, непротиворечивому выводу: он ценой жизни отвлек внимание моих людей либо от тайника, в котором спрятал папку, либо от человека, у которого она в тот момент находилась. Не вы ли, часом, этот человек?
— Не я, — отрицательно покачал головой Горчаков. — Я слышал стрельбу в административном корпусе и во дворе. И вам не хуже моего известно, что в момент, когда она началась, я находился у себя в кабинете под дулами двух автоматов. Кабинет ваши люди обыскали, меня тоже, папки не нашли — что вам еще от меня нужно?
— Посильное содействие, — сказал Волчанин. — Вдруг вы все-таки знаете, а если не знаете, то догадываетесь или хотя бы можете предположить, куда ваш Бурундук мог засунуть папку. Ваша помощь в этом случае была бы оценена достаточно высоко.
— Так же, как помощь Ушакова?
— Ну зачем вы так? Мы же не звери…
— Теперь я начинаю вспоминать, — не обратив на эту реплику внимания, задумчиво продолжал Михаил Васильевич. — Примерно год назад Мамалыгин поймал Ушакова на попытке вынести из спецчасти какую-то папку — как я теперь припоминаю, в его докладе тогда проскользнуло это словечко — «Борисфен». Ушаков сослался на какую-то производственную необходимость, Мамалыгин напомнил ему о правилах внутреннего режима, отобрал папку и, поскольку был любознателен, ознакомился с содержимым. Он мне тогда сказал, что некоторые вещи не продаются. И, знаете, я с ним целиком и полностью согласен. Даже зная наверняка, где находятся эти документы, я не стал бы вам помогать. Ваша затея чудовищна, да и пример господина Ушакова не вызывает горячего желания ему последовать. Но я не знаю, где папка, и ничего не собираюсь предполагать. Хотите — ищите, только имейте в виду, что времени у вас мало. Захват филиала крупного научно-производственного объединения со штаб-квартирой в Москве вот так, запросто, вам с рук не сойдет.
— Еще как сойдет, — возразил рейдер. — Времени у нас немного, это верно, но вы как минимум поможете нам его выиграть.
— Черта с два! — запальчиво возразил раздухарившийся директор.
— А это мы сейчас проверим, — сказал ему Волчанин и, повернувшись к двери, крикнул: — Баб сюда давайте!
И по залившей лицо Горчакова смертельной бледности понял, что этот тайм, как и следовало ожидать, закончился победой всухую.
* * *
Пока Сарайкин цитировал наизусть Маршака (книжка была старая, растрепанная, с выпадающими страницами, доставшаяся по наследству от детей старшего брата, который заколачивал длинную деньгу в Сургуте; Анатолий Павлович когда-то читал ее перед сном сыну; с тех пор утекло уже очень много воды, сын вырос, уехал из Мокшанска, женился на какой-то марамойке без роду-племени и почти не звонил, не говоря уже о том, чтобы приехать), такси осторожно вползло во двор. Поравнявшись с болтающейся на ветру створкой ворот, таксист опустил оконное стекло, оттолкнул воротину, газанул и миновал опасный участок раньше, чем тяжелая железная створка, с тупым упорством вернувшись на прежнее место, помяла машине крыло.
Приехать мог кто угодно, и кончиться все это могло очень скверно — в первую очередь, для того, кто приехал, поскольку пистолет подполковник Сарайкин достал вовсе не затем, чтобы застрелиться. Глядя из-за занавески на стоящую посреди двора машину, Анатолий Павлович в полной мере осознал чудовищную нелепость ситуации: он, начальник полиции, торчит в чужом доме со шпалером в руке, в маске, как какой-нибудь налетчик, и с замиранием сердца гадает, придется стрелять или не придется. Чего надо было нанюхаться, каких нажраться мухоморов, чтобы дать себя во все это втянуть?
Вы мне за это заплатите, мысленно пообещал высокому областному начальству Сарайкин. Ох, как заплатите! Я вас за это позорище в бараний рог согну. Кино, в котором Зуда сыграл, помните? Ясен пень, не помните, вы ж его не видали! Долго я терпел, долго ждал — да нет, не момента подходящего, а что вы, козлы, меня заметите, оцените и сами, без пинка под зад, предложите что-нибудь стоящее… Не дождался. Зато вы, суки, дождались. Ох, дождались! Все, хватит, лопнуло мое терпение, пора брать кое-кого за мошонку. Вы у меня попляшете, умники! Вот этот бардак, который ваши «серьезные люди» тут развели, вот это стояние с пистолетом в руке за занавеской, по-вашему, и называется «сиди и не рыпайся, как будто тебя там нет»? Главное, говорит, не напортачь, а уж внакладе точно не останешься… Сказал, как в колодец аукнул, честное благородное слово!
Такси стояло посреди двора, хрипло бормоча работающим на холостых оборотах движком. Сарайкин, в свою очередь, стоял у окна на втором этаже, прячась за тюлевой занавеской и чувствуя, как подмокает горячим потом, становясь скользкой, слишком сильно зажатая в ладони рукоять пистолета. С минуту или около того ничего больше не происходило, а потом на письменном столе зазвонил телефон.
Анатолий Павлович вздрогнул, лишь в последний миг сдержав инстинктивный позыв выстрелить и разнести проклятую штуковину вдребезги. Телефон звонил, такси все так же торчало посреди двора с работающим двигателем, и из него никто не торопился выходить. Дав никак не меньше десяти звонков, телефон умолк, и в ту же секунду в кармане у Сарайкина ожил и загудел, как посаженный в спичечный коробок шмель, поставленный на вибрацию мобильный. Подполковник снова вздрогнул, чертыхнулся и вынул телефон из кармана. Определившийся номер был ему незнаком, но он, кажется, уже начал догадываться, кто так настойчиво ему трезвонит.
Предчувствие его не обмануло.
— Анатолий Павлович, голубчик, — послышался в трубке снисходительный, неуместно шутливый голос командира рейдеров, — что это вы там затеяли? Хватит играть в Джеймса Бонда! У нас с вами полно работы, а вы там дурака валяете…
— Откуда у вас мой номер? — не успев сдержаться, сердито спросил Сарайкин.
Он тут же понял, что ляпнул глупость, да не просто ляпнул, а сморозил, но рейдер почел за благо не обратить на нее внимания.
— Папку вы, конечно, не нашли, — сказал он. — Да и не могли найти, я попросил вас осмотреться просто на всякий случай… Довольно рыться в женском белье, ваше присутствие необходимо здесь, на заводе. Машину за вами я выслал, она уже должна подъехать… Есть?
— Вишневая «ауди-сто»? — уточнил Сарайкин. — Такси?
— Она самая. Грузитесь живо и приезжайте. Да, и будьте любезны надеть свой сценический костюм… ну, вы понимаете, я имею в виду форму. Момент торжественный: господин Горчаков намерен сделать официальное заявление, так что потрудитесь явиться при всех регалиях — так, как если бы приехали исполнять свои так называемые служебные обязанности.
Так называемые обязанности… Этот тип не упускал случая продемонстрировать Анатолию Павловичу свое презрительное, сверху вниз, отношение, и каждая его фраза, обращенная к подполковнику Сарайкину, содержала какую-нибудь обидную, с подначкой, закавыку: так называемые обязанности, сценический костюм, упоминание о женском белье, в котором он тут якобы роется… «Погоди, — мысленно сказал ему Сарайкин, — хорошо смеется тот, кто смеется последним». И тут же подумал: вот я дурак! Ой, дурак! Чего я тут шарюсь, ясно же, что никакой технической документации в этом доме сроду не водилось. Что ж я к девке в спальню-то не зашел?
Ему живо представились кружева, резинки, тонкий, скользкий, ласкающий кожу шелк, и он почувствовал возбуждение — как тогда, когда держал в горсти молодое, свежее лицо Марины Горчаковой.
Снявши голову, по волосам не плачут, вспомнилась ему к месту ввернутая рейдером поговорка. Ничего, ответил он на это другой поговоркой, — будет и на нашей улице праздник!
И, убрав в кобуру пистолет, быстрым шагом вышел из кабинета. Потревоженный его стремительным перемещением воздух шевельнул разбросанные по полу бумаги, по лестнице простучали торопливые шаги. Во дворе мягко хлопнула дверца машины, бормотание дизельного двигателя сменило тональность, перейдя в сдержанный хрипловатый рык, лязгнула болтающаяся створка ворот, и в опустевшем доме воцарилась тишина, нарушаемая только редким стуком капель, срывающихся с носика подтекающего, а может быть, просто плохо завернутого кухонного крана.
Через полчаса, сменив машину, одежду и выражение лица — короче говоря, имидж, — начальник управления внутренних дел города Мокшанска подполковник Сарайкин подъехал к главной проходной местного филиала НПО «Точмаш», в народе для краткости именуемого «Точкой». Здесь все было спокойно, без эксцессов: с наружной стороны ограды мирно покуривало полицейское оцепление под командованием очень недовольного порученной ему пыльной работенкой Маланьи, а внутри, хорошо видимые сквозь решетку закрытых ворот транспортной проходной, так же мирно попыхивали вставленными в прорези трикотажных масок сигаретами одетые во все черное рейдеры.