И кто бы эту баночку сюда, интересно, подкинул? Пенсионерка вне подозрений, хотя и попалась навстречу, хотя и разговор отвлекающий завела… Вряд ли ей такая роскошь по карману. Значит, опять та, что слева.
Я возвращаюсь к себе и плотно прикрываю дверь. Хватит мне соглядатаев. Нет, я не против, милости просим, всех приму, но это, согласитесь, будет с моей стороны чистейшей воды эгоизм – надо же и другим хоть что-нибудь оставить. Да и лестничная площадка в присмотре нуждается.
Представляю, что за переполох поднимется (если уже не поднялся) во всех учреждениях – частных и государственных. Только-только оборудовали помещения герметичными дверями, а тут вдруг этакая летучая гадость! Она ведь, наверное, и через вытяжки просочится, и через кондиционеры…
* * *
А собственно, что изменилось с тех недавних, но уже доисторических пор? Да ничего, по сути. Кто попроще – перемывал косточки ближним на лавочке перед подъездом, кто поинтеллигентнее – за столиком в кафе. Потом занялись тем же самым в Интернете. Тем же занимаемся и нынче. Просто раньше сами подглядывали – теперь с помощью «клопиков».
Да и я тоже, если честно, каким был, таким остался. Ежедневно начинаю с утра новую жизнь. Часиков до двенадцати веду себя безукоризненно: отважно лезу на турник, учиняю уборку, прилежно работаю, добываю хлеб насущный. А после двенадцати – катись оно всё под гору…
Сейчас уже двенадцать тридцать. Откидываю спинку у кресла-вертушки, приношу из холодильника спиртное, закусь и, развалившись перед экраном, предаюсь куда более постыдному занятию, нежели утреннее любование собою в зеркале. Для начала ещё раз уточняю коды прописавшихся у меня «клопиков», после чего смотрю, кто и куда выложил подробности моей скудной интимной жизни.
На платных гадючниках, естественно, ничего, и, уж конечно же, ни намёка на порносайты. Удостоился лишь нашей подъездной «Завалинки». Кое-какие физиологические подробности обнародованы соседкой слева, кое-какие – соседкой справа, а кое-что, как ни странно, Мироном. Обитатели других этажей, судя по отсутствию отзывов, моими секретами не слишком интересуются. Обидно. А самое обидное, что Марковна не клюнула на меня ни разу. Дочка – да, дочка заходила, но, как уже вам известно, исключительно для того, чтобы выяснить, сильно ли папа занят.
Вот соседушка слева – та зафиксирована во всех видах, и виды, следует заметить, один откровенней другого. Готов поспорить, сама себя на сайт выкладывает… Остальным не до того – вторую неделю травят супружескую чету с шестого этажа, всё никак развести не могут.
Нет, пожалуй, я всё-таки «шпион», а никакой не «актёр». И развязность моя – напускная, и броня – тонюсенькая. Не зря говаривал классик: «Я бы никак не мог представить себе: что страшного и мучительного в том, что я во все десять лет каторги ни разу, ни одной минуты не буду один?» Каторжанин… Все мы теперь каторжане. Ни секунды себе не принадлежим, ни мгновения! Интересно, помнит ли кто-нибудь первоначальное значение слов «позор», «позорище»? Пребывание на виду у всех. Мудры были предки. Знали, чего бояться…
Хотя и потомки тоже мудры. По-своему. Если тебя никто не видит, приходится взнуздывать себя самому, а это, поверьте, занятие мучительное. Под надзором как-то оно полегче.
Но я-то динозавр! Для меня это пытка – постоянно держать круговую оборону, не расслабляясь ни на миг. Странно, ей-богу… Никогда не бываю один – и вою от одиночества. Зато всю правду обо всех знаю… Ненавижу правду! Из-за неё я лишился работы, из-за неё расстался с Марковной, из-за неё обитаю в обшарпанной однокомнатке…
Что он там зачитывал перед тем, как вывалиться в окно? Что-то насчёт слюны… Бумажной Библии в доме нет, впрочем, с электронным её вариантом даже удобнее. Выхожу в Сеть, вызываю текст на экран. «Слюна» для Священного Писания слово редкое, так что нужный стих обнаруживается почти мгновенно. «Книга Иова». Ну да, конечно, Иов…
«Опротивела мне жизнь. Не вечно жить мне. Отступи от меня, ибо дни мои суета. Что такое человек, что Ты столько ценишь его и обращаешь на него внимание Твое, посещаешь его каждое утро, каждое мгновение испытываешь его?»
Ах, самоубийца-самоубийца, глаза твои суицижие, как же ты разворошил давнюю мою тоску…
В руке у меня непочатая рюмка водки. Глушу её единым махом, резко выдыхаю. Меланхолически закусив, наливаю ещё.
Будьте вы прокляты, придумавшие эту хренотень, и вы, позволившие продавать её на каждом углу…
Встаю, подхожу к подоконнику, гляжу вниз. Нет, ну с девятого этажа чего не прыгнуть? А у меня-то второй. Скорее искалечишься, чем убьёшься…
Возвращаюсь, наливаю третью.
* * *
Выпить её мне, правда, не удаётся. Кто-то истерически трезвонит в дверь. Потом начинает стучать кулаком. Что стряслось?
Поспешно встаю, открываю. Соседка слева. Мечта Бальзака. Ни слова не промолвив, толкает меня на косяк и устремляется в моё логово.
– Где?! – в ярости вопрошает она, неистово озираясь по углам.
– Кто?
– Он ещё спрашивает! – Её трясёт от бешенства. – Вы что творите? Вы думаете, вам и это с рук сойдёт?
Тут только я замечаю, что монитор мёртв. По тёмному экрану бегут редкие искорки. Бросаюсь к клавиатуре, пытаюсь воскресить. Бесполезно.
Соседка тем временем успевает осмотреть кухню, где, понятно, тоже ничего не обнаруживает. Появляется вновь.
– Где он?
– Вы о чём вообще?
– О «клоподаве»!
В голосе её, однако, прежней уверенности не слышно. Должно быть, мой очумелый вид красноречиво свидетельствует о полной невиновности.
– Да нет… – растерянно бормочу я, всё ещё стуча пальцем по клавиатуре. – Какой «клоподав»? «Клоподав» помехи ставит, а это не помехи… Это, наверное, перегорело что-нибудь…
– И у меня тоже перегорело?
– Как? И у вас?
Смотрим друг на друга во все глаза.
– Господи! – говорю я, нервно смеясь. – Уж не электрический ли метеорит упал? Или закон против «клопиков» приняли?
И как-то, знаете, не по себе. А вдруг и впрямь что-нибудь этакое… Выйти бы в Сеть, выяснить, но как теперь выйдешь, если вся электроника приказала долго жить?
Зачем-то включаю и выключаю свет. Горит, естественно.
В приоткрытую входную дверь просовывается трясущееся обвислое лицо соседки справа.
– Упал, упал… – горестно кукует она. – Говорили, упадёт, – и упал…
И то ли от двух принятых подряд рюмок, то ли от её причитаний, но делается мне совсем жутко. Стою столбом. Представляю на миг, что нас, клопиков, ждёт в грядущем, – и озноб вдоль хребта! На что жить прикажете? Снова в репортёры? Снова беготня, командировки, начальство… Да и кто меня теперь в штат примет? В мои-то годы!
Затем приходит спасительная мысль: а что на других этажах? Вдруг только у нас такое? Отпихиваю старушенцию и, оставив дверь нараспашку, стремглав взбегаю на третий. Два лестничных пролёта – дистанция короткая, но, пока я её одолеваю, в голове успевает прокрутиться череда жутких видений – хоть на продажу предлагай.
Мир без «клопиков»? Да это всё равно что ослепнуть! Я-то – ладно, а вот дочурке, дочурке-то каково придётся! Впрочем, следователь – он и без «клопиков» не пропадёт. Двуногих завербует…
Звоню.
Дверь отворяет Мирон.
– У тебя электроника пашет?
Отвечает не сразу. Неспешно, с глубоким удовлетворением обнажает кривые зубы, что должно означать таинственную улыбку.
– Не-а…
Я всматриваюсь в его ликующее мурло, и всё становится ясно.
– Идиот!.. – хриплю я. – Говорили тебе, не врубай ничего китайского?
Глаза за толстыми линзами озадаченно моргают.
– А что такое?
– Да то, что тебя сейчас весь подъезд линчевать придёт!
– А почём им знать, что это я?
– Узна́ют! Ко мне вон уже приходили…
Мирон пугается и, втащив меня в прихожую, судорожно запирает дверь на два оборота. Кидается к столу, в центре которого, игриво помигивая сенсорной панелькой, стоит серый цилиндрик. Руки у соседушки трясутся, так что устройство приходится отобрать. Выключаю на ощупь, засунув за пазуху, потому что «клопики» тут же прозреют и всё, гады, зафиксируют.
Просвечивающая сквозь ткань панелька гаснет. Вокруг начинает попискивать оживающая бытовая электроника.
– Уфф… – Я позволяю себе расслабиться. – Ну ты вредитель… И китаёзы твои тоже хороши! Он же, оказывается, не просто помехи ставит – он аппаратуру гасит… Додумались!
И нисходит на меня успокоение. Всё в порядке, господа, слава богу, всё в порядке… Можно жить дальше.
– Нагнал ты страху… – окончательно придя в себя, насмешливо говорю я Мирону. – Ладно, террорист. Пойдём ко мне, а то у меня там дверь не заперта. Выпьем заодно…
Февраль – март 2013
Из материала заказчика
Когда б вы знали, из какого сора…
– Хозяин… – позвали сзади.
Произнесено это было жалобно и с акцентом. Я обернулся. Как и предполагалось, глазам моим предстал удручённый жизнью выходец из Средней Азии: жилистый, худой, низкорослый и смуглый до черноты, смуглый даже по меркам Ашхабада, где прошли мои отрочество и юность. В те давние времена таких там именовали «чугунами», что, поверьте, звучит куда оскорбительнее, нежели «чучмек», ибо подчёркивает ещё и сельское происхождение именуемого. Городские – те посветлее. А этот будто прямиком с чабанской точки.
– Строить будем, хозяин?
– Из вашего материала? – понимающе уточнил я.
Неспроста уточнил. В отношении дешёвой рабсилы год выдался в определённом смысле переломный: очевидно, развал Советского Союза дошёл до мозгов не только у нас в России. Раньше мигрант был какой? Старорежимный. Маниакально добросовестный, почтительный, трудолюбивый. Аллаха боялся, начальства боялся. Здороваясь, к сердцу руку прикладывал. Не забуду, как один из Бухары, расчувствовавшись, поведал мне самое замечательное событие своей жизни: на спор вспахал непомерное количество гектаров за три дня. Причём спорил не он – о нём спорили.
– Хозяин говорит: «Вспашешь?» – вспоминал он чуть ли не со слезой умиления. – «Вспашу!» – «Два касемьсота. Бери любой». Посмотрел. «Этот», – говорю. Ночь не спал. Проверил, заправил, смазал. Утром выехал в поле, баранку поцеловал…
Баранку поцеловал! Вы вникните, вникните…
А нынче какой мигрант пошёл? Молодой, наглый, ничего не умеет и ничего не боится. Разве что миграционного контроля. Ходят голые до пояса, чего никогда себе не позволял дехканин старой выделки. «Строим из нашего матерьяла» – это у них кодовые слова такие. «А что строите?» – «Всё строим. Дома строим, заборы строим. Из нашего матерьяла…»
Соседка Лада Егоровна не устояла – согласилась на забор и калитку. Вроде бы дама опытная, всю жизнь экономистом проработала, а девятнадцать тысяч выдала на руки. Авансом. Теперь мимо Ладушкина дома я хожу с застывшим рылом, сомкнув зубы, чтобы не взгоготнуть, – обидеть боюсь хозяйку. Ржавеющая рабица уныло провисает меж мохнатых досок, кривовато вмурованных в цементный раствор, а уж калитка… Нет, словами этого не передашь. Это видеть надо.
То есть смысл моего уточнения вы поняли.
– Из вашего материала?
– Нет! – почему-то испугался «чугун». – Зачем из нашего? Из твоего…
Мы стояли посреди узкой дачной улочки, выжигаемой послеполуденным солнцем. Я – в бермудах, шлёпанцах, ветровке на голое тело и с удочкой, он – в спецовке, клетчатой рубашке и пыльных ботинках. В руках какой-то инструмент.
– Да откуда ж у меня матерьял?
– Совсем нету? – огорчился он.
– Совсем. Один битый кирпич.
– Кирпич много?
– Битый, тебе говорят!
– Покажи.
Ну знаете! Я смотрел на него, озадаченно прикидывая, к какому из двух известных мне подвидов принадлежит данная особь. Судя по одёжке и по взгляду – честный до наивности совок, а по прилипчивости – новый чурка. Из тех самых, что забор соседке сладили. Возраст… Возраст, скажем так, переходный. Ни то ни сё.
– Знаешь что? – сказал я наконец. – Вон там, через два участка, живёт Лада Егоровна. Забор у неё совсем худой. Поди спроси, может, захочет новый поставить…
Жестоко? Да, пожалуй. Но что-то разозлил он меня этим своим «покажи». Вот народ! Лишь бы на участок проникнуть! Впрочем, поблагодари он меня за добрый совет, я бы наверняка устыдился и остановил его, однако слов благодарности не прозвучало. Повернулся мой «чугун» и молча пошёл к Ладе Егоровне. Видимо, всё-таки из этих… из новых… Ну, поделом ему.
* * *
Если человек, с детства равнодушный к рыбалке, тем не менее берёт удочку и идёт на пруд, значит, плохи его дела.
Мои дела были плохи. Ремесло, на которое я потратил жизнь, умирало. Издательства закрывались, а уцелевшие предлагали за рукопись сущие гроши. Тиражи падали. Редакторы причитали, что виной всему сетевое пиратство: стоит полиграфическому изделию появиться на прилавке, текст тут же отсканируют и выложат в Интернете. Книжек никто не покупает – какой смысл, если можно скачать и прочесть бесплатно? Возможно, так оно всё и обстояло, но я-то прекрасно сознавал, что главная беда не в этом. Всяк, кто был сегодня способен, по словам классика, «безобидным образом излагать смутность испытываемых им ощущений», внезапно обрёл право называть себя писателем.
Понабежало литературных чурок: ничего не умеют и ничего не боятся.
Как это ни печально, однако сочинительство вот-вот утратит статус профессии и превратится в общедоступную забаву. Вроде рыбалки.
Разлив этой весной ГЭС нам устроила долгий и обильный. По слухам, в озёра зашёл сазан. Уж не знаю, один он туда зашёл или с приятелями, но вдруг повезёт! Хотя вряд ли. Отец у меня был рыбак, сын – рыбак, а на мне, видать, природа отдохнула.
Но теоретически подкован. Червяков выбирал острых, вёртких, красных. С белыми тупоконечными – лучше и не пытаться.
На подступах к пруду свирепствовала мошка. Она лезла в глаза и уши, набивалась в шевелюру, а в случае чего прикидывалась перхотью. Я побрызгался из баллончика с каким-то библейским названием (не то «Рефаим», не то «Рафаил»), воссел на мостках, наживил, забросил. Поплавок с придурковатым молодечеством замер по стойке «смирно» в ожидании дальнейших приказаний, а я вернулся к горестным своим раздумьям.
Такое впечатление, что переход беллетристики от ремесленной фазы к промышленной почти завершён. Забавно: стоило дать свободу слова, исчезла свобода мысли. Никто не хочет шевелить мозгами бесплатно – кого ни спроси, либо работают на заказ, либо участвуют в проектах. Что такое проект? Берутся деньги, берётся тема, нанимаются литераторы – и творят, что велено. Ещё и гордятся, если в проплаченную белиберду иной раз удастся протащить контрабандой что-нибудь своё, заветное, личное.
Подумать только, когда-то потешались над Северной Кореей: дескать, книжки бригадами пишут! А у нас теперь не так разве? Нет, кое-какие различия, понятно, имеются. Там работают за идею, тут – за бабло. У них честно печатают на обложках: «Коллектив авторов номер такой-то» – у нас порой доходит до того, что на роль автора назначается супруга спонсора.
А куда прикажете податься тому, кто по старинке, прилаживая слово к слову, лепит нетленку?
А вот сюда, на пруд с удочкой.
Да-а… Что не удалось коммунизму, то удалось рынку.
Стержень поплавка дрогнул и покачнулся, но только потому, увы, что на него присела стрекоза. Должно быть, выбрала самый надёжный на пруду объект. Ось мира. Всё движется, она одна не шелохнётся.
Вот странно… У кого ж я это читал? У Ницше? Да, кажется, у Ницше. То, что раньше считалось жизненно необходимым занятием, становится со временем развлечением на досуге: охота, рыбалка… Даже продолжение рода.
А теперь, выходит, ещё и литература.
Противомоскитное зелье помаленьку выдыхалось, мошка наглела, стрекоза на поплавке чувствовала себя вполне безмятежно. Могла бы, между прочим, и комарьём заняться… Наконец нервы мои не выдержали – я плюнул, встал, вытряхнул червей в пруд и принялся сматывать удочку.