Они отчалили, немедленно попав в длинный, темный коридор, невидимые стены которого отзывались эхом на каждый звук. Где-то далеко впереди, из другой лодки, слышалось пение; голоса были еле слышны, и это казалось очень романтичным. Чем ближе они подплывали, тем таинственнее становилось пение, потому что канал петлял, а лодки проходили почти рядом, разделенные невидимой вуалью.
Трое мальчишек вопили и кричали, и Бэзил пытался хотя бы в этом превзойти Рипли в глазах девушки, но через несколько мгновений все, кроме него, утихли, и не было вокруг других звуков, кроме звуков редких ударов лодки о деревянные бортики канала; даже не глядя, он знал, что Рипли удалось обнять девушку.
Они вплыли в красное зарево: это была сцена Ада, с ухмыляющимися демонами и пылающими бумажными кострами; он обнаружил, что Элвуд и его девушка сидели рядом, касаясь друг друга щеками, – затем огни погасли, и стали видны темные, как бы полированные, пятна на воде, и снова мимо них шла поющая лодка, то ближе, то дальше. На некоторое время Бэзил притворился, что у него возник жгучий интерес к той, другой, лодке, и он принялся шумно приветствовать ее пассажиров, благо они проплывали вблизи. Затем он обнаружил, что лодку можно было без особых усилий раскачать, и это убогое развлечение продолжалось до тех пор, пока Элвуд Леминг не повернулся к нему и не крикнул, не скрывая раздражения:
– Эй! Ты что творишь?
Наконец, они подплыли к выходу, и парочки разделились. Жалкий неудачник Бэзил выпрыгнул из лодки на берег.
– Давайте купим билеты и прокатимся еще раз! – воскликнул Рипли.
– Только без меня, – сказал Бэзил с напускным равнодушием. – Пора домой!
Рипли торжествующе засмеялся. Девушка к нему присоединилась.
– Ну, пока, малыш! – весело крикнул Рипли.
– Заткнись! Пока, Элвуд!
– Пока, Бэзил.
Лодка вновь отчалила; руки снова легли на плечи девушек.
– Пока, малыш!
– Пока, балбес! – крикнул Бэзил. – Где ты взял штаны? А? Где ты взял штаны?
Но лодка уже исчезла в темной пасти тоннеля, оставив Бэзилу лишь эхо насмешек Рипли.
II
Во все времена мальчишкам хочется поскорее стать взрослыми. И иногда они заявляют вслух о своем нетерпении расстаться с остатками детства, хотя все остальное время они более чем довольны быть просто мальчишками, выражая это действиями, а не словами. И Бэзилу иногда хотелось быть постарше, но только на «чуть-чуть» – не больше. Взрослые брюки не были для него так уж важны: ему, конечно, хотелось бы одеваться «как взрослые», но эта деталь костюма не обладала в его глазах такой романтической привлекательностью, как, скажем, форма футболиста или офицера или шелковый цилиндр и накидка, в которых благородные грабители из комиксов имеют обыкновение красться по ночным улицам Нью-Йорка.
Но на следующее утро длинные брюки превратились в предмет первой необходимости. Без них он был отрезан от своих сверстников, смеявшихся над «мальчуганом», который до сих пор был их вожаком. Тот факт, что вчера вечером какие-то «пташки» предпочли ему Рипли, не имел для него особого значения; но Бэзил был настоящим спортсменом, и дух соперничества не позволял ему закрыть глаза на то, что его вызвали на поединок как раз в тот момент, когда одна из его рук была крепко привязана за спиной: это было нечестно. Он чувствовал, что нечто подобное обязательно повторится и в школе, – и это было невыносимо! За завтраком, волнуясь, он завел на эту тему разговор.
– Но, Бэзил, – изумленно возразила мама, – тебе ведь было все равно, когда мы обсуждали это на семейном совете!
– Они мне необходимы, – заявил Бэзил. – Я лучше умру, чем отправлюсь в школу без брюк!
– Ну, мне кажется, не стоит говорить глупости!
– Это правда: лучше умереть! Если у меня не будет длинных брюк, не вижу никакого смысла ехать в школу.
Все это было высказано столь эмоционально, что видение его кончины по-настоящему встревожило мать.
– Давай сейчас же прекратим этот глупый разговор. Сиди и ешь завтрак. Потом можешь пойти и купить себе пару брюк в «Бартон Ли».
Успокоенный, но не совсем – ведь исполнение желаний не терпит отсрочек, – Бэзил мерил шагами комнату. Затем последовало страстное заявление:
– Парень без длинных брюк – как без рук. – Фраза ему понравилась, и он ее усилил: – Парень без длинных брюк – как человек без обеих рук! Лучше умереть, чем ехать в школу…
– Бэзил, перестань так говорить. Тебя просто кто-то дразнит!
– Меня никто не дразнит, – с негодованием отверг он мамино предположение, – никто!
После завтрака горничная позвала его к телефону.
– Это Рипли, – раздался неуверенный голос. Бэзил воспринял этот факт довольно прохладно. – Ты не обижаешься на меня из-за вчерашнего? – спросил Рипли.
– Я? Нет! Кто сказал, что я обиделся?
– Никто. Слушай! Мы все собираемся вечером на фейерверк!
– Ну и? – Голос Бэзила был все так же холоден.
– Так вот. Одна из девчонок – та, что была с Элвудом, – сказала, что у нее есть сестра, которая даже красивее, чем она сама, и что она позовет ее с нами, для тебя. Мы решили ехать к восьми, потому что фейерверк все равно раньше девяти не начнется.
– И что мы будем делать?
– Ну, можно опять прокатиться на «Старой мельнице». Вчера мы катались еще три раза!
На мгновение воцарилась тишина. Бэзил посмотрел, закрыта ли дверь в комнату мамы.
– Ты поцеловал свою? – прошептал он в телефон.
– Ну конечно! – И по проводу прошелестел смешок. – Слушай, Эл поедет на машине. Мы заедем за тобой в семь.
– Ладно, – согласился Бэзил и добавил: – Мне сегодня еще нужно брюки купить, так что давай…
– Да? – Бэзилу снова послышался смешок. – Ну, ладно, будь готов к семи!
В десять часов Бэзил встретился с дядей в магазине одежды «Бартон Ли» и почувствовал угрызения совести из-за причиненных родне забот и трат. По совету дяди он выбрал два костюма: ежедневный, темно-шоколадного цвета, и выходной, темно-синего. Костюмы нужно было немного подогнать по фигуре, но один должны были доставить Бэзилу сегодня к вечеру без задержек.
Вполне искреннее раскаяние в нанесении таких больших убытков семье заставило его сэкономить на трамвайном билете и пойти домой пешком. Проходя по Крест-авеню, он замедлил шаг, увидев высокий пожарный гидрант, установленный перед домом Ван-Шеллингеров. Ему внезапно пришло в голову, что вряд ли когда-нибудь еще ему доведется выполнить этот мальчишеский обряд: отныне всю свою оставшуюся жизнь он будет ходить, как и все остальные взрослые люди, в длинных брюках. Чтобы сказать детству «последнее прости», он перепрыгнул через гидрант два раза и сосредоточенно приготовился к третьему прыжку, когда из-за угла вывернул лимузин Ван-Шеллингеров и остановился перед парадной дверью особняка.
Послышался голос:
– Эй, Бэзил!
С гранитного портика второго по величине в городе особняка к нему устремился нежный взгляд, полускрытый шапкой золотистых локонов.
– Здравствуйте, Глэдис.
– Подойдите на минутку, Бэзил!
Он повиновался. Глэдис Ван-Шеллингер была на год моложе Бэзила; она была уравновешенной, хорошо воспитанной девушкой, которая – по местной традиции – в будущем должна была выйти замуж в одном из восточных штатов. Ее воспитывала гувернантка, играть ей позволялось только дома с несколькими избранными девочками (и лишь иногда – в гостях у подружек); в общем, той свободы, что была у всех детей в городках на Среднем Западе, у нее никогда не было. Ей никогда не дозволялось ходить на двор Уортонов, где по вечерам играли все остальные дети.
– Бэзил, я хочу вас спросить: не собираетесь ли вы вечером на ярмарку?
– Ну да, конечно собираюсь!
– Хотите пойти с нами и посмотреть фейерверк из нашей ложи? Я вас приглашаю.
На мгновение он задумался. Ему хотелось принять приглашение, но что-то заставило его отказаться от гарантированного удовольствия ради дальнейшего поиска довольно абстрактных приключений, которые – если бы он оценил их трезво – вовсе его не интересовали!
– Я не смогу. Мне очень жаль… Но я действительно не смогу…
По лицу Глэдис пробежала тень досады.
– Да? Ну, ладно… Тогда я приглашаю вас как-нибудь зайти ко мне в гости, Бэзил. Через несколько недель я уезжаю в школу, на восток.
Недовольный собой, он пошел дальше по улице. Глэдис Ван-Шеллингер никогда не была его девушкой – и ничьей девушкой, – но тот факт, что они в одно и то же время отправлялись учиться, вызвал у Бэзила какое-то чувство родства, как будто их двоих ожидало какое-то чудесное приключение на востоке, и это было предопределено свыше, невзирая на то что ее родители были богаты, а его родители лишь обладали кое-какими средствами. Он жалел о том, что не сможет сидеть рядом с ней в ее ложе сегодня вечером.
В три часа Бэзил, читавший наверху «Малиновый свитер», принялся внимательно прислушиваться к каждому звонку в дверь. Он выбегал на лестницу, перегибался через перила и спрашивал:
– Хильда, это не костюм привезли?
В четыре, разочарованный ее равнодушием, медлительностью и полным отсутствием сознания важности грядущего события, он переместился вниз и стал открывать дверь сам. Но никто не шел. Он позвонил в «Бартон Ли» и получил ответ от чрезвычайно занятого клерка:
– Вы получите этот костюм. Гарантирую, что вы его получите!
Но он не очень доверял обещанию клерка и поэтому вышел на крыльцо, внимательно разглядывая улицу в поисках фургона с надписью «Бартон Ли» на боку.
Мама пришла домой в пять.
– Наверное, им пришлось слишком много перешивать, – предположила она и ободрила: – Но они наверняка доставят его завтра утром!
– Завтра утром! – трагически повторил Бэзил. – Костюм мне нужен сегодня вечером!
– Ну, на твоем месте я бы еще не теряла надежды. Магазины закрываются в половине шестого.
Бэзил бросал взволнованные взгляды на улицу. Затем взял свое кепи и побежал за угол, к остановке трамвая. Но предусмотрительность заставила его через мгновение вернуться.
– Если они его принесут, пока меня не будет, обязательно забери и распишись вместо меня, – проинструктировал он мать. Настоящий мужчина должен предусмотреть все!
– Хорошо, – сухо пообещала мама, – так и сделаю.
Дорога заняла больше времени, чем он предполагал. Ему пришлось ждать трамвая, и когда он добежал до «Бартон Ли», то с ужасом увидел, что двери уже заперты, а окна закрывают на ночь железными решетками. Он заметил последнего клерка, выходившего на улицу, и стал сбивчиво объяснять свое дело. Но клерк о нем ничего не знал… Не был ли Бэзил мистером Шварцем?
Нет, Бэзил не был мистером Шварцем. После взволнованной речи, в которой он попытался убедить клерка в том, что, кто бы ни пообещал ему костюм, этот человек должен быть немедленно уволен, Бэзил в отчаянии побрел домой.
Нет, не пойдет он на ярмарку без костюма – он вообще никуда не пойдет! Он останется дома, а более удачливые ребята пойдут гулять по ярко освещенной центральной аллее. Таинственные девушки, юные и беспечные, будут скользить с ними в чарующей темноте «Старой мельницы», но из-за тупости, эгоизма и бесчестности клерка из магазина одежды Бэзила там не будет. Через сутки или около того ярмарка закроется – закроется навсегда! – и те девушки, самые желанные из всех существующих, та сестра, про которую говорят, что она прекраснее всех, исчезнут из его жизни навсегда! Они будут уезжать в «Блатц-Вайлдкэтах», исчезая в лунном свете навсегда – без Бэзила, целующего их. Да, отныне всю свою жизнь он будет лишь оглядываться назад с бесконечным сожалением, хотя по плану надо было еще прийти и сказать клерку: «Смотри, что ты со мной сделал!» Как и большинство из нас, он не думал о том, что в будущем его ждет еще множество желаний ничуть не менее сильных, тем те, что обуревают его сейчас.
Он пришел домой; сверток еще не доставили. Разочарованный и мрачный, он бродил по дому, едва соизволив в половине седьмого спуститься к обеду. Он молчал, положив локти на стол.
– Почему ты не ешь, Бэзил?
– Нет, спасибо, – рассеянно произнес мальчик, думая, что ему что-то предложили.
– До школы осталось целых две недели. Так почему же ты принялся грустить уже сейчас…
– Да при чем здесь это? Я не хочу есть, потому что у меня весь день болит голова!
К концу трапезы его отсутствующий взгляд сфокусировался на пироге, и он равнодушно, как лунатик, съел три кусочка.
В семь он услышал звуки, которые должны были предварять волнующий романтический вечер.
На улице остановился лимузин Леминга, и через секунду Рипли Бакнер позвонил в дверной колокольчик. Бэзил обреченно встал.
– Я открою, – сказал он Хильде. И затем, со вселенским укором, маме: – Я выйду на минутку. Просто хочу им сказать, что не смогу поехать сегодня на ярмарку.
– Но ведь ты можешь, Бэзил! Не говори глупости! Из-за такой ерунды…
Он едва ее слышал. Открыв дверь, он оказался лицом к лицу с Рипли, стоявшим на ступеньках. Внизу стоял большой старый лимузин Леминга, дрожавший в свете полной луны.
Цок-цок-цок! На улицу въехал фургон доставки «Бартон Ли». Цок-цок! Из него выскочил человек, привязал лошадь, побежал по улице, свернул, свернул еще раз и направился к ним с длинной картонной коробкой в руках.
– Подожди минутку! – заорал Бэзил. – Мы ведь никуда не опаздываем? Я оденусь в библиотеке. Пожалуйста, будь другом, подожди минутку!
Он вышел на крыльцо.
– Эй, Эл! Мне только что привез… только нужно переодеться! Пожалуйста, подождите минутку!
Огонек зажженной сигареты закраснел в темноте, и Эл что-то сказал шоферу; машина, шумно фыркнув, перестала дрожать, и в небе неожиданно показались звезды.
III
И снова ярмарка – но совсем другая, как лучезарный вечерний образ девушки, не похожий на ее дневной облик. Из картонных балаганов и гипсовых дворцов исчезла начинка, осталась лишь внешняя форма. Обрамленная огнями, эта форма облекала все в таинственные и восхитительные образы, и люди, прогуливавшиеся по паутине маленьких Бродвеев, тоже становились частью этой картины, когда их еле видные лица поодиночке и группами возникали из полутьмы.
Мальчики торопились на свидание и нашли девушек в глубокой тени «Храма пшеницы». Едва соединились тени, как Бэзил почувствовал, что что-то не так. Его осторожный взгляд перебегал с лица на лицо; когда его представили всем присутствующим, он осознал ужасную правду: младшая сестра оказалась блеклым и коренастым страшилищем, похожим на курицу, спрятавшуюся под толстым слоем дешевой розовой пудры. Она непрестанно кривила свой безобразный и бесформенный рот, мучительно пытаясь изобразить очаровательную улыбку.
До ошеломленного Бэзила едва донеслись слова девушки Рипли:
– Даже не знаю, можно ли мне с вами идти. Я уже договорилась о свидании с другим парнем. Мы только сегодня познакомились!
Ерзая, она глядела то туда, то сюда, а Рипли в тревожном изумлении пытался взять ее за руку.
– Дайте мне руку, – настаивал он, – разве не я первым назначил вам свидание?
– Но я же не знала, придете вы или нет, – упрямо повторяла она.
Элвуд и сестры тоже стали ее умолять не разрушать компанию.
– Возможно, я соглашусь прокатиться на колесе обозрения, – с неохотой сказала она, – но не на «Старой мельнице»! А то тот парень обидится.
Уверенность Рипли пошатнулась от такого удара, он даже рот разинул; его рука отчаянно пыталась захватить руку девушки. Бэзил сто ял, бросая быстрые, мучительно-вежливые взгляды на свою девушку. Иногда, с выражением бесконечного укора, он поглядывал на остальных. Из всей компании один только Элвуд был удовлетворен создавшимся положением.
– Пойдемте на колесо обозрения, – с нетерпением предложил он, – не можем же мы здесь стоять всю ночь!
Когда они покупали билеты в балаганчике, строптивая Оливия – так ее звали – опять начала колебаться, нахмурившись и оглядывая толпу так, словно все еще надеялась на внезапное появление соперника Рипли.
Но когда устремившиеся вверх кабинки вновь опустились вниз, она позволила себя уговорить прокатиться еще раз, и три парочки, вместе со своими заботами, вновь медленно поднялись в воздух.