– Никогда прежде не думал, что буду таким образом служить императору, – сказал Куни, вспомнив о чиновнике, благодаря которому познакомился с Джиа, и подумав, что надо бы хорошо угостить коллегу, чтобы между ними не осталось обид. – Но я не собираюсь заниматься сбором подобных «налогов» – ну если только речь не пойдет о богачах.
– Если не станешь транжирить, все будет в порядке, – сказал Кого. – Платят они вполне прилично.
Настолько, что у Куни появилась возможность получить у ростовщиков под залог заработка сумму, необходимую для выкупа невесты.
Гило Матиза ничего не понимал. Как мог Куни Гару, разгильдяй с сомнительными перспективами, без денег, без недвижимости, а до недавних пор и без работы – даже собственная семья выгнала его из дому, – любитель общества женщин легкого поведения и вообще повеса, заинтересовать его дочь? Почему ей не могла угодить ни одна сваха, а на предложение этого молодого человека согласилась?
«Мне он интересен», – заявила Джиа отцу, и все – больше никаких объяснений. Ничто не могло ее разубедить. Если Джиа принимала какое-то решение, то готова была идти до конца. Тогда Гило сказал, что хочет побеседовать с будущим зятем.
– Понимаю, у меня не самая лучшая репутация, – смиренно признался Куни, сидя в позе «мипа рари» и глядя на кончик собственного носа. – Но, как сказал когда-то проницательный Ларусен, «мир пьян – лишь я один трезв; мир спит – не сплю лишь я один».
Гило был удивлен, поскольку совершенно не ожидал услышать цитату из классики Кокру от невежды.
– Но какое отношение это имеет к тебе?
– Поэт говорил о неожиданно снизошедшей на него ясности после долгой жизни в сомнениях. До тех пор пока не встретил Джиа и вас, я не понимал смысла поэмы. Изменившийся человек стоит десяти других, добродетельных с рождения, потому что знает вкус искушения, а потому будет прилагать все силы, чтобы не сойти с правильного пути.
Гило смягчился. Конечно, хотелось бы, чтобы Джиа удачно вышла замуж – за богатого местного купца или государственного чиновника с хорошими перспективами в правительстве, – но Куни поразил его своим интеллектом и почтительностью, а это дорогого стоило. Быть может, слухи о нем слишком уж преувеличены?
Гило Матиза вздохнул… и принял предложение Куни Гару.
– Я вижу, ты решил поделиться с моим отцом своей трактовкой стихотворения Ларусена. Что же, впечатляет: когда я в первый раз тебя услышала, то почти поверила.
– Как говорят в деревнях, «вой, когда увидишь волка, и чеши в затылке, когда перед тобой обезьяна».
– И сколько еще у тебя таких поговорок?
– Хватит на каждый день нашей с тобой жизни.
Брат и отец снова стали принимать Куни в своих домах, поверив, что блудный сын наконец взялся за ум.
Нарэ Гару была так счастлива, что обняла Джиа и, заливая слезами ее платье, все повторяла:
– Ты спасла моего сына!
Джиа краснела и смущенно улыбалась, но не отстранялась.
Свадьба получилась шикарной – за все заплатил Гило, – и о ней еще долго говорили в Дзуди. И хотя он отказался обеспечивать молодой паре роскошную жизнь («Раз уж ты сама его выбрала, то и жить должна на то, что он зарабатывает»), приданое Джиа позволило им купить небольшой домик, и Куни больше не приходилось прикидывать, как скоро истощится терпение друга, чтобы начать подыскивать себе новое место для ночлега.
По утрам он отправлялся на работу, где, сидя в кабинете, заполнял отчеты и каждый час проверял, не замышляют ли вялые заключенные какие-либо безобразия перед отправкой на работы в Великие туннели или Мавзолей. И очень скоро Куни начал эту работу ненавидеть, отчетливо понимая, что его несет по течению, о чем и говорил супруге.
– Не волнуйся, муж мой, – говорила та. – Служат и те, что лишь стоят и ждут. Есть время полета и время снижения; время движения и время отдыха; время действий и время приготовлений.
– Вот что значит поэт, – заметил Куни. – Даже в бумажной работе умудряешься увидеть романтику.
– Вот что я думаю: возможности появляются в самой разной форме. Удача не более чем готовность вовремя поставить капкан – в тот момент, когда кролик выскочит из норы. Ты подружился со многими горожанами Дзуди, когда был никчемным бездельником…
– Джиа, я не хочу…
– Но я вышла за тебя, верно? – Джиа быстро поцеловала его в щеку, чтобы успокоить. – Дело в том, что теперь ты чиновник Дзуди и можешь подружиться совсем с другими людьми. Верь себе – все это временно. Воспользуйся шансом расширить круг общения. Я знаю, тебе нравятся люди.
Куни, следуя совету Джиа, теперь частенько после работы отправлялся вместе с другими чиновниками в чайную или заглядывал в гости к старшим коллегам, если приглашали. Вел он себя скромно, уважительно и слушал больше, чем говорил. Когда новые знакомые ему нравились, Куни приглашал их вместе с семьями посетить его небольшой дом, чтобы продолжить общение.
Вскоре Куни уже знал всю структуру правительства города не хуже, чем переулки и рынки Дзуди.
– Я думал, они скучные, – признался он как-то жене. – Но когда узнал их получше, понял: они вовсе не плохи, просто… не такие, как мои прежние друзья.
– Чтобы летать, птице требуются не только длинные, но и короткие перья, – сказала Джиа. – Тебе нужно учиться общаться с разными людьми.
Куни кивнул, радуясь мудрости Джиа.
Лето приближалось к концу, и в воздухе парили семена одуванчиков. Каждый день, возвращаясь домой, Куни с завистью наблюдал за этими снежными пушинками, которые танцевали у него перед глазами. Они были такими легкими, что порыв ветра мог унести их на мили, от одного конца Большого острова до другого, или до самого моря, до острова Полумесяца, до Огэ и Экофи. Ничто не могло им помешать отправиться к вершинам гор Рапа и Киджи, или ощутить вкус тумана водопадов Руфиццо. Семенам было под силу увидеть весь мир, лишь бы природа отнеслась к ним благосклонно.
Куни чувствовал, хотя и не мог объяснить причину, что ему предстояло прожить удивительную жизнь, суждено взлететь высоко, как семенам одуванчика, как всаднику на том воздушном змее, много лет назад.
Он был подобен семенам, привязанным к увядающему цветку, и просто ждал, когда мертвый воздух позднего летнего вечера оживет и начнется буря.
Глава 5
Смерть Императора
Остров Экофи, десятый месяц двадцать третьего года Единых Сияющих Небес
Теперь император Мапидэрэ подолгу не заглядывал в зеркало, потому что в последний раз, когда посмотрел, увидел бледную усохшую маску: исчез привлекательный, надменный и отважный мужчина, превративший десятки тысяч жен во вдов, сумевший выковать из Семи корон одну-единственную, его тело узурпировал старик, снедаемый страхом смерти.
Он находился на острове Экофи, где поросшие травой плоские равнины простирались так далеко, как только мог видеть глаз. Примостившись на троне-пагоде, император смотрел на далекое стадо слонов, которые куда-то величественно шествовали. Экофи был одним из его любимых мест во время путешествия по островам, потому что многие и многие мили отделяли его от шумных городов и полного интриг дворца в Пэне и здесь император представлял, что нет рядом стражей и свиты, что свободен.
Что касается ужасной боли в животе, настолько сильной, что теперь он не мог сам спуститься с трона и приходилось звать на помощь, ее уже невозможно было игнорировать и тем более отрицать.
– Лекарство, Ренга?
Император ничего не ответил, однако кастелян Горан Пира, как всегда, был внимателен.
– Этот отвар приготовила знаменитая травница из Экофи, которой, говорят, известно множество секретов. Он должен ослабить неприятные ощущения.
После недолгих колебаний император согласился выпить горькую жидкость, и действительно через некоторое время боль слегка притупилась.
– Благодарю, – сказал император и, поскольку они были вдвоем и никто не мог их услышать, позволил себе добавить: – Смерть доберется до каждого из нас.
– Сир, не нужно так говорить. Вам необходимо отдохнуть.
Как и все, кто всю жизнь сражался, император давно обратил свои мысли на одного врага. Уже много лет в Пэне огромное количество алхимиков работали над созданием эликсира вечной молодости. Жулики и мошенники всех мастей заполонили новую столицу, постепенно опустошая казну: выманивали деньги на создание изощренных лабораторий и обещали совершенно невероятные результаты. Самые умные успевали сбежать, когда приходило время давать отчет за свою деятельность.
Император глотал пилюли, полученные в результате перегонки субстанций из тысяч различных рыб, причем некоторые были настолько редкими, что водились только в одном-единственном горном озере. Все эти снадобья, приготовленные на священном огне горы Фитовео, должны были защитить Мапидэрэ от сотен болезней и сделать его тело неуязвимым для воздействия времени.
Все они лгали. И теперь его тело опустошила болезнь, которую доктора называли по-разному, но перед которой все оказывались одинаково бессильны. И жуткая, постоянно возвращавшаяся боль в животе лишала императора возможности есть.
«Но это лекарство очень хорошее», – подумал Мапидэрэ и сказал:
– Горан, боль заметно ослабла. Это удачная находка.
Кастелян Пира поклонился.
– Я ваш верный слуга, как всегда.
– Ты мой друг, мой единственный настоящий друг.
– Вам нужно отдохнуть, сир. Это лекарство обладает снотворным эффектом.
«Да, очень хочется спать, – подумал император. – Но так много еще нужно сделать».
В течение столетий, еще до покорения Шести королевств, когда юного Мапидэрэ называли Реон и его волосы были густыми и роскошными, а лицо не избороздили морщины, Семь королевств соперничали за владычество над островами Дара: сельское, засушливое Ксана на далеком северо-западе, ограниченное островами Руи и Дасу; элегантное и надменное Аму с его крепостями в заливаемых дождями Аралуджи и плодородными полями Гэфики, землями, заключенными в междуречье; королевства Трех братьев лесной Римы, песчаного Хаана и скалистой Фачи, примостившиеся в северной половине Большого острова; богатое и утонченное Ган на востоке, с множеством крупных городов и торговых портов, полных жизни; наконец, воинственное Кокру, расположенное на южных равнинах, прославившееся доблестными воинами и мудрыми полководцами.
Паутина союзов и вражды стремительно менялась. Утром король Ксаны и король Гана могли называть друг друга братьями, а к вечеру корабли Гана огибали Большой остров для внезапного нападения вместе с быстрой кавалерией короля Фачи, который еще утром клялся, что не простит Ган за прошлые предательства.
Потом появился Реон, и все изменилось.
Император огляделся по сторонам.
Он находился в Пэне, Безупречном городе, и стоял на огромной площади Киджи, перед дворцом. Обычно площадь была пустой, если не считать детей, которые запускали воздушных змеев весной и летом, а зимой сооружали ледяные статуи. Иногда на площади садился имперский воздушный корабль, и жители города собирались, чтобы на него посмотреть.
Но сегодня площадь не была пустой. Ее окружали колоссальные статуи богов Дара, каждая высотой с трон-пагоду, отлитые из бронзы и железа и раскрашены так ярко, что казались живыми.
Много лет назад Тасолуо, Отец Мира, был призван королем всех богов Моано и больше никогда не возвращался. Он оставил беременную жену Дарамеа, Источник-Всех-Вод, она рожала в одиночестве, и из глаз ее катились крупные раскаленные капли лавы. Обжигающие слезы падали с небес в море и застывали, превращаясь в острова Дара.
Всего она родила восьмерых детей. Как боги Дара они предъявили свои права на острова, взяв под опеку их обитателей. Утешившаяся Дарамеа ушла в великий океан, оставив своих детей управлять островами Дара. Позднее, когда появились ано, которые поселились на островах, их судьба стала неразрывно связана с деяниями богов.
Император давно мечтал конфисковать все оружие Дара: мечи и копья, ножи и стрелы, – переплавить и отлить статуи в честь богов. Когда люди лишатся оружия, наступит вечный мир. У него всегда было слишком много дел, чтобы превратить свою мечту в реальность, но каким-то образом статуи появились. Быть может, теперь ему представился шанс непосредственно обратиться к богам и попросить у них долгой жизни, здоровья и молодости.
Сначала Мапидэрэ опустился на колени перед Киджи, источником силы Ксаны. Это была статуя мужчины средних лет, с седыми висками, лысой головой и в белом плаще, украшенном изящным узором с изображением Киджи как повелителя ветра, полета и птиц. На плече бога сидел его пави, сокол-минген.
– Властелин Киджи, ты доволен этим знаком моего благочестия? Я мог бы многое сделать, чтобы тебя восславить, но мне необходимо больше времени!
Императору хотелось, чтобы бог подал ему знак, что его молитвы услышаны, однако он прекрасно знал, что боги предпочитают окружать свои поступки покровом тайны.
Рядом с Киджи стояли близнецы Кана и Рапа, покровители Кокру. Кана – со смуглой кожей, длинными шелковистыми черными волосами и карими глазами – была в черном платье, а Рапа, как две капли воды похожая на сестру, только светлокожая, со снежно-белыми волосами и светло-серыми глазами, – в белом. На плечах сестер сидели их пави-вороны, черный и белый.
Мапидэрэ покорил все королевства Тиро, но искал одобрения каждого бога, поэтому преклонил голову перед следующей богиней.
– Я чту тебя, властительница Кана, повелительница огня, пепла и смерти. Я чту тебя, властительница Рапа, повелительница льда, снега и сна. Я забрал у людей оружие, чтобы покончить с их враждой, чтобы они обратили свои сердца к мыслям о вас. Быть может, вы посчитаете правильным мне в награду продлить жизнь.
Статуи богинь ожили.
Император был так ошеломлен, что потерял способность двигаться и говорить.
Кана обратила такой взгляд своих бронзовых глаз на стоявшего на коленях Мапидэрэ, словно заметила муравья. Ее голос оказался громким, резким и неблагозвучным и напомнил императору скрежет тупого меча по точильному камню:
– Даже если Кокру живет в сердце лишь одного человека, это приведет к падению Ксаны.
Мапидэрэ задрожал.
– Неужели ты думаешь, что я могу остаться в стороне? – раздался звучный, громоподобный голос.
Мапидэрэ оглянулся и обнаружил, что Киджи тоже ожил. Статуя сделала шаг вперед, и под ногами императора задрожала земля. Сокол-минген взлетел с плеча бога и начал кружить над статуями богинь, и тотчас вороны Каны и Рапы тоже взмыли в воздух, бросая ему вызов.
– Ты забыл о нашем соглашении? – спросила Рапа медоносным, спокойным и гармоничным, но не менее властным, чем у сестры, голосом.
Они с Каной были далеки, как лед и огонь, но близки, как смерть и сон.
– Я не из тех, кто взывает к новому кровопролитию, – сказал Киджи, поднял левую руку с отсутствующим мизинцем, поднес указательный и средний пальцы к губам и свистнул, и в тот же миг сокол-минген, бросив полный ненависти взгляд на воронов, неохотно вернулся на его плечо. – Ксана одержал победу. Время войн прошло. Мапидэрэ принес мир, какой бы сильной ни была ненависть к нему.
И тут ожила статуя Фитовео из Римы, стройного мускулистого мужчины в кожаных доспехах, вооруженного копьем с обсидиановым наконечником, и раздался его голос:
– Отнять у людей оружие не значит установить мир. Они начнут сражаться при помощи палок и камней, зубов и ногтей. Мир Мапидэрэ основан на страхе и столь же надежен, как гнездо, построенное на гнилой ветке.
Мапидэрэ пришел в отчаяние от слов Фитовео, бога охоты, металла и камня, мира и войны. Император заглянул в глаза бога, холодный темный обсидиан с горы Фитовео, и не увидел в них сочувствия. Его пави, волк, завыл, как только Фитовео закончил свою оглушительную речь.