– Вы так и собираетесь весь день болтать, как кумушки? Или, может быть, соблаговолите уделить внимание самому важному событию в нашей семейной истории?
Я посмотрела на улицу внизу. Мы сидели на специально отведенном нам балконе в палаццо, откуда открывался вид на дорогу, по которой должна была пройти папская процессия – по Виа Папале до Латеранского дворца, где он будет интронизирован как епископ римский и верховный правитель Папского государства.
От этого зрелища – как и от запахов – дух захватывало. Навоз и вино, пролитое из кожаных бурдюков, смешиваясь, издавали на жаре жуткую вонь, а ликующая толпа, растянувшаяся до самого Колизея, заполняла дорогу. Возглавляли процессию крысоловы с собаками, рвущимися с поводков, – они бежали вперед, чтобы разогнать из болотистых зарослей грызунов. Лавочники, расположившиеся на руинах нижнего уровня, развернули свои цветистые знамена. Разграбленная громада арены, откуда давно вывезли весь мрамор и известняк для украшения благородных палаццо, неожиданно воскресла для недолгой жизни, ее гулкие арочные проходы вернулись к мимолетной славе, не заглядывавшей сюда с древних времен. Гипсовые ангелы, выкрашенные бронзовой краской, парили в громадных арках, оседлавших дорогу. За трепещущими на ветру знаменами наших цветов почти не видно было небес – лишь море алого и желтого.
Куда бы я ни посмотрела – всюду превозносилось наше фамильное имя.
Джулия предъявила мне самых важных персонажей процессии.
– Вон там кардинал Асканио Сфорца. – Она указала на невысокого элегантного человека с выпученными глазами. На нем была мантия с полами, поеденными мышами, и ехал он на муле среди двенадцати слуг, облаченных в алое и фиолетовое. – Ходят слухи, что Родриго после конклава дал ему шесть сундуков серебра, но это ложь. Палаццо твоего отца на Корсо и вице-канцлерство – вполне достаточное вознаграждение для любого, даже если он так жаден, как Асканио.
Кардинал Сфорца проехал вместе с другими, облаченными в алое кардиналами и их приверженцами и членами семей. Я вспомнила, что рассказывала Джулия: его голос решил избрание отца на папский престол.
– Я считала, что толпа разорила палаццо папочки, – сказала я, подумав, что Сфорца, вероятно, предстоит долго отстраивать полученный дар.
Джулия хмыкнула:
– Толпа к нему и не прикоснулась. Как только Сфорца узнал, что палаццо принадлежит ему, он послал туда своих людей для охраны. Он ни одной тарелочке не позволил бы потеряться. Сфорца теперь самый влиятельный человек в курии. Я уже не говорю о том, что он самый богатый. А через его посредство твой отец заключил союз со Сфорца в Милане, а это значит…
– Закрой рот! – раздраженно сказала Адриана. – Ты всегда набиваешь ей голову всякой чепухой.
Джулия нахмурилась. Я собиралась спросить еще кое о чем, но тут рев толпы известил нас о появлении самых знатных римских семей: сегодня они забыли свою вековую вражду, чтобы выступить во всем блеске.
Гордые Орсини, в оранжевом бархате с золотом, во главе с их патриархом Вирджинио Орсини, в чьем ведении находилась папская гвардия. На почтительном расстоянии, облаченные в столь же роскошные наряды, шествовали Колонна, вековечные враги семейства Орсини. Когда появились их слуги в облаке пыли, поднятой всадниками, Джулия вдруг опасно свесилась через перила и закричала:
– Алессандро, здесь! Мы здесь!
Адриана пришла в ужас:
– Всеми святыми заклинаю тебя, немедленно прекрати этот крик! Как ты себя ведешь! Люди будут думать, что ты воспитана не лучше жены кожевника.
Я рассмеялась, увидев, как в недоумении оглядывается Алессандро Фарнезе, который услышал свое имя, только не мог понять откуда. Наконец он увидел машущую ему сестру наверху. Я встречалась со старшим братом Джулии, когда он приходил к нам до отъезда на учебу в Пизу. Мне показалось, что рядом с Джулией он простоват, хотя у него были такие же длинные ресницы, заостренный нос и… тут я замерла.
– А когда приехал Алессандро?
– Три дня назад. – Джулия посмотрела на меня. – Разве я тебе не говорила? Мне казалось – говорила. Родриго – я имею в виду его святейшество – обещал… – Она замолчала, оценивая выражение моего лица. – Выброси это из головы. Его здесь нет. Ты же знаешь: Чезаре запрещено появляться в Риме.
Больше не слушая ее, я оглядывала толпу: не увижу ли брата. Он должен быть здесь. Как я могла подумать, что он пропустит такое событие, что бы там ему ни приказывал папочка? Это был час нашего самого большого торжества, апофеоз многолетних трудов, а Чезаре и Алессандро учились в Пизе в одной семинарии. Если наш отец позволил брату Джулии вернуться в Рим, то Чезаре наверняка узнал бы об этом. И он бы тоже постарался получить разрешение.
– Лукреция! – Джулия схватила меня за плечо. – Вон Хуан. Он, конечно, грубиян, но, упаси Господь, сегодня здесь нет никого, кто мог бы сравниться с ним.
Я оторвала глаза от безликих машущих рук и орущих ртов: казалось бы, из ниоткуда вдруг расцвело облако розовых лепестков. Под этим розово-белым дождем ехал Хуан, в алом бархатном камзоле; на его широких, с желтыми полосами рукавах красовались наши быки, вытканные черной нитью, а воротник сверкал драгоценными камнями. В руке он сжимал шляпу с пером. Когда он махал ею, толпа кричала: «Борджиа! Борджиа!» Он тряс головой, и его длинные волосы струились, ниспадая на плечи. При виде его женщины за кордонами самозабвенно кричали, а он скакал на своем коне, которым управлял так умело, что с дороги не поднималось ни пылинки.
Я не сдержала улыбки. Обезумевшие горожане напирали на ограждение. Хуан с ухмылкой залез в висящий на поясе мешочек, набрал горсть серебра и бросил в толпу. Люди кинулись подбирать его дар, а он пустил коня легким галопом. За ним пешком шли его наемники.
– Может, он и красив, но ему никакой урок не идет впрок, – заметила Адриана. – Его чуть не убили у самых моих ворот две недели назад, а он провоцирует давку своими театральными жестами.
Театрально или нет, мне мой брат казался прекрасным. У Хуана был особый дар, за что отец и любил его. Никто лучше его не знал, как ублажить капризную толпу, когда ему этого хотелось, его обаяние и щедрость пришлись как нельзя более кстати, чтобы усмирить недовольство, вызванное жестоким убийством человека перед нашим палаццо.
Но дыхание у меня перехватило по-настоящему, когда сразу за Хуаном появился наш отец – на белом скакуне под черным чепраком, а за ним свита папской гвардии. На папе была трехъярусная священная тиара в лазурной эмали и слезками жемчуга наверху, золотая с белым риза облаком окутывала его мощную фигуру.
Люди попадали на колени. Папочка поднял руку в белой перчатке. Воздух наполнился хлопками крыльев: слуги, шедшие подле него, выпустили из клеток голубей. Женщины принялись молиться, восторг осветил их изможденные заботами черты. Мужчины почтительно снимали шапки, а дети выгибали шеи, провожая взглядами разлетающихся голубей. Во всех церквях поблизости зазвонили колокола. «Он провозглашает новую эпоху», – шепотом подсказала мне Джулия. Но я и без нее поняла послание моего отца.
Родриго Борджиа стал нашим новым папой римским. Отныне все изменится.
Дальше шли другие благородные семьи, члены папского двора и их люди. Наконец вся процессия исчезла в облаке пыли. Когда пыль осела, Адриана поднялась со своего табурета:
– Нам нужно идти. Сегодня вечером мы присутствуем на празднестве в Ватикане, а у нас всего несколько часов на подготовку.
Я неохотно поднялась, оторвала руки от перил, только теперь поняв, что сидела, вцепившись в них. Ладони болели от соприкосновения с грубой поверхностью камня. Я еще раз неторопливо оглядела толпу: люди напирали на стражников, пытаясь прорваться на дорогу и поискать упавшую пуговицу, перчатку, обрывок ленты или позумента – любую мелочь, чтобы унести домой на память.
Джулия, проследив направление моего взгляда, вздохнула:
– Лукреция, я тебе говорила: его здесь нет.
– Должен быть, – не поворачиваясь, сказала я. – Не понимаю, зачем папочка заставил его оставаться в Пизе.
– Если бы он позволил Чезаре приехать, тот не захотел бы возвращаться в Пизу. Ты же знаешь, он с самого начала туда не хотел. – Джулия вертела в руках подвеску. – И потом, Ваноццу тоже не пригласили, но она не устраивала по этому поводу шума. Ей нужно руководить тавернами: когда в городе столько народу, можно сделать неплохие деньги.
– Она же сама не накрывает столы, – возразила я, хотя и радовалась тому, что моей матери нет среди приглашенных.
– Верно. Но, по крайней мере, здесь ее нет и она не придумывает способов испортить нам настроение. Она чуть не взбесилась, когда поняла, что не смогла предсказать избрание Родриго, – самодовольно сказала Джулия, явно все еще радуясь тому, что первой из нас узнала великую новость.
– Ты думаешь, это правда? – неуверенно спросила я, с ужасом вспоминая, как мать предсказала мою смерть. – Она может предвидеть будущее?
Джулия пожала плечами:
– Не в тех случаях, когда речь идет о твоем отце. Может, Ваноцца и похожа на strega, но теперь она не знает ничего, кроме собственной злости на то, что пришло наше время, а на нее больше и смотреть никто не хочет.
Я выдавила неуверенную улыбку. Когда-то я жила с матерью. Помнила зимние вечера, когда она сидела за столом, раскладывая карты. Может, она и не могла предвидеть будущее, но сама думала иначе.
– Ну вот, – надула губы Джулия. – Ты расстроилась. Забудь про Чезаре и твою мать, давай лучше пойдем посмотрим наше новое палаццо. Говорят, оно прекрасно, весь Рим нам завидует.
Когда мы наконец приехали в нашей карете, с нас капал пот. Несколько часов нам пришлось продираться сквозь ликующие орды. Но как только мы вошли в палаццо Санта-Мария ин Портико, уличный шум стих. Здесь, за прочными стенами, царила безмятежность, звуки уличных гуляний за нашими зарешеченными окнами заглушались толстым кирпичом и цементом.
Дворец был огромен – раза в два больше дома Адрианы, здесь царил праздник полированного дерева и розового мрамора. Из большого cortile с его декоративным фонтаном и аркадой, выходящей во внутренний сад, мы вошли во впечатляющий зал, к которому примыкало множество комнат. Повсюду лежали наши вещи, и слуги сбились с ног, раскладывая все по местам. Ноздри мои щекотал запах еще влажной краски от новехоньких фресок. Я поймала себя на том, что смотрю на все раскрыв рот. Потом ко мне подошла Джулия и по лестнице провела меня на второй этаж. Мы визжали от восторга, обнаруживая все новые чудеса.
– Ой, Лукреция, гляди-ка сюда: туалет с подушками на сиденьях и дренажом! – Джулия уставилась на обтянутый тканью стульчак. – Теперь не будет вони, когда выносят горшки. Какая роскошь!
– Для некоторых из нас, возможно, да. – Я оглядела ее. – Ты беременна, а женщины в твоем положении часто мочатся, верно? От твоей спальни эти удобства, возможно, далековато.
Она ущипнула меня за руку – Insolente! – и потащила дальше – на третий этаж. Здесь мы увидели другие апартаменты, из каждой комнаты резные кедровые двери вели в следующую – с расписными потолками и стенами. Здесь уже стояли наши кровати, туалетные столики, другие необходимые вещи.
Аранчино я нашла в своей спальне – голубой с золотом. Он мяукал, сидя в плетеной корзинке. Я поспешила выпустить его. Но тут раздался голос Джулии:
– Лукреция, нет! Он же убежит!
Но я уже распахнула дверцу. Котенок выпрыгнул, заскользил на полированном полу и мигом забрался под кровать.
– Ну, видишь, – я посмотрела на Джулию, – он свое место знает.
– Не то же ли самое можно сказать и о твоем новом женихе?
Я медленно выпрямилась над корзинкой:
– Что ты сказала?
В этот момент появилась Адриана.
– Катастрофа! Да чтобы только разобраться с вещами, уйдет не одна неделя, а общие комнаты даже не закончены. В anticamera еще стоят мостки и строители ходят туда-сюда. Что было на уме у его святейшества – зачем нам в такой спешке понадобилось переезжать? Могли бы дождаться, когда все будет готово.
Я посмотрела на Джулию. Ее лицо каменело, по мере того как Адриана продолжала:
– По лестницам и лошадь не поднимется, а краска и пыль в воздухе – вряд ли это полезно женщине в твоем деликатном положении.
– Я сама могу судить, насколько деликатно мое положение, – ответила Джулия. – И мне это палаццо кажется идеальным. Но если вам здесь неудобно, то я могу попросить его святейшество разрешить вам вернуться на Монте-Джордано.
И вдруг меня осенило – даже скрутило живот. Адриана не хотела переезжать. Это великолепное палаццо принадлежит Джулии, подарок ей от папочки. Хозяйка здесь она, а не я.
– И оставить ребенка тебе? – сказала Адриана. – Упаси Господь!
Джулия посмотрела на нее недовольным взглядом, но прежде, чем она успела что-то сказать, заговорила я:
– Давайте не будем спорить. Уверена, скоро мы почувствуем здесь себя как дома. Ведь именно этого и хочет папочка, правда?
– Воистину. – Адриана опустила глаза.
Джулия торжествующе вскинула брови.
– Хорошо хоть эти комнаты в порядке. – Адриана отвернулась. – Но где твоя горничная? Я ей нарочно сказала…
Будто услышав, прибежала запыхавшаяся Пантализея. В руках она держала эмалированные шкатулки с моими драгоценностями и туалетными принадлежностями.
– Простите меня, донна. – Она неуклюже присела. – Я потерялась. Палаццо такое большое… – Она посмотрела на открытую корзинку. – Ах нет! Я же оставила его здесь совсем ненадолго – пошла за вашими шкатулками… Донна, простите меня. Боюсь, он убежал.
– Нет, он под кроватью.
Я взяла у Пантализеи часть шкатулок, и она облегченно вздохнула:
– Нужно было мне за ним смотреть внимательнее, но я не хотела, чтобы пропали шкатулки.
– Не волнуйся, – успокоила я ее. – Он ведь кот. Делает то, что ему нравится.
Джулия зевнула:
– Как тут ни очаровательно, но я устала. Вздремну немного. – Она клюнула меня в щеку. – Я так рада, что тебе нравится наше палаццо. Скажи об этом Родриго, когда увидишь его вечером.
Она вышла из комнаты, а имя моего отца так и повисло в воздухе. Адриана посмотрела ей вслед.
– Господи помилуй! – пробормотала она. – Наше палаццо. Все языки Рима болтают только об этом. – Она помотала головой. – Хватит! Ты перед вечером тоже должна отдохнуть. Пусть Пантализея приготовит твое платье. А тебе, – она ткнула пальцем в мою горничную, – я советую больше не теряться. Тебе легко найти замену. Сотни благородных девушек в Риме горят желанием прислуживать дочери его святейшества.
Адриана вышла. Как только дверь за ней закрылась, Пантализея испуганно спросила у меня:
– Вы не позволите ей меня уволить, госпожа?
– Нет, конечно, – улыбнулась я. – Не обращай внимания. Ты же знаешь, как она ненавидит беспорядок.
Я была довольна Пантализеей. Она прислуживала только мне, а преданность – такое качество, которое следует ценить: похоже, нам и в самом деле придется жить под крышей Джулии Фарнезе.
– Спасибо, моя госпожа. Проветрить ваше платье?
– Если сумеешь его найти.
Я повернулась к сундукам в углах. Мы принялись их разбирать, раскладывать мои вещи по коробам орехового дерева, которые хорошо защищали изысканное белье от моли и сырости. Когда появилась крошка Мурилла, мы возились с моим прикроватным пологом. Вместе нам удалось подвесить дамастовую ткань к балдахину. Мурилла при этом опасно раскачивалась на табуретке, которая в конце концов перевернулась, и Мурилла упала. Мы со смехом прыгнули на кровать и принялись кидать друг в дружку подушками, пока не рухнули, образовав куча-мала.
– Я есть хочу, – сказала я растерянно, глядя наверх на криво повешенные занавеси.
Мурилла побежала на кухню за едой, а мы с Пантализеей принялись искать подходящие рукава для моего платья на вечер.
Я наслаждалась новой обстановкой, но не забыла брошенного словно невзначай замечания Джулии о моем женихе. Как не забыла и неприятного впечатления: она снова лучше знает мое будущее, чем я сама.