Соответственно если человек признал для себя что-то необходимым, и признал это самостоятельно, без внешнего давления или принуждения, тем более признал это необходимым на основе своих собственных идеалов, принципов и убеждений, то он не просто нашел свое призвание, увидел и почувствовал его, но и обрел свою судьбу. Это обретение и составляет высший смысл самореализации личности субъекта социального творчества, для которого именно творческий акт становится судьбоносным. Тем самым субъектность социального творчества является процессом воплощения субъектных свойств (характеристик) личности в объектах (произведениях) этого творчества. Артефакты, создаваемые субъектом социального творчества, отражают его субъектность в той мере, в какой в них воплощаются субъектные способности самого творца. «Вещь в себе» превращается в вещь в ее «инобытии»; замысел – в результат; идея – в продукт. В процессе такого воплощения субъектность, однако, далеко не всегда овеществляется.
Не следует сводить процесс воплощения субъектности к овеществлению, хотя этимологически оба термина довольно близки друг другу. В самом деле, плоть может быть понята и осмыслена как вещь, но такая интерпретация плоти будет весьма далекой от истины. Плоть есть живая вещь, а не всякая вещь. Следовательно, речь идет о живой материи. Социальное творчество направлено на социальную живую материю: на общество. Во-пло-щение субъектности в процессе социального творчества есть ее перенесение от одного живого субъекта на другой живой субъект. Социальное творчество есть творчество для людей. Субъект социального творчества не устанавливает законы природы, он не делает предписаний для стай перелетных птиц или рыбных косяков. Поэтому воплощение лишь на первый взгляд может быть представлено как овещнение субъектности (в виде конкретных артефактов материальной культуры). По сути же корректно было бы определить субъектность социального творчества как одухотворение общественных отношений, их наполнение высшими смыслами человеческого бытия. И такое одухотворение составляет высший смысл человеческой жизни. Общение с предельными ценностями бытия само по себе несамодостаточно, если оно не созидает новую культуру: культуру духа и культуру социальных отношений. Результатом такого духовного культуротворения является определенный духовный код – система ценностей, обладающая статусом абсолютных и рангом высших духовных установок (значений).
Глубинный смысл социального творчества как раз и состоит в самосовершенствовании человека и человечества посредством формирования такой системы духовных абсолютных значений. Человеку, как существу духовному, присуща такая грань духовности, как трансцендентность – способность и стремление личности выйти за рамки своей данности, порыв к самосовершенствованию. Самосовершенствование – это сущностный и субъектный признак человека. Как указывал В. С. Соловьев, самосовершенствование связано с тем, что человек никогда не был и не является самодостаточным, завершенным и совершенным существом, он постоянно находится в состоянии перманентного преобразования, саморазвития, движения к новому своему качеству. «Изо всех земных существ один человек может относиться к себе самому критически… в смысле сознательной отрицательной оценки самого способа своего бытия и основных путей своей жизни как не соответствующих тому, что должно бы быть» [151, с. 629].
Обладая самосознанием, человек осознает и должен осознавать тот факт, что он действительно может быть лучше. В этом, собственно говоря, и заключается предпосылка социального творчества. Поэтому совершенно прав В. И. Филатов, когда пишет: «Присутствие духа в человеке заключается том, что у человека существует глубинная ориентация, стремление на постижение высшей гармонии, идеала, эталона своего существования» [175, с. 229].
Но не только познавать стремится человек. Он стремится усовершенствовать, улучшить свою собственную природу. Он нацелен на то, чтобы быть лучше, выше, больше своей действительной личности. Когда субъект социального творчества творит самое себя, он тем самым творит свою субъективную реальность как свое собственную сопричастность бытию. И здесь нельзя не привести слова В. С. Соловьева: «Если предметная идея или идея как предмет, т. е. в созерцании и для другого, отличается от всех других идей своим существенным качеством или характером, различается объективно, то, со своей стороны, носитель этой идеи или субъект (точнее – идея как субъект) должен отличаться от других субъективно или по существованию, т. е. должен иметь собственную, особенную действительность, следовательно, обладать самосознанием и личностью, ибо в противном случае, т. е. если бы идеи различались только объективно, по своим познаваемым качествам, а не саморазличались бы во внутреннем своем бытии, то они и были бы только представлениями для другого, а не действительными существами, чего, как мы знаем, допустить нельзя» [149, с. 89]. Развитием данного рассуждения В. С. Соловьева может быть утверждение М. М. Бахтина о том, что творить такую сопричастность бытию значит «войти в бытие именно там, где оно не равно самому себе – войти в событие бытия» [17, с. 227–228].
Но чтобы войти куда-то, необходим ключ – код доступа в это подлинное бытие, от которого в какой-то момент человек отклоняется, отрывается, отчуждается. Чтобы войти куда-то, необходимо помнить, что нужно осуществить определенную цепочку шагов, осуществить свое поведение. И здесь существуют различные подходы к анализу такого вхождения человека в свое подлинное бытие. Различают функциональный и сущностный подходы к определению ключа-кода человеческого поведения. Так, Э. Тоффлер полагает, что для современного постиндустриального общества принципиально меняется набор ключевых установок, характеризующих поведение человека как субъекта хозяйственной деятельности. Если в условиях индустриализма таким универсальным набором (кодом, состоявшим из шести принципов) был набор, включавший в себя стандартизацию (1), специализацию (2), синхронизацию (3), концентрацию (4), максимизацию (5) и централизацию (6), то в условиях современного постиндустриального развития такой код не годится [170, с. 92–117]. Новым кодом эпохи постиндустриализма, по Э. Тоффлеру, является следующий набор: целостность (1), индивидуальность (2), человечная технология (3). Эти принципы станут символами «Третьей волны». Применительно к власти они трансформируются в целый набор из 25 «исходных положений. Но это, как говорится, в общем. А вот, конкретно, поведение человека предлагается разбить на семь шагов (поведенческих актов), причем каждый поведенческий акт организуется и реализуется как иерархия функциональных систем, в которых начальные (мотивационные) и конечные исполнительские звенья жестко связаны между собой в одну органичную систему [8].
Но обратимся к сути вопроса о духовном коде. Таким духовным кодом, формально, выступают, как правило, определенные символы, которые в сжатой, гротескной, порой даже метафоричной форме выражают и отражают идеалы, принципы и убеждения субъекта социального творчества. «Символ – это понятие, фиксирующее свойство материальных и идеальных систем, а также чувственных образов выражать идеальное содержание. Отличное от их непосредственного бытия» [175, с. 225]. Символизация есть практическое отражение субъектных характеристик личности участника процесса социального творчества. И, конечно, символы символам рознь. Мы имеем в виду мировоззренческие символы, отражающие не функционально-биологический или психо-физиологический аспекты жизнедеятельности человека, а его духовную деятельность, духовную культуру. И здесь невозможно использование математической символики, которая выхолащивает подлинно гуманитарное знание и сводит его к голому моделированию и, соответственно, упрощению. «Математические построения являются лишь символами. Они имеют значения в зависимости от отношений, а не от субстанции», – указывает С. Лангер [86, с. 22]. Если принять этот тезис, то становится понятным, что математические символы ничего не значат, если мы не проникли в смысл и содержание самих отношений. Но когда С. Лангер называет символами наши «чувственные данные» (чувства, эмоции, переживания) или полученные научным путем «факты» [86, с. 22–24], то в ее интерпретации вообще утрачивается какая-либо четкость, определенность и конкретность понятия символ. И тем не менее, можно согласиться с ее предварительным выводом о том, что «в фундаментальном понятии символизации – мистическом, практическом или математическом, не важно – мы имеем лейтмотив всех гуманистических проблем» [86, с. 27].
В нашем исследовании проблемы формирования духовного кода субъектов социального творчества мы исходим из дискурсивной формы символа, поскольку, согласно Св. Писанию, «в начале было Слово». Презентативная форма символа также играет свою роль в объяснении происхождения духовного кода человека как субъекта социального творчества. Но и она должна выражаться в языке, поскольку осмысление и передача кода от одного человека к другому в основном осуществляется все-таки через дискурс. Поскольку в современной науке все еще не преодолены сомнения в правомерности гештальтпсихологической интерпретации сферы эмоциональной жизни человека, то и представлять ее как строго оформленную, логически структурированную и подлежащую презентативной символизации сферу нашего бытия было бы преждевременным. Однако, не вдаваясь в роль языка в формировании символов, отметим, что мы принимаем определение символа как определенного знака, посредством которого формулируется и передается определенная информация.
В связи с целью исследования в данном параграфе перед нами встает вопрос о том, как возникает система знаков, отражающая (выражающая) духовный потенциал субъекта социального творчества и определяющая их поведение? Эта система символов (знаков) возникает в результате общения самого человека через высшие ценности его бытия с другими людьми. При исследовании значения символа (знака) и возникновения знаковой ситуации, как указывал известный историк науки А. Штафф, действительно следует исходить из процесса общения людей [197, с. 219–232]. И хотя «знаковая ситуация не может рассматриваться в качестве тождественной общению» [145, с. 276], сама по себе знаковая ситуация характеризуется сложной совокупностью таких реально существующих элементов, как субъект (адресант и адресат), объект (денотат, десигнат, референт) и знак (знаковые системы), а также многообразными закономерными взаимосвязями между ними» [80, с. 158–159]. Мы не будем здесь рассматривать всю структуру знаковой ситуации подробно, поскольку это, во-первых, непосредственно не относится к предмету нашего исследования, а, во-вторых, уже давно осуществлено в отечественной философской литературе [105, с. 45–53].
Но подчеркнем принципиально важные для решения конкретной задачи (выявления субъектной природы социального творчества) обстоятельства: 1) знаковая ситуация возникает в процессе общения субъектов; 2) субъекты, между которыми возникает знаковая ситуация, являются субъектами деятельности. Отталкиваясь от этих общих положений вполне логично сделать вывод о том, что между субъектами социального творчества также возникает знаковая ситуация, результатом которой и становится формализация (символизация) самого социального творчества.
Именно поэтому исследование духовного кода социального творчества становится одной из актуальных задач современной науки. И здесь необходимо обратиться к тем духовно-нравственным основаниям социокультурного воспроизводства личности, которые, по нашему мнению, как раз и составляют национальный духовный код русского человека как субъекта социального творчества. Подчеркнем, что выявление такого кода применительно к конкретной национальной принадлежности людей в нашей многонациональной стране позволяет глубже и полнее представить всю духовную культуру современного российского общества и понять сам механизм социального творчества.
Иерархия фундаментальных ценностных оснований, составляющих русский национальный код, на основании которого осуществляется воспроизводство самого русского человека как субъекта социального творчества и всего русского народа как народа-созидателя, народа-строителя, включает в себя: 1) духовность (православие); 2) традицию (верность); 3) самобытность (экософность); 4) патриотизм (державность); 5) соборность (коллективизм); 6) культуру и 7) творчество. Эта семирамида основополагающих элементов духовного кода русского социума-этноса была определена на основе проведенных многочисленных исследований коллективом авторов фундаментальной научной работы «Философии российской экономики» в двух томах на базе Федерального Межвузовского центра гуманитарного и социально-экономического образования при Уральском государственном университете им. А. М. Горького [177]. Конкретизируя данный духовный код, нами были предложены (в наших публикациях) некоторые дополнения, полезные для его понимания и восприятия в условиях современного информационного общества. Так, например, религиозная духовность (православие) присуща не только русскому народу, но и некоторым другим славянским народам, а также армянам, грузинам, эфиопам и т. д. Кроме того, в самом начале нашего исследования мы обосновали тезис о том, что духовность не сводится к религиозности, а формы духовности могут быть и светскими. Но только в русском народе православие настолько глубоко вошло в душу человека, столь очевидно проросло в его социальном творчестве, что сформировало в людях такие специфические характерологические черты, как жертвенность, смирение, послушание, служение, правдоискательство. И, в связи с этим, можно отметить слова митрополита Иоанна, который сказал: «Быть русским есть дар служения» [69, с. 230]. Однако, такое служение понималось и понимается многими русскими философами не только в сакральном, но и секулярном смыслах: вспомним «теорию взаимопомощи» П. А. Кропоткина, «теорию «человеческой годности» П. Б. Струве, теорию «государства-хозяина» Л. А. Тихомирова, «философию хозяйства» С. Н. Булгакова и др.
Обратимся к традиции, которая также существует в различных этносах – социумах. Однако, только в русском обществе традиция из «нейтрального способа трансляции информации» (Э. Шилз), из «механической трансляции от одних поколений к другим достижений прошлого» (К. Шацкий) становится особым способом духовного развития человека, формируя в нем такие характерологические свойства, как верность, преданность, надежность, основательность, упорство. Ранг традиции, ее значение в истории русского общества всегда были и до сих пор остаются несоизмеримо выше, чем где бы то ни было. Как основа, определяющая все аксиологическое поле национальной русской культуры, традиция выступает способом актуализации нашей духовности во всей социальной практике русского народа.
Важнейшим элементом духовного кода русского народа является самобытность, которая в буквальном смысле означает самостоятельность бытия русского народа. Русский народ доказал на протяжении всей своей истории свою способность к самостоятельному бытию: природа наделила его огромными природными богатствами и территорией, на которой практически все есть. Именно поэтому ему не нужны чужие богатства и территории. Самостоятельное бытие русского народа как субъекта социального творчества представляет собой процесс самоидентификации, самоопределения, самореализации и самоуправления, развернувшийся в рамках многих столетий. Результатом этого процесса как раз и стала высокая степень способности русского человека к социальному и духовному творчеству. И этот процесс свидетельствует об огромном потенциале самобытности, который еще далеко не исчерпан. Творческий потенциал русского народа как свидетельство его самобытности поражает воображение: абсолютное большинство более или менее значимых открытий и изобретений индустриальной цивилизации (телефон, телеграф, паровоз, пароход, порошковая металлургия, мембранные, транзисторные и биогенные технологии и т. д.) – все это «родом из России».
Сегодня, к сожалению, значительная часть нашего народа заражена вирусом потребительской психологии и стереотипами гламурного общества. Западничество, мода на все импортное, идолопоклонство перед чужеродным, массовое поветрие под названием «вестернизация» охватили, прежде всего, нашу молодежь. Растление нашей современной молодежи на основе западных либеральных ценностей вызывает обоснованную тревогу. Алкоголизация и никотинизация достигли чудовищных масштабов. Сегодня в России курит 67 % юношей и 54 % девушек; употребляют алкоголь ежедневно почти 6 %, несколько раз в неделю – больше 21 %, несколько раз в месяц – 20 % молодых людей [10, с. 99]. В августе 2009 г. Президент РФ Д. А. Медведев публично назвал алкоголизм «национальной угрозой». В июле 2011 г. он подписал указ о запрете на рекламу пива. Но до сих пор с экранов СМИ продолжается реклама алкогольной продукции как ни в чем не бывало. А трезвление, в том числе и духовно-нравственное – это важнейший признак здорового образа жизни. Поэтому нельзя, в связи с этим, не отметить угрозу утраты одного из ключевых элементов духовного кода нации, что может привести к утрате ею своей историко-культурной идентичности и способности к социальному творчеству.