Духовный труд представляет собой напряжение не только человеческого ума, но и человеческого сердца в поиске возможностей реализовать естественную способность личности к созиданию добра. Именно напряжение ума и сердца создают тот необходимый настрой души, который созидает дух, т. е. создает его предметность в деятельности человека, наполняет ею человеческие поступки, вводит ее в человеческую материально-предметную практику. Одухотворение результатов обычного физического труда посредством «духовного делания» (И. Ильин) означает, что вещи (артефакты) и институции (нормы), создаваемые человеком, приобретают некий духовный смысл, совершенно определенное моральное, нравственное, этическое и эстетическое значение. И тогда не только кадило или хоругвь, алтарь или дарохранительница будут являться сакральными по своему смыслу вещами. Но и все те вещи (блага), в которые человек вложил свою душу, свое сердце будут произведениями не только его физического или умственного труда, но и труда духовного.
Прав был И. А. Ильин, когда утверждал: «Хозяйствуя (трудясь – авт.), человек не может не сживаться с вещью, вживаясь в нее и вводя ее в свою жизнь. Хозяин (труженик – авт.) отдает своему участку, своему лесу, своей библиотеке не просто время и труд; он не только «поливает потом» свою землю, дорабатывается до утомления, до боли, до ран на теле; он творчески (выделено нами – авт.) заботится о своем деле, вчувствуется в него, радуется и огорчается, болеет сердцем (…) Это означает, что человек связывается с вещами не только «материальным» интересом, но и волей к совершенству, и творчеством (выделено нами – авт.), и любовью» [155, с. 125]. В этих проникновенных словах русского философа звучит манифест человеческому труду, трудовой собственности, творчеству цельной личности. Поэтому можно с полным основанием сделать вывод о том, что когда духовность пронизывает трудовой потенциал личности, этот (трудовой) потенциал реализуется в виде социального творчества. Взятый вне духовности и без духовности трудовой потенциал личности обрекает ее (личность) на рутинный и бездарный труд, не более того. И хотя любой труд достоин человека потому, что само достоинство человека по отношению ко всему определяется его, человека, трудом (как родовой характеристикой самого человека), именно творческий труд как суть социальное творчество, наполненный высшими духовными силами и смыслами, отражает высшую (предельную) меру (степень) самореализации личности и ее самосовершенствования.
Однако, если вернуться к вопросу о месте трудового потенциала в структуре личностного потенциала, необходимо рассмотреть проблему замещаемости. Иными словами, нам следует определиться с тем, означает ли развитие именно трудового потенциала и именно на основе духовной культуры отказ от развития всех других (под) потенциалов в структуре личностного потенциала как целого. Формально, если такой отказ имеет место, то вроде бы утверждения о целостности самой личности элиминируются. С другой стороны, известный закон экономии времени предполагает отказ от одного (под) потенциала в пользу другого. В конце концов, человек всегда вынужден осуществлять выбор: ограниченность временных и всяких иных ресурсов предполагает такой выбор с неизбежностью земного притяжения или космической невесомости. Но и невесомость в космосе можно преодолеть, равно как и земное притяжение.
«Настроенность всех душевных сил в направлении решения определенной проблемы у многих ученых, философов, изобретателей требует свободы от других обязанностей, особенно тех, которые требуют приспособления к сложной изменчивой обстановке текущей жизни», – указывал Н. О. Лосский [219, с. 243]. Иначе говоря, необходима некая душевная специализация, когда, например, занятия спортом или наукой предполагают отказ от реализации всех остальных потенций человека. Но это видимый отказ, поскольку человек не может перестать заниматься другими вещами: сексом или спортом, отдыхать или даже просто (хотя бы временно) бездельничать. На практике происходит все как раз наоборот: именно все потенции человека, все (под) потенциалы в структуре его личностного потенциала направляются, подчиняются и адресуются трудовому потенциалу (в его конкретной форме). Другие потенции не уничтожаются и не умерщвляются, а лишь встраиваются и подчиняются ключевой потенции, которая впитывает их подобно руслу реки, вбирающей в себя малые притоки и рукава. Спортсмен или композитор, художник или инженер начинают жить всеми силами своей души именно как созидатели нового, творцы совершенного. Это, собственно говоря, и есть сублимация, т. е. перетекание различных потенций человека в какую-то определенную сферу его деятельности, в какой-то определенный род его занятий. Но трактовать такую сублимацию в духе Ф. Ницше, как некую неудовлетворенность или неспособность реализовать себя в иных (кроме конкретной) сферах деятельности, нам представляется и нелогичным, и, что самое важное, беспочвенным.
Осознанно или интуитивно осуществляемое сублимирование представляет собой концентрацию человеческого духа и трудовых усилий в конкретной области его жизнедеятельности. Объяснять это нереализованной сексуальностью (З. Фрейд), страхом (С. Кьеркегор), психопатией (Э. Фромм), истеричностью (В. Райх), страстью к бунтарству (А. Камю) или какими-либо иными патологиями все равно, что сравнивать аршины с квадратами, а вкус яичницы – с высотой телеграфного столба. Можно, конечно, патетически заявлять о том, что «к абсурдному творчеству необходимо предъявлять те же требования, что и к абсурдной мысли. Это бунт, свобода и многообразие» [163, с. 86]. Но «абсурдное творчество» – это все равно, что «сухая влага» или «сапоги всмятку». Если под творчеством подразумевать не обычную модернизацию, не простое обновление (лишь бы сменить декорации или антураж!), не элементарную инноватику, а улучшение, усовершенствование, приближение к идеалу, устремленность человеческого духа к высшим ценностям бытия, тогда все встает на свои места. Тогда понимание смысла и ранга творчества становится гарантией актуализации трудового потенциала личности; тогда человек не умирает духовно, а востребуется для духовной жизни; тогда человеческая самость от биологических конкретностей возвышается до предельной духовной очевидности; наконец, тогда сам человек превращается из результата жизненной эволюции в созидателя всей полноты и красоты жизни.
Формирование и развитие личности субъекта социального творчества происходит не просто под влиянием тех ценностей, которые уже сложились в прошлый период, но и под влиянием тех ценностей, которые возникают в самом процессе такого формирования и развития. И хотя, как поется в известной песне, «есть только миг между прошлым и будущим», в этот самый миг и появляются новые ценности, благодаря которым происходит верификация ценностей прошлого. Однако генезис личности субъекта социального творчества происходит в сфере не только духовного производства, как ее (личности) «общение» с ценностями духовной культуры, но и в сфере социального взаимодействия, как ее (личности) нормотворчество.
Известно, что П. А. Сорокин выделял несколько модальностей социальных систем взаимодействия: 1) одностороннее или двустороннее взаимодействие; 2) организованное и неорганизованное взаимодействие. Он также использовал для характеристики социокультурной динамики такого взаимодействия следующие признаки: экстенсивность и интенсивность взаимодействия, непрерывность и продолжительность, его направленность и организация [335, с. 551–560].
Предварительно, прежде чем использовать эти признаки для оценки социокультурной динамики развития субъектов социального творчества, отметим следующее. Во-первых, на наш взгляд, в рассуждениях П. А. Сорокина допущена определенная некорректность, когда он предлагает называть взаимодействием одностороннее воздействие. Этот тезис встречается и в других сочинениях автора [336, с. 14]. Но термин взаимодействие предполагает не просто наличие, как минимум, двух сторон в структуре этого процесса, но и их активность. Когда же одна сторона выступает безответным (пассивным) объектом, а другая – активным (энергичным) субъектом, то никакого взаимодействия не происходит. Нам могут возразить, что с физической или химической точек зрения, любой контакт между сторонами (телами) так или иначе предполагает взаимодействие, и, сколь бы малой не была активность одной из сторон, она все равно имеет место. Например, когда палкой бьют по ковру, то палка на ковер воздействует. И это очевидно. Но гораздо менее очевидно, что и ковер «сопротивляется» ударам палки, от чего она (палка), собственно говоря, и гнется.
Известное рассуждение Зенона о стреле, выпущенной из лука и, вроде бы, движущейся, но при этом в каждый бесконечно короткий момент времени остающейся в состоянии неподвижности (покоя), напрашивается здесь само собой. И дело не в том, что в процессе взаимодействия одна из сторон пассивна или находится в состоянии покоя, а в том, что мы это замечаем или не замечаем. А отсюда весь вопрос состоит в том, что мы сами называем взаимодействием: очевидное или неочевидное. Если действие равно противодействию или если обе эти характеристики (прямая и обратная связь) очевидны и эмпирически поддаются определению, тогда мы можем называть такую связь взаимодействием. Когда же ответная реакция одной из сторон оказывается ничтожно малой, бесконечно краткой и не поддающейся эмпирическому определению и не играющей практически никакой существенной роли в организации такого взаимодействия, тогда корректнее называть такую (одностороннюю) связь действием. В противном случае нам пришлось бы процесс попадания солнечного света на землю называть взаимодействием, хотя непосредственно это обстоятельство не оказывает ровным счетом никакого влияния на само солнце.
И здесь распространять принцип детерминизма буквально на все процессы и явления было бы опрометчиво, поскольку, хотя все они и связаны между собой, но связь эта может быть принципиально различной. А ведь именно это и происходит, когда идею технологического детерминизма распространяют на всю социальную сферу и утверждают, что благодаря развитию техники и технологии можно успешно решить практически все социальные проблемы в обществе. Как показала история, такие представления – заблуждение.
Во-вторых, тезис о неорганизованном взаимодействии также, по нашему мнению, крайне поверхностен, поскольку если имеется взаимодействие (а не хаотическое воздействие), то организация такого взаимодействия как бы предполагается apriori. В известном голливудском к/ф «Игры разума» известный математик и будущий Нобелевский лауреат Р. Нэш, занимаясь проблемой управляемой динамики, открыл формулу динамического равновесия. Изучая поведение голубей на лужайке, он пришел к выводу о наличии в любой форме взаимодействия (в том числе и в социальном взаимодействии) определенных закономерностей, выражающих организацию такого взаимодействия. Формула равновесия Р. Нэша является одной из аксиом современной синергетики. Сегодня также известно, что в броуновском движении состояние хаоса порождается как раз отсутствием реального взаимодействия, когда воздействие само по себе не упорядочено. Но в броуновском движении участвуют неодушевленные частицы, т. е. «контрагенты», не обладающие волей и сознанием. Иное дело – сфера общественных отношений. В сфере социального взаимодействия подобные примеры видимого хаоса (неупорядоченности) мы можем обнаружить тогда, когда оно осуществляется не системно (спонтанно) и не регулярно (дискретно). Но хаос ли это? Можно ли любые социальные возмущения (бифуркации) называть проявлением хаоса? Или правы были древние римляне, когда, разрабатывая собственную систему права, в ее основу положили ключевой критерий: «Ищи, кому выгодно!», а случайность называли непознанной закономерностью.
Сфера образования и воспитания в ее нынешнем состоянии иллюстрирует нам такие примеры мнимой хаотичности сплошь и рядом: когда у талантливых родителей вырастают бесталанные дети, когда в трудовом коллективе оказывается бездельник и лодырь, когда любовь родителей развращает детей, делая их моральными уродами, – тогда мы обнаруживаем несоответствие целей и средств в структуре воздействия субъекта воспитания и образования на его (образования) объект.
Иная ситуация складывается в случае реального взаимодействия: оно основано на организации (организованности), которая, конечно, может быть эффективной или неэффективной, но которая по определению уже есть. В противном случае не будет и взаимодействия как такового. В чем же состоит смысл организованности социального взаимодействия, результатом которого становится формирование субъекта социального творчества? По нашему мнению, оно состоит в духовно-нравственном самоопределении личности, в выборе и выработке ею ценностных оснований своего поведения в целом, а для практики социального творчества – в частности.
В-третьих, на наш взгляд, довольно сомнительным является аргументация П. А. Сорокина в пользу существования (выделения) организованной и неорганизованной солидарно-антагонистических систем социального взаимодействия. В отношении к четырем предыдущим (организованно-антагонистической, неорганизованно-антагонистической, неорганизованно-солидарной и организованно-солидарной) системам социального взаимодействия вопросов вроде бы быть и не может, поскольку, как известно, противоречия могут быть либо антагонистическими, либо неантагонистическими. Иных просто на сегодняшний день эмпирически не установлено. Этот тезис гегелевской диалектики и служит теоретико-методологическим основанием для конструирования четырех первых систем социального взаимодействия. Но вот когда мы рассматриваем «смешанные» системы, предложенные П. А. Сорокиным, а именно организованную и неорганизованную солидарно-антагонистические системы социального взаимодействия, то настораживает сама аргументация в пользу ее выделения. «Она держится отчасти на принуждении, – пишет П. А. Сорокин, – отчасти на добровольной ее поддержке» [335, с. 559]. Этот же аргумент он применяет и для характеристики типов социальных отношений, выделяя семейственные, договорные и принудительные. Обращает на себя внимание нечеткость предлагаемых формулировок: ведь семейные отношения вполне могут быть как договорными (например, брачный контракт), так и принудительными (например, продажа невесты за калым и т. д.). В результате, в одних семьях вырастают самостоятельные и духовно зрелые люди, а в других – нет.
Кроме того, принуждение в той или иной мере присутствует и в организованной и неорганизованной солидарной системах социального взаимодействия. Следует также помнить, что принуждение отнюдь не равнозначно насилию, которое как раз и говорит об антагонизме. Конечно, все мы знаем такие технологии, как «кнут и пряник» или «разделяй и властвуй», и, вроде бы, можно было бы принять идею автора о существовании смешанных систем социального взаимодействия. Но вот вопрос: что, собственно, смешивается в таких идеальных конструкциях? Ведь известно, что далеко не все элементы солидарного и антагонистического поведения транспарентны, т. е. допускают взаимное существование друг друга. Так можно ли их «смешать», и, что самое главное, бывают ли все-таки такие паллиативные системы социального взаимодействия в действительности? Или это плод нашей фантазии?
В-четвертых, весь смысл социокультурной динамики у П. А. Сорокина представлен как постоянная борьба чувственной и идеациональной систем культуры. Но было бы правильнее рассуждать о взаимодействии различных систем культуры, в процессе которого появляется и развивается способность личности к социальному творчеству. Термин флуктуация, используемый П. А. Сорокиным, до конца так и не прояснен. А можно было бы представить это понятие как духотворение в процессе развития и взаимодействия различных культурных систем. Тогда субъект этих систем – личность предстает перед нами как источник духа, как его некий генератор. До сих пор в религиозной философии и теологии преобладает взгляд, согласно которому дух входит в человека (человеческое тело), но правильнее было бы говорить, что он исходит из человека (из человеческой души). «Тело – это сосуд, в котором живет душа человека» – такова интенция религиозной философии. Флуктуация как раз и представляет собой духовную деятельность, т. е. деятельность человеческой души, живущей в теле. И содержанием этой деятельности является формирование духовности личности. А если это так, то родовая сущностная деятельность человека заключается отнюдь не в материальном труде по добыванию или созданию средств к существованию. Таким «трудом» занимаются многие живые организмы, которые не просто потребляют данные природой готовые ресурсы, но и производят их (пчелы – мед, и т. д.). Родовой и сущностной деятельностью человека является духотворение, духовная его деятельность или то, что В. С. Соловьев называл «работой со смыслами».