Невилль молча указал мне рукой на море…
Этот порыв ветра, ужасный по своей силе, был последним и шквал, налетевший так внезапно, столь же быстро стал утихать.
В южных морях такие шквалы никогда не бывают продолжительными и длятся иногда всего несколько минут.
Пароход застопорил машину и, сделав поворот, направился по вздымавшимся еще горами волнам назад.
На носу послышался радостный возглас сигнального матроса:
— Человек справа!.. Два человека!.. — и через несколько минут полубесчувственный Перкинс и бесчувственный индус очутились на палубе.
У индуса голова была окровавлена. Конец каната рассек ему кожу, к счастью, не раздробив костей, и судовой врач после перевязки заявил, что опасности нет никакой.
Профессор, быстро оправившийся после принятой им ванны, был в восторге, узнав, что спасенный им индус жив.
На следующий день индус, не вполне еще оправившийся от пережитого, на палубе не показывался. Профессор же сделался предметом поклонения всех пассажиров, громко восхищавшихся его геройским поступком к величайшему неудовольствию ученого, бывшего от природы очень скромным.
Но купанье в холодной воде не прошло даром слишком понадеявшемуся на свои силы профессору. Он заболел крупозным воспалением легких и, когда мы подходили к Калькутте, врач печально покачивал головой, говоря:
— Конечно, все может быть, но в такие годы… нервное потрясение и простуда… все вместе… Ручаться ни за что нельзя…
VI
В Бенаресе
В Бенарес, конечную цель нашего путешествия, профессор прибыл настолько слабым, что сам уже ходить не мог и его пришлось перенести с большими предосторожностями в английский военный госпиталь, где уход за больными и вообще постановка всего дела были лучше, нежели в других госпиталях.
После тщательного осмотра врачебным персоналом, профессора поместили в комнату для «безнадежных» и это лучше всяких слов указывало на положение нашего друга.
Тяжелое состояние больного требовало покоя и, с грустью попрощавшись с ним, мы вышли из госпиталя, сразу очутившись в водовороте уличной жизни, которая невольно захватила нас, заставив на время забыть обо всем другом.
Бенарес — это Париж Индии. В нем странно смешались и европейская цивилизация, и загадочная таинственная Индия, где наравне с высокой культурой у посвященных, ютятся дикость, невежество и нищета…
Роскошные автомобили, тысячные рысаки, запряженные в легкие коляски и кэбы и рядом громадный неуклюжий слон, нагруженный содержимым чуть ли ни целой шаланды, худой мул с полуголым грязным погонщиком-индусом… Изящные костюмы английских леди и джентльменов чередуются с почти полным отсутствием одежды индусских кули. Нагие, словно вычищенные ваксой ребятишки снуют по берегу, выпрашивая у проходящих мелкие монеты.
Город расположен амфитеатром на левом берегу священной реки Ганга и спускается к ней террасами, как бы уходя в реку. Улицы к ней залиты зеленью тамариндов, пальм и араукарий, среди которых яркими пятнами выделяются индусские храмы и дворцы раджей, словно сотканные из кружев.
Массивный храм бога Шивы, храмы Дурга, на ступенях и карнизах которых ютятся сотни кривляющихся обезьян, магометанская твердыня Ауренг Зеба тяжелыми контурами вырисовываются на синеве безоблачного неба.
В Бенаресе можно видеть всю Индию. Тут и важные ленивые магометане и маленькие, но мускулистые шикари, охотники с Голубых гор, и черные худые рыбаки из устья Годовери. Наряду с таинственной величавой фигурой посвященного йога, жалкая, робко пробирающаяся вдоль стены тень чандала, прикосновение к которому для индуса считается осквернением.
Низшие факиры с аскетическими одухотворенными лицами, непременные всюду заклинатели змей с корзинами на плечах, где хранятся ядовитые гады, богатые костюмы приехавших из провинции, на роскошно убранных слонах, индусов-помещиков, цилиндры и смокинги европейцев, мундиры военных, все это, залитое яркими лучами тропического солнца, составляет пеструю красочную толпу, необычайную по своей контрастности.
Круглые сутки по городу к реке тянутся паломники, пришедшие сюда за сотни верст, чтобы смыть грехи в священных водах Ганга. Их лица, ярко выражающие религиозный восторг, резко отличаются от лиц постоянных жителей города, давно уже утративших всякое почтение к священному месту.
Фокусники из племени Куру-Бару, которых новички-европейцы часто принимают за факиров и таким образом составляют ошибочное мнение о посвященных, окруженные толпой, показывают фокусы, которые все давно уже видели, но на которые смотрят, потому что больше нечего делать.
Берег реки полон купающимися паломниками, с благоговением совершающими священное омовение. Несколько дальше целая флотилия всевозможных лодок и судов самых разнообразных конструкций и форм. Тут и китайские джонки, и моторные лодки, и небольшие стройные яхты спортивного клуба, и суда из Индокитая, неуклюжие и некрасивые на вид, но быстрые на ходу, и лодки с низовьев Ганга и из Бенгалии, отличающиеся особыми оригинальными формами.
До позднего времени бродили мы с Невиллем по улицам города, восторгаясь и восхищаясь новизной впечатлений, пока наступившая темнота не принудила нас вернуться в гостиницу, где впервые после долгого путешествия мы заснули крепким сном людей, которым завтра не надо ехать. Было как-то странно сознавать себя на суше и чувствовать под собой твердую почву, а не колеблющееся изменчивое море.
VII
Бред умирающего
Профессор был совсем плох. Годы, волнения и холодная ванна не прошли даром и больного с трудом перенесли в госпиталь, находившийся недалеко от пристани.
Доктор предсказывал, что если он и оправится от крупозного воспаления легких, то все равно погибнет от скоротечной чахотки. Дни несчастного были сочтены.
Пожалев об умиравшем профессоре, с которым мы так сдружились во время длинного путешествия и скучного переезда из Англии в Индию, я решил, что засиживаться долго в Бенаресе нам нет никакого смысла и назначил отъезд через неделю. За эти дни мы очень часто посещали Перкинса, который, хоть и был слаб, но принимал нас с видимым удовольствием.
— Что же делать?! — говорил он. — Прожил я достаточно, видел много, пора и уйти… Жалко только оставлять семью… да… уйти, не приподняв хоть края той занавеси, за которою скрыты тайны посвященных… ради чего я приехал сюда…
Мы утешали, как могли, хотя видели, что профессор прав и что те остатки жизни, которые еще теплились в нем, были слишком недостаточны, чтобы снова разжечь факел.
Накануне отъезда в глубь страны я и Артур Невилль зашли к профессору в последний раз, попрощаться, и застали его сильно возбужденным.
— Знаете, — задыхаясь и кашляя, взволнованно заговорил Перкинс при виде нас, — сегодня ночью у меня был индус, тот таинственный индус, которого мне удалось спасти тогда на пароходе… Но главное не это, а его странное появление… Слушайте, я вам расскажу по порядку… Часов около двенадцати я проснулся как бы от какого-то толчка и первое, что мне бросилось в глаза — это высокая фигура индуса, спокойно сидевшая около меня в кресле. Он долго говорил со мной, много рассказав мне интересного про жизнь посвященных, их обычаи, законы, и в заключение перед уходом или, вернее, исчезновением, сказал:
— Ты погибаешь, потому что спас меня, но я тебе оставлю жизнь… Оставлю жизнь не из благодарности за сделанное тобой, потому что мы выше этого… Но ты силен духом и стремишься к истине… Я за тобой невидимо следил все время и знаю, чего ты достиг… Ты не умрешь… Ты будешь жить для истины… Я скоро вернусь за тобой, чтобы дать тебе жизнь… Прощай…
После этих слов индус сразу исчез. Я не видел, как он поднялся с кресла, прошел до двери, открыл ее… Нет!.. Этого не было… Я бы не мог не увидеть!.. Он просто исчез, как бы испарился так же внезапно, как и пришел. И страннее всего то, что никто из прислуги не видел его… А вы знаете, что сюда, особенно ночью, прийти невозможно, совершенно невозможно… Вот вам одна из тайн Индии. Одна из многих тайн… Но я доволен. Индус обещал мне прийти. И, может быть, перед смертью я узнаю что-нибудь о том, к чему так стремится мой ум…
Профессор закашлялся и на углах губ его появились пятна крови.
Мы с Невиллем грустно покачали головами, считая все это бредом умирающего и, не желая далее беспокоить профессора, тепло попрощались с ним и вышли из комнаты.
Госпитальный врач, лечивший сэра Перкинса, подтвердил наше предположение, сказав, улыбаясь с бесчувственностью человека, привыкшего постоянно видеть смерть:
— Вы сами видите… Я считаю положение больного безнадежным… В последнее время ему все мерещится какой-то индус… Температура повышена… Бред… Долго не протянет…
На следующий день мы с Невиллем уехали и только через пять месяцев, по окончании командировки, нагруженные всевозможными заметками и записками, вернулись в Бенарес, где первым долгом зашли в госпиталь.
— Представьте, — сообщил нам доктор, узнав нас, — ваш профессор — чудак какой-то! Где он и что с ним, я ничего не знаю. Через несколько дней после вашего последнего посещения к профессору явился какой-то индус и он уехал вместе с ним. Куда — ничего не знаю. Как я ни уговаривал сэра Перкинса, ничего не помогло… По моему глубокому убеждению, он после отъезда более трех-четырех дней прожить не мог, так как у него не было почти обоих легких и туберкулез прогрессировал быстрыми шагами. А в таком положении приостановить развитие болезни или прекратить ее могло бы только чудо…
Пожалев профессора, мы, грустно настроенные, вышли из госпиталя.
— Бедный Перкинс! — сказал сэр Невилль. — Он так хотел изучить эту страну с ее загадочными явлениями, и… вместо тайн Индии, узнал тайну… смерти…
Я, вздохнув, молча кивнул головой в знак согласия.
В Бенаресе мы долго не задерживались и с первым отходившим пароходом уехали в Англию, где мелочи повседневной жизни окончательно вычеркнули из нашей памяти случай с профессором Перкинсом.
VIII
Опять в Индии
Спустя недолгое время после возвращения в Лондон, сэр Невилль снова уехал в Индию, получив там выгодное место, я же остался в Лондоне, рассчитывая до конца своих дней прожить там.
Но… человек предполагает, а Бог располагает.
Лет через шесть мне предложили опять командировку в Индию и я принял ее, так как, помимо материальных выгод, командировка была почетная и не могла затянуться надолго.
Очутившись на пароходе в Гавре, я невольно припомнил свое первое путешествие, индуса, профессора Перкинса, о котором за все это время не поступило никаких сведений и не было даже наверное известно, умер ли он, в чем я, однако, не сомневался, веря диагнозу такого уважаемого и опытного врача, каким был госпитальный доктор.
До Бенареса доехал я вполне благополучно и прежде всего зашел в госпиталь, где после первых приветствий врач, лечивший профессора, сообщил мне, что сэр Перкинс так и пропал без вести. Было сообщено властям, которые приняли все меры для того, чтобы разыскать исчезнувшего, но безрезультатно. Профессор как в воду канул, не оставив никаких следов.
— Без всякого сомнения, — докончил доктор, — профессор умер через несколько дней после оставления им госпиталя, так как дни его были сочтены, а чудес, как вы знаете, в мире не бывает…
В Бенаресе я жил недолго.
Все дела, связанные с командировкой я, при помощи сэра Невилля, имевшего большие связи в местном обществе, закончил менее чем в месяц и задержался на несколько дней, во-первых, из-за того, что сэр Невилль, решивший ехать вместе со мной в Англию по личным делам, не мог выехать раньше этого срока, а во-вторых: через неделю отходила «Виктория», с которой я был уже знаком по первой поездке и которая по комфорту и удобствам не оставляла желать ничего лучшего.