– Ваш сын был схвачен в аллее. Его ошеломили, а может быть, и придушили. Затем убийца притащил его сюда и прикончил кинжалом. Доказательством может быть то, что между местом борьбы и местонахождением трупа я нашел следы одной пары ног. Смотрите, какие крупные и глубокие следы. Это следы человека, нагруженного чем-то очень тяжелым. Иного объяснения не придумать. Не правда ли, Мим По?
Мим По, домашний врач семейства Лингов, стоял на коленях возле убитого и внимательно рассматривал рану.
– Да, вы, несомненно, правы, – ответил он, вставая. – Рана нанесена тяжелым оружием с двумя лезвиями. Такое оружие слишком тяжело для женских рук. Обратите внимание и на губы убитого: их цвет и припухлость показывают, что перед нанесением раны его заставили выпить если не яду, то очень сильного наркотика. Но что именно – я затрудняюсь сказать.
Довольная и радостная улыбка мелькнула на губах префекта. Но, приняв строго-деловой вид, он сказал, обращаясь к хозяину дома:
– Благородный Линг Тиэнло, вы можете перенести тело вашего сына в дом. А эта женщина, – добавил он, указывая на Лиу Сиу, – пусть ожидает меня в своей комнате. И пусть туда соберутся все ее служанки. Я просил бы также запереть ворота, чтобы никто не мог выйти из вашего дома.
Лиу Сиу слушала все это и, казалось, ничего не понимала. Ее блуждающий взгляд переходил от окровавленного тела на Линг Тиэнло и всех присутствующих и снова неотвязно возвращался к телу. Можно было подумать, что она сошла с ума.
Почувствовав, что ее поднимают, Лиу Сиу попробовала встать, но ноги подкашивались. Пришлось взять ее на руки.
Поднимая убитого, слуги заметили под ним какой-то блестящий предмет. Полицейский поднял его и протянул префекту.
– Это веер вашего сына? – спросил Фо Гоп у старика.
– Нет, – печально покачал он головою. – Я не знаю, чей это веер. Это совсем не его монограмма.
На одной из пластинок веера действительно блестела забрызганная кровью монограмма.
– Значит, это веер убийцы, – решил префект. – Благодарите судьбу, господин Линг Тиэнло. Это великолепная улика, которая поможет нам его обнаружить.
И, вручив одному из полицейских драгоценную улику, Фо Гоп приказал следовать за собой.
Все направились к дому.
Приказания префекта были исполнены. Лиу Сиу была в своей спальне, и Фо Гоп вошел со служанками в брачный покой, где трепещущая невеста накануне ожидала супруга. Комната была в беспорядке.
Префект внимательно осмотрелся, что-то записал и приступил к допросу служанок.
Их показания буквально совпадали.
Около полуночи они услыхали условный стук в дверь спальни и впустили новобрачного, узнав его по нарядному костюму. Затем они ушли, закрыв за собою двери. Они не слыхали, выходил ли Линг Таланг из комнаты жены. А если и выходил, то когда именно. Не видали ничего подозрительного и не знают, входил ли кто-нибудь в спальню новобрачных.
Ничего не знала и невеста.
– Я не помню, когда это было, – ответила она, стараясь собраться с мыслями. – Муж вошел в комнату. Я так испугалась, что упала в обморок. И больше ничего не помню. Крики в саду разбудили меня утром. Я ничего не знаю, ничего.
– Как! – строго перебил префект. – Вы не знаете, когда муж оставил вас! Вы не слыхали, как кто-то проник в вашу комнату после его ухода, как занял его место в постели. Посмотрите: вот отпечаток его ладони на вашей подушке. Потом он разбил шкатулку с вашими драгоценностями, ограбил вас и исчез. И вы могли ничего не заметить!
– Я ничего не знаю. Клянусь вам, – повторяла несчастная женщина, теряя силы.
– Знаете ли вы этот веер? – продолжал Фо Гоп, заставляя ее поднять глаза.
– Нет, – прошептала Лиу Сиу.
– Как! Разве вам не знакомо это имя?
– Это имя? Нет, я знаю, кто это! – оживилась она, сквозь слезы рассматривая веер. И легкая улыбка надежды мелькнула на ее губах. – Это веер И Тэ.
– Какого И Тэ?
– Моего двоюродного брата, профессора астрономии из пагоды Ми.
– Наконец-то. Ну так знайте: И Тэ – ваш сообщник и убийца вашего мужа. Потому что этот веер найден под телом убитого. А вы – соучастница преступления.
Услыхав такое ужасное обвинение, Лиу Сиу вскрикнула от ужаса и отвращения и как подкошенная свалилась на постель.
– Стража, возьмите преступницу, – скомандовал Фо Гоп.
Через несколько мгновений закрытый паланкин с трудом пробился через сгрудившуюся у ворот толпу, и через час полицейские носильщики сдали арестованную во дворе кантонской тюрьмы.
Глава IV
Двор пыток
Низкое и мрачное здание кантонской тюрьмы расположено возле ворот татарского города и примыкает к широкому валу, окружающему внутренние кварталы. Это одна из худших тюрем Китая, хуже которой нельзя и вообразить.
Наружные стены ее прорезаны одной дверью, окрашенной в цвет крови. Справа и слева от входа высоко торчат из стены замурованные в нее бревна метра в два длиною, точно перекладины виселиц.
На концах этих бревен качаются бамбуковые клетки с головами казненных. Одни из них уже высохли, другие отрублены недавно, и из них каплет на землю кровь. Лица казненных искажены мукой и точно взывают к милосердию. Некоторые головы выскользнули сквозь погнувшиеся прутья наружу и повисли на косах, медленно качаясь от ветра или вертясь вокруг собственной оси. Другие упали на землю, и равнодушные прохожие отпихивают их ногой к стене, где валяются они годами, заражая воздух нестерпимым зловонием.
Это великолепное украшение было результатом последней карательной экспедиции против банды разбойников «Белой кувшинки». Эта банда была в тесных сношениях с политическими повстанцами и пользовалась симпатиями мусульман, которые поддерживали «Белую кувшинку» якобы как религиозную секту, а на самом деле – как тайную революционную организацию.
К счастью, Лиу Сиу была слишком слаба и, лежа в паланкине, не видела этого жуткого зрелища. Но и в самой тюрьме ее ожидали не лучшие картины.
Пока старший конвоир рапортовал начальнику тюрьмы и сдавал арестованную, ее втолкнули в крохотную сырую камеру. Молча упала она на деревянную скамейку и долго не поднималась с места.
Минутами ей казалось, что это – сон, страшный, жуткий кошмар, начавшийся минувшей ночью. Но стоны и вопли, долетавшие со двора, скоро вернули ее к сознанию.
С усилием взяла она себя в руки, несмотря на страшную слабость, боль в висках и тошноту; встала и выглянула в узкое решетчатое окошко камеры, но тотчас отшатнулась от него, закрыв лицо руками.
Окно выходило на внутренний двор тюрьмы, где арестанты подвергались наказаниям. На жарком солнце толкались в жидкой, зловонной грязи более ста человек осужденных. Полуголые, в язвах, сочащихся кровью и гноем, с землистыми изможденными лицами, они казались обтянутыми кожей скелетами.
Одни были прикованы за косу к такой тяжелой чугунной плите, сдвинуть которую не было никакой возможности, и они либо сидели на корточках, либо вертелись на цепи по радиусу в два метра. Другие сидели с забитыми в колодку руками, не имея возможности ни повернуть их, ни опустить вниз, и эта неподвижность причиняла им мучительнейшую боль.
Но один из осужденных был особенно жалок. Правая рука его и правая нога были забиты в доску сантиметров в тридцать высотой, и в таком виде он должен был десять раз в день обходить тюремный двор. Один палач тянул его за цепь, а другой бил по спине острой суковатой дубиной, не давая ему останавливаться.
Несчастному приходилось тащиться на свободной ноге, согнув туловище под прямым углом, и доска впивалась ему в щиколотку и запястье, натирая гноящиеся раны.
А в зловонной, никогда не просыхающей слякоти ползли, точно чудовищные крабы, заключенные в так называемую клетку. Это были тяжелые медные котлы, в дно которых были забиты их головы и руки так, что они не могли их вытащить обратно. Для отдыха они должны были ложиться в грязь, полную испражнений. Если же им хотелось передвинуться, они должны были подымать на плечи многопудовую тяжесть клетки-котла.
Два раза в день жены осужденных допускались в тюрьму и кормили мужей из рук. Холостых и вдовцов кормили тюремщики, и часто по утрам, сгоняя с места заклепанного в «клетку» арестанта, тюремщики избивали закоченевший под нею труп.
Стараясь спрятаться от этого ужасного зрелища, Лиу Сиу забилась в дальний угол камеры и, прижавшись к каменной стене, заткнула уши, чтобы не слышать долетавших стонов. Но ужас собственной судьбы представился ей во всей своей наготе.
Вдруг дверь камеры распахнулась. Вошли доставивший ее конвоир, начальник тюрьмы и еще двое, от которых молодая вдова Линга не могла отвести глаз.
Первому было лет пятьдесят. У него было строгое и спокойное лицо, в котором ничто особенно не поражало, хотя начальник тюрьмы провожал его глубокими почтительными поклонами. Увидев арестованную, они удивленно переглянулись и заговорили вполголоса. Но Лиу Сиу ничего не разобрала. Глаза ее с невольным ужасом остановились на последнем из вошедших.
Действительно, лицо его было из тех, кого не забывают. Это был высокий жилистый мужчина с необычайно уродливым и отталкивающим лицом, глубоко изрытым оспой. Циничная зверская усмешка обнажала его изъязвленные кровоточащие десны. Налитые кровью глаза с вывернутыми веками щурились, как у хищника, и широкие подвижные ноздри как бы принюхивались к запаху свежего мяса. На голове его был высокий проволочный колпак, красный кафтан перехватывался ремнем, на котором болталась пятихвостая плеть с острыми гвоздями на концах.
Неподвижно стоял он на пороге, как бы заслоняя выход, и спокойно опирался на бамбуковую палку, забрызганную кровью.
Лиу Сиу казалось, что она узнает это чудовище, что она где-то когда-то видела его. И вдруг вспомнила.
Когда она была маленькой и капризничала, мать пугала ее, показывая ей одну из тех картинок, что продают в Китае в дни публичных казней. На этой картинке изображался палач.
Лиу Сиу не ошиблась. Мандарин, которого так почтительно сопровождал начальник тюрьмы, был следователь, который вел следствие по делу об убийстве Линга. А по закону полагалось, чтобы следователя сопровождал палач как последнее слово правосудия, напоминая своим присутствием и следователю и подследственному, что ожидает их за кривосудие или за преступление.
По знаку следователя палач подошел к арестованной. Она почувствовала его приближение, и холодная дрожь ужаса пробежала по ее спине, когда он протянул к ней руку. Она невольно вскочила, отшатнулась, стараясь избегнуть его оскверняющего прикосновения. Палач усмехнулся и приказал ей следовать за ним.
Лиу Сиу повиновалась.
Они пересекли двор осужденных, потом длинную пустынную галерею и вошли в женское отделение тюрьмы.
И через несколько мгновений та, чья свадьба так пышно праздновалась накануне, услыхала, как захлопнулась за нею тяжелая дверь. И осталась она одна со своими горькими думами, оторванная от матери, от друзей, от всех, кто мог ее защитить. Двадцать четыре часа тому назад жизнь сулила ей столько счастья! Теперь сомкнулся ее горизонт в четырех каменных стенах каземата, а впереди были пытки, суд и долгие дни в темнице…
И вспомнилось ей недавнее прошлое.
Глава V
Улыбка девушки
Было восемь часов утра. И хотя стоял конец февраля, розовая заря сулила ясный и теплый весенний день. На юге Китая такие дни бывают настоящим блаженством. Солнце робко нащупывало лучами стройную пагоду Вампоа, таинственно затененную гигантскими пальмами, золотя ранними лучами все десять кровель из фарфора с эмалью. Бонзы звучно и мерно били в гонг, а жрецы в длинных желтых одеждах призывали верных к ранней молитве.
Берега Жемчужной реки тонули в густом тумане, над которым плыли, точно плавучие острова, вершины ближайших гор. А воды реки были осыпаны тысячами судов, начиная от легкого как перышко сампана и кончая плоской тяжелой джонкой. И все это отражало в зеркальных водах свои причудливые контуры, паруса и носы с вырезанными на них драконами или гримасничающими лицами.
Насколько глаз хватало расстилались вокруг зыбкой изумрудной порослью бесконечные рисовые поля, из которых то и дело взлетали птицы, разбуженные песнями матросов. И все это щебетало, шуршало крыльями, звенело, чирикало, порхало. А птица Агами, покровительница птицеводства, поднимала над камышами свою умную зоркую головку, как бы охраняя диких уток, испуганных салютом, гремевшим в честь иностранных судов с форта Бокка-Тигрис.
Просыпались и люди, веселые, отдохнувшие. И маленький городок Фун-Зи, рассыпавшийся на правом берегу реки, несмотря на ранний час, представлял собою самое пестрое и оживленное зрелище.
Улица Златокузней казалась особенно шумной и людной. Полуголые водоносы тащили мехи воды на длинных коромыслах из бамбука и хрипло окликали прохожих, прося посторониться.
Брадобреи стояли у дверей цирюлен, переругиваясь из-за места с суконщиками, уличными врачами, гадальщиками и упаковщиками шерсти. Менялы приготовляли весы из слоновой кости для взвешивания слитков и пунсоны для штамповки пиастров. А лавочники зазывали прохожих, наперерыв стараясь привлечь их внимание ловкими жестами, приветливыми улыбками и многоречивыми обещаниями, которыми так ловко дурачат публику.
Мелькали в толпе и бонзы в высоких белых папучах, медленно направляясь к кумирням.
Порою толпа шарахалась в сторону, завидев скороходов мандарина городской полиции, грубо разгонявших любопытных тяжелыми ударами кнута.
Продавцы пищевых продуктов старались показать товар лицом. Золотились пламенные горы апельсинов и бананов. Вкусно пахли жареные ласточкины гнезда с Латронских островов и плавники акул Бенгальского залива. Пироги и паштеты из жареных крыс, фаршированные щенки и прочие лакомства гурманов манили жадные взоры голытьбы.
На пороге мясной стоял странный долговязый тип, невольно обращая на себя внимание нескладным телосложением и странным выражением лица.
Это был мясник Чу.
Его костлявые руки и длинные худые ноги казались случайно приставленными к его короткому плотному торсу, точно конечности скелета на куцем туловище макаки.
Медно-красное загорелое лицо мясника освещалось парой больших выпуклых глаз, а губы вечно подергивались, точно гримасой, насмешливой и недоброй улыбкой.
Нескладная наружность мясника была предметом бесконечных шуток всех кухарок и мальчишек квартала.
Прозвали его Красный Паук, и верно, потому, что, когда он тянулся окровавленными руками за висящим на крюке мясом, он действительно скорее напоминал чудовищного паука, бросающегося на добычу, чем честного торговца, отпускающего товар покупателям.
Но мясник с улицы Златокузней не обижался на это прозвище и первый весело смеялся, показывая ровные острые зубы, которым мог бы позавидовать любой хищник. А когда ему приходилось иметь дело с хорошенькой покупательницей, что случалось довольно часто, потому что в его лавке был всегда хороший выбор, он отвечал на шутку каким-нибудь двусмысленным намеком. Вообще, Чу любил пококетничать, старался нравиться и был галантным.
Каждые десять дней Чу аккуратно брил лоб, как это требуется по старому обычаю предков, но во время работы туго закручивал косу вокруг головы.
Зато, покончив с торговлей, он украшал ее шелковым бантом и спускал на спину, и, как всякий уважающий себя китаец, никогда не переступал порог без крошечной трубки веера и огромного пестрого зонта.
Закрыв магазин, Чу любил пойти выкурить трубку опиума в одном из чайных домиков, заменяющих китайцам кофейни, или садился играть в карты. А иногда шел смотреть драматический спектакль в бамбуковом театре, время от времени возводимом на главной площади Фун-Зи.
Несмотря на странный и отталкивающий вид, Чу все же слыл порядочным человеком. Он никогда не пользовался дутыми или неверными гирями, продавал свежее жирное мясо и не отказывал в чашке чаю или мелкой монетке приходившим к нему нищим. Вот почему с ним даже считались.