Димка улыбнулся.
-Хорошо... Так всё-таки, что же вы предлагаете делать?
-Для быстроты, принц, сподручнее открытость. Но силы у нас невелики, и народ может оказаться недобрым. По-моему, так разделиться на два отряда. А то и на три. Один - ведёт быстрый поиск и не особенно таится. Если объявятся враги - он сможет мобильно уклониться от встреч с опасным противником, а если попадёт на след - сообщит остальным. Главный отряд с принцем идёт скрытно, и его ещё прикрывает отряд разведчиков. Иначе говоря, так: один отряд ищет цель, второй отслеживает врагов, третий - охраняет принца.
Дело небыстрое - ни место, ни полное имя нам неизвестны. Что ещё?
-Ну, я, наверное, узнаю, когда увижу... - тихо сказал Димка.
Буран навалился внезапно. На ночь поставили шатры у склона лесистого холма, но солнце ещё не успело уйти за горизонт, как тяжёлые, тёмные тучи прорвались снегом - тот падал большими рыхлыми хлопьями, потом подул ветер, и за четверть часа ранние сумерки обернулись непроглядной мглой.
Высланный перед полуднем отряд разведчиков каким-то чудом вернулся - они привели лошадей - крепких, выносливых.
Готовить горячий ужин в неприспособленных для такого ненастья шатрах не было никакой возможности - огонь или гас, или грозил поджечь ткань. Поели хлеба и сыра, запили вином.
-Наша экипировка и припасы не рассчитаны на такое, - сказал Ирог. - Чем раньше мы начнём пополнять их, тем лучше. Я не знаю, в ходу ли здесь золото... Утром пошлём трёх-четырёх всадников на охоту - и столько же в ближайший посёлок.
Димка представил себе местный магазинчик, в который врываются люди в доспехах и кидают на прилавок золотые монеты... Ему хотелось присутствовать при этой сцене, однако он промолчал.
Ирог и так слишком осторожничает, подумал Димка. Будет просто здорово, если Всадники встряхнут застывший мир.
* * *
-Это - мак-поветрушник. Зёрнышки его мелкие-мелкие. Как созревают они в коробочках, ветер их рассеет далеко. И такая сила у этого мака, что спит человек один день и одну ночь...
С этими словами Олорин сорвал пышный алый цветок и нам подал - чтобы рассмотрели.
-Да не пора ль ужинать вам, зайчата? Идёмте, идёмте, уже тени вдвое вас длиннее, и солнце себе облака ко сну взбивает.
Хорош был цветок мак, но уж больно некрепко держались его роскошные, сочные лепестки.
-Что с ним делать? - спросил Димка.
-Как вернёмся - найди норку мышкину, да сунь в неё мак этот. Наутро возле мака ты непременно спящую мышку найдёшь.
Шли по кромке высокого обрыва. Слушали песни с высоких башен, чёрных на алом небе. Шумели внизу деревья и проглядывала блестящая лента ручья. Тёмным облаком заслонила полнеба стая птиц. Да на облаке поменьше летел птичий пастух - длинный плащ его развевался, и светлые волосы развевались, и руками он держался за ветер.
Птицы задержались над Островом, смялись передние их звенья, повернули: казалось, стая опишет дугу - но последующие летели и летели - прямо и прямо, сменив первых.
Всякий раз, возвращаясь, шли к Дому иными дорогами. Домом был замок посреди Острова. На западном берегу, высоком и изменчивом, то хмуром, то светлом, по вечерам ждал Олорин. Рассказывал и показывал нам всё, что мы сами могли видеть, но чаще почему-то не замечали.
Остров казался маленьким - встав на западном берегу, видишь и Дом, и даже башни на восточных скалах. Между ними и нами - холм, лесок и овражек. Да речка, да луг.
Но войди в лесок - окружит тебя дремучая чаща без края, без конца...
А за одним холмом умудрился спрятаться второй, за вторым - ещё десяток. Спустишься в овраг - выводит он в ущелье, а ущелье затеряется в горной стране. А река уносит в края незнаемые, а если в лугах застигнет туман, там выберешься в такие места, откуда и с орлиными крыльями не всегда дорогу назад сыскать.
Шли мы путями торными, травы густые касались плеч справа и слева, а дорога - утоптанная, наезженная - надёжна и безопасна. Порою пересекают её вымощенные белым камнем тракты. Димка спросил Олорина - какие это дороги?
-Это древняя дорога, - говорил Олорин. - Она одна, но встретишь её не раз, ведь дороги на Острове путаются и сплетаются похитрее нитей в рукоделье.
И был сильный ветер над Островом, такой, что поднималась водяная пыль с моря до вершин западных скал, и мы боялись стоять над обрывом, и побежали, а пыль и ветер, и даже ветки с деревьев мчались за нами вслед, и бежать было легко, а мы сами себе казались бесстрашными и всесильными.
Когда мы увидели древний тракт, мы взглянули друг на друга, крепче взялись за руки и свернули с обыкновенного пути.
И громко стучали наши сандалии по белым булыжникам - громче свиста ветра и рёва волн у скал. И море скоро совсем затихло вдалеке, а позже улетел прочь и ветер, так что остались только мы да удивительно тихие, прозрачные сумерки, такие сумерки, когда нет ни солнца, ни луны, и тьма ещё не опустилась.
Мы замерли, обнаружив, что тишина и полутьма красивы, красивы... Мы стояли, не расцепляя наших рук, порой задерживая дыхание.
Внезапно из-за скал, о которых мы и не знали, что они рядом, выглянула луна, рассеяв по долине, как бледно-золотистый иней, призрачный свет.
Протянулись тени - цепкие, чёрные, ломкие.
Долина была круглой, словно лунный кратер, оцеплённая горами. По какой бы дороге мы ни пришли сюда, дороги этой здесь больше не существовало - горы замкнули кольцо. Долина была каменистой, пустой, но посередине, будто перст великана, втыкался в небо тонкий и высокий камень. Тень его не слушалась луны, словно второе, невидимое светило плыло по небосводу нарочно для того, чтобы творить одну-единственную тень.
Мы - изумлённые - смотрели.
Тень от каменной иглы указала точно на луну.
Скалы таяли и втягивались в землю, будто когти.
С луной творилось что-то странное - она менялась до тех пор, пока не превратилась в огромный туннель в небе, в конце которого светилось яркое пятно.
Вверху открылись люки и со скрежетом опустились к нам железные цепи - каждое звено с мою голову.
Они повисли и качались - тихо, плавно - вдруг Димка потянул меня за руку и показал на эти цепи.
Качели...
Димка осторожно уселся на цепь. Я пристроился рядом. Цепи, качаясь, уносили нас вверх.
Никогда не забуду, как нарастало чувство высоты.
Я не знаю, как велика была сама высота - внизу я мало что видел.
Я не знал, что я так боюсь высоты.
У меня пальцы сводило судорогой и приходилось стискивать зубы, я скрючился, просунул одну руку в звено цепи, вцепившись в контрфорс, другою держал Димкин локоть. Мне стыдно было смотреть на Димку, но потом нас накрыла чья-то тень, и я задрал голову - что-то большое повисло над нами.
* * *
Нескончаемые и тёплые для этого времени года дожди, наверное, были виновниками сонного состояния - чашка кофе в девять вечера - а в десять уже неодолимо хочется спать. Сны уносят меня в страну заколдованных замков и лесов, в которых бродят странные существа. Моё слабое тело не позволяет использовать потенциал сознания в полной мере - проникнуть в Страну Сна я не могу. Я витаю над ней, тревожно ищу способ влиться в ткань её Реальности... Из снов я уношу обрывочные картины. Напряжение сознания вызывает к жизни мимолётных персонажей - только изредка мне удаётся придать им подобие Димки или - чаще - своё. И почти никогда - нас обоих одновременно. В эти недолгие минуты из каких-то дальних реальностей являются они, существующие взаправду, где-то далеко, бесконечно далеко от меня - они приходят в мою Страну, чтобы разыграть очередной сюжет - я же отчаянно ищу Силу, чтобы перенести их в свой мир, или остаться самому - там. Последнее - опасно. Я рискую - слишком сильно я связан с телом. Если я не сумею воплотиться там и порву нить здесь - я рассеюсь. Страшно. Я до безумия хочу быть с Димкой, но, наверное, смерть сильнее?
* * *
Город кричал - в нём не было мягких звуков. Даже когда, опадая, как исчезает яркая листва в бесцветьи октябрьского тумана, стихал дневной шум, в одиноких вскриках ночи - тревожных, куда-то стремящихся - не было покоя. Только один час - он длится приблизительно с четырёх до пяти утра - истинная тишина кончиком крыла касается улиц. В этот час у неспящих особенные взгляды. Даже люди видят многое - глубина и ширь пространств яснее, и силы земли, опасаясь, что тайны её будут раскрыты, исторгают из недр туман.
У самой границы городской свалки нищий горбун в жестяных банках из-под краски варил смолу. Смрадный чёрный дым в предрассветной свежести чувствовался за несколько кварталов, но никто не ходил сюда в это время суток.
Косматые, паршивые псы скалились на меня из-за гнилых коробок, ящиков и ржавых обломков машин. Когда я был на месте, горбун закончил варку и заливал смолою щели в сооружённой из хлама лачуге. В зубах его дымилась свёрнутая из листа календаря цигарка, на костре в кастрюле закипала вода - горбун будет варить на завтрак суп - а чуть поодаль из крохотного ящика перезвоном колокольчиков доносилась тихая и совершенно неземная мелодия.
Только эта шкатулка - и ещё книга в тайнике, написанная рукою Рам - у горбуна больше ничего не осталось из того, что могло бы выдать в нём карлика Осеннего леса у Двурогой горы. В книге не было магии - просто песни, мне непонятные. Горбун ничем не мог помочь мне - человеку, чья душа нашла судьбу в чужом для неё мире. Ничем - кроме одного. Когда я смотрел на него, я вспоминал то, чего никогда не было, и верил в то, что, быть может, никогда не случится.
Горбун не боялся людей - дорогу к его логову можно было отыскать только в этот единственный час перед рассветом, и даже случись такое, чужака разорвали бы в клочья псы.
Первые несколько раз я приносил карлику еду, но потом понял, что он в ней не нуждается и берёт из вежливости. Горбун, похоже, не видел существенной разницы между купленной в магазине курицей и дохлой крысой. Ел он раз или два в стуки, зато откровенно обрадовался махорке, которую я ему однажды купил наугад.
Сам он ни разу ничего не попросил.
-Бойся больших и чёрных теней в час, когда всё затихает, - прошептал он однажды мне. - Они шастают! Не с добром!
Когда я входил в его ущелье, образованное горами мусора, давно перегнившего и большей частью уже заросшего травой - город вдалеке отодвигался и исчезал, замирали перестуки колёс поездов по ближней ветке, и то ли ветром относило прочь миазмы отбросов, то ли колдовством...
Огонь у него горел всегда.
Порою чудились странные вещи - утро, серебристо-розовое, ясной свежестью омыты облака, роса искрится, и всё, что было тёмным, укрыто молочно-белой кисеёй, как будто встающее солнце снимает пенки, чтобы превратить их в туман, а туман - в облака и свет. Заиграет шкатулка, замерцает огонь - и вдруг мерещится закат багровый, блестки усталого солнца на волнах, вскрики птичьи и гул у скал - глухой и скорбный. Зовущий.
Однажды я шёл по заветной тропинке и услышал голос горбуна - ещё издали. Он был не один.
-И т-так огонь скачет, и т-так..! И вот так языком охватит, и вот так! А пузырьки в сосуде прозрачном - мелкие - и множество их! И мерцают, вверх летят, как звёзды, как миры...
Я ступил на видное место.
И шарахнулся перепугано куда-то в тень мальчишка в порванной одежке. Горбун посмотрел на меня, словно просыпаясь.
-Не бойся, Ручеек, это наш...
Беспризорник, подумал я.
Мальчик показался снова - и я удивился. Радость я не сумел и не хотел скрыть - мальчик не был беспризорником. По крайней мере, пока не был, что бы там ни имела на его счёт капризная судьба - домашний ребёнок, мягкие линии лица, взгляд - чуть испуганный, но не колюче-настороженный, не юркий, как у воришек, не бесстыдно-прямой, как у маленьких "волчат", не мутный, одурманенный отравами - просто детский, удивлённый и чуть опасливый, с всегда готовой оттаять надеждой: "кто ты? ты Друг?!"
-Всего неделю, как остался он один, - сказал мне горбун, словно вторя моим мыслям. Но я подумал ещё об одном - и ужаснулся:
-Чем же ты его кормишь?!
-Кхе... мм-м. - Горбун явно смутился. - Да вот... вроде бы и нечем... Тебя ждал.
-Ты когда ел последний раз? - спросил я, опустившись перед мальчиком на колени. Ладони у него были белые и холодные.
-Вчера. Или... позавчера.
-Я возьму его с собой, - заявил я горбуну.
-Иди, Ручеёк...
-Это ты его так назвал?
-Он смеялся во сне. Хорошо так, светло.
-Идём. Или тебя донести?
-Да я ещё не умираю, - улыбнулся мальчик. Взял меня за руку. И мы пошли.
Я удивлялся - снова и снова. Боль - если она была - не оставила следа на мальчике. Что бы с ним ни случилось... Но не казался он и мотыльком, мгновенно забывающим печали при первом тёплом луче.
-Непонятно... - прошептал я.
-Что?
-Так...
* * *
Страшно начинался сон.
Кругом пустоши - ни души, деревца тонкие, ветрами пообломанные, развалины стен, бурьяном поросших - и серо, и тихо. Потом гром гремит - далеко очень. Я бегу, а земля подо мной падает. Не земля, я неправильно выразился - Земля.
Упал я, тяжело упал. Больно мне было, и я не то плакал, беззвучно мыча, не то просто по земле катался.
Очень медленно разжимала челюсти боль. И уже не от самой муки зубы стискивались, а от того, что слишком уж долгая она.
Потом утихать стало. Поднялся я - на мне плащ - чёрный поверх, снизу алый. Весь я в чёрном - только пояс серебрится, огнём бегучим блестит. И в волосах обруч серебристый, ледяной.
Осмотрелся я - пыль улегается, сносится ветерком, похрустывают обломки замка древнего, будто зуба великаньего, гнилого. Что-то тлеет, дымы по-над пустошью стелятся. Кости торчат, руки, тулова, ноги - почти живые ещё. Пока шёл - меж руин - чуть на глаз человеческий не наступил, дурно стало, отвернулся, рот зажал, стоял минуту...
( 1998 г.)
*Пояснение (сентябрь 2016):
Прошлой зимой, обнаружив, что не могу двигать дальше новые Истории, решил вернуться к работе над сусеками. За почти тридцать лет маяния дурью сусеков этих скопилось много, но практически всё, сколько-нибудь удобоваримое и даже как бы вовсе уже не варимое, я оттуда давно уже выцарапал. Остались совсем уже невразумительные обрывки и опусы, не просто не имеющие литературной ценности, но уходящие куда-то в отрицательные и иррациональные величины. Так, я периодически порываюсь набрать "Золото Звёзд" или "Тени холмов" - но всякий раз глажу себя ласково по голове и говорю: ну-ну, батюшко, чего-й-то ты удумал, сдурел, пень стоеросовый!? Узбагойся, пойди, выпей чё-нить, сосни...
Свойство этих Тетрадей, что скопились в глубоких и тайных подвалах Альфарии, таково, однако, что иной раз, открывая ту или иную в каком-нибудь случайном месте, ты вдруг попадаешь на рассыпанные в былые времена щедрою рукою обрывки истинной магии и древнего света, и порою тебе кажется, что это непременно должно быть сохранено, а на мнения туполобых идиотов нам всегда было плевать, не так ли, моя прелесть?..
Так, конечно же, так, да вот беда - только ты запустишь пальцы в эти сокровища, только начнёшь их бережно выуживать и раскладывать их в корзинки и ящички, как вдруг магия гаснет, и ты видишь пустые, примитивные словеса, видишь бесконечно раздутого от чувства собственной исключительности типчика, которому бы надо было в то время баб за попы щипать, а он про вселенные рассуждал...
И всё же эта Тетрадь оказалась особенной.
Раз за разом я не выдерживал и открывал её, обнаруживая в ней странное. Там слишком много волшебства, чтобы я мог его просто оставить и дальше лежать в забвении, пока последние протоны Вселенной не исчахнут, и чёрные дыры и рассыплются в пыль. Да, с нею происходят те же инфляционные пакости, когда заклятия и песнопения, ещё вчера оживлявшие каменных истуканов, сегодня выглядят всего лишь пресно-едким цементным крошевом. А затем они снова начинают светиться в темноте, снова ты не выдерживаешь и пальцы тянутся, хищно подрагивая, записать это, расправить спутанные строки, очистить копоть и окружить еле уловимые отзвучия чуткой тишиной...