С Биллом это получалось само собой. С ним я как-то умудрялся меняться, с ним мне было хорошо, и он один из тех людей, которых я никогда не забуду. Я это знаю.
Я в это верю.
Дни летели, я жил у мальчишки уже больше двух недель, всё это время мы проводили вместе, и я многое успел о нём узнать, хотя Билл нехотя рассказывал о своей жизни и часто менял тему для разговоров.
Мы завтракали в постели, обедали и ужинали на полу в спальне перед телевизором, почти не выходили из дома. Мы смеялись и мазали друг друга мороженым, мы целовались с шоколадными конфетами во рту, мы пили вино и ели китайскую еду из ресторана, мы встречали рассветы на крыше дома - я наблюдал за тем, как Билл курил лёжа у меня на плече и смотрел на восходящее солнце, а дым поднимался в небо и исчезал; мы занимались любовью в душе под горячей водой, на полу в спальне, на кухонном столе, на крыше перед заходящим солнцем. Он любил мои руки и гитару, а я играл для него и пел в тишине. Я открывал ему душу, а взамен Билл приоткрывал мне свою.
Я узнал, что его фамилия Каулитц. И он тоже немец, как и я. Я узнал, что ему пришлось переехать сюда к тёте после смерти родителей, я узнал, что его тётя умерла через три месяца, после того, как он к ней переехал. И только тогда я понял, насколько Билл одинок, и насколько он ненавидит, когда его жалеют. Я где-то читал, что одной из причин смерти является… одиночество. Я до сих пор не могу представить, как мальчишка справлялся сам. Я до сих пор не могу понять его, понять, почему он так просто смог меня отпустить тогда, когда я сходил с ума лишь от одной этой мысли.
***
«Пошли в клуб?»
Спросил меня парень как-то, когда делать особо было нечего.
- В клуб? – удивился я.
Мы сидели на кухне и пили чай. Это было на восьмой день нашего совместного проживания, когда на улице стояла прекрасная солнечная погода, и дома было очень скучно.
«Да. Мне надоело дома сидеть, хоть развлечёмся».
Я пожал плечами, делая глоток. Не думал, что такой парень, как Билл, ходит по клубам. Я всегда представлял его сидящим дома в одиночестве за компьютером, где он обычно работал дизайнером сайтов, в тишине или среди оглушительной музыки, льющейся из колонок, но никак не в клубе.
- Хорошо, пошли, - улыбнулся я.
Он радостно подпрыгнул и отправился одеваться, а я вдруг подумал, что он итак идеально выглядит, нечего ему больше прихорашиваться, а потом вдруг решил, что буду ревновать его к другим парням, и подумал, что стоит за ним приглядывать.
Билл был готов через час, когда я уже решил поторопить его, не в силах больше ждать. Мы вызвали такси и отправились в какой-то клуб, где, по словам Каулитца, он часто бывал. Мне было трудно представить такое место, которое бы подошло мальчишке, поэтому, когда мы оказались в обычном клубе, который я бы оценил ниже среднего, я был удивлён. Никогда бы не поверил, что Билл сюда приходит. Это место настоящая противоположность Каулитца, но делать было уже нечего, я же согласился провести с ним время именно здесь.
Мы оказались внутри, и я понял, что мне тут не нравится. Я никогда не хожу по таким клубам, где музыка вколачивается в мозг настолько мощно, что начинает раскалываться голова, где настолько сильно накурено, что дым можно увидеть невооружённым глазом, где тусуются странные типы и шлюхи. Хотя, признаться, ещё до того, как я стал популярным, я частенько бывал в таких местах в Берлине, когда нужно было подзаработать или ещё что. Мои друзья всегда любили такие места, потому что там было удобно снять кого-нибудь на ночь.
Мы подошли к барной стойке и заказали себе выпить. Я – двойной виски со льдом. Билл – коктейль. Здесь было душно, голова начала раскалываться от дыма и музыки, и, чтобы стало немного легче, я залпом осушил бокал. Не помогло.
Через какое-то время Билл потащил меня танцевать, и я не стал сопротивляться. Мы влились в поток потных развратных тел и начали неровное движение в такт музыке. Я обнимал мальчишку, боясь, что поток завладеет им и больше не вернёт, а он жался так крепко, что хотелось закинуть его на спину и унести обратно домой в то тихое местечко, которое стало нашим раем.
Я не был создан для таких мест, и Билл тоже. И когда я уже решился попросить его вернуться обратно, мальчишка потащил меня к стойке и снова закал выпить. Он улыбался. Он улыбался только мне.
- Билл!
Я обернулся на едкий голос какого-то парня, который вырвался из толпы и оказался рядом с мальчишкой, повиснув на его шее.
- Вот ты где, сладкий.
От его слов меня вдруг накрыла такая ярость и отвращение, что захотелось убить этого наглеца. Он выглядел ужасно. Синяки под глазами, куча родинок на шее и щеках, мне показалось, что он наркоман. В его руке была банка с пивом, он был одет в рваную футболку и джинсы. Клок волос с левой стороны был выбрит.
- Пошли-ка, детка, - он схватил Билла за локоть и дёрнул на себя, заставляя подняться.
Единственное, что я помню, это пустые глаза мальчишки, которые я не забуду никогда.
А потом я встал и схватил за руку этого наглеца, притягивая Билла обратно.
- Он со мной, - холодно сказал я.
Тот отступил, пытаясь сфокусировать на мне свои раскосые глаза, а потом ехидно улыбнулся.
- О, ну тогда не буду мешать, - он как-то странно взглянул на меня, отчего по моей спине пробежалась толпа мурашек, и я вдруг подумал, что меня сейчас стошнит.
А когда мы вернулись домой, Билл, краснея и отводя глаза в разные стороны, неохотно рассказал мне (конечно, не без моих настырных вопросов), что этого парня зовут Алан. Он торгует наркотиками и телами. Билл познакомился с ним через пару месяцев после того, как умерла его тётя, оставив ему всё своё наследство. Алан казался ему спасительным кругом среди пустого океана, он предложил ему «лекарство от одиночества», он предложил ему способ забыться. Билл приходил в этот клуб, чтобы избавиться от пустоты, он спал со всеми, кого мог снять, кто мог снять его, со всеми, кто попадался на пути. А один раз, когда Билл наглотался колёс, Алан притащил его в какую-то комнату и трахнул его вместе с двумя ещё такими же ублюдками, как и он. Билл почти ничего не помнил из-за наркотиков, но наутро у него остался тот самый шрам у виска, который парень усердно от меня прятал.
«Я… пытался избавиться от боли и не видел другого выхода», - сказал мне тогда мальчишка, отвернувшись.
Наверное, он думал, что я буду считать его шлюхой, но я лишь обнял его и прижал настолько сильно, словно пытался забрать всю его боль себе.
Не знаю, получилось ли…
Билл сказал, что привёл меня туда, чтобы показать Алану, что больше не собирается возвращаться. И именно в тот момент мне больше всего захотелось сказать ему, как он мне дорог, как я боюсь того момента, когда придётся уехать обратно. И именно тогда я понял, что люблю его, но мне эта мысль казалась такой глупой, что я думал, Билл только посмеётся надо мной. И я так ему этого и не сказал…
Я так и не смог.
***
- Такси уже приехало, - тихо сказал я, вытаскивая свой чемодан в коридор. – Самолёт через час…
Билл кивнул, прислоняясь к стене и смотря мне куда-то в ноги.
Я стоял неподвижно и не знал, что делать. Был предел моего отпуска, продюсер разрывал меня звонками уже больше трёх недель, пока я не психанул и не сказал, что возвращаюсь. У меня был контракт, и я ничего не мог поделать. Сегодня… Сейчас. Как же я боялся этого момента.
- Я вернусь, - голос сорвался, когда я попытался быть сильным.
Он кивнул снова и написал:
«Я буду ждать».
Я шумно вздохнул и обнял его, целуя. Я впился ему в губы, сходя с ума от того, что мне приходится уехать. Я сжимал его талию так сильно, словно пытаясь оторвать себе кусок на память. Я был в отчаянии от того, что Каулитц не хочет возвращаться в Германию со мной, потому что там погибли его родители. Я думал, что умру прямо за порогом этой квартиры, не дождавшись окончания тура.
Он попытался отстранить меня, мол, такси ждёт, но я лишь сильнее прижал его к стене, вдыхая напоследок этот родной запах, который я полюбил. А потом я немного отстранился сам и провёл ладонью по его щеке.
- Ты только не плачь, - прошептал я, хотя, на самом деле, это я сейчас вот-вот расплачусь.
Он качнул головой, улыбаясь, и уткнулся носом в мою ключицу. Я поцеловал его в макушку. Я не был готов отпустить его, в отличие от Билла.
Он оттолкнул меня. Он всучил мне в руки чемодан. Он вытолкнул меня за дверь.
- Я вернусь, обещаю, - повторил я.
Каулитц кивнул и захлопнул передо мной дверь, и мне вдруг показалось, что я буквально слышал, как он сползает спиной по двери и падает на пол в немом крике отчаяния, потому что прежде чем дверь закрылась, я смог увидеть его слезу, скатившуюся из глаз.
Я сделал усилие и ушёл. Спустился вниз, сел в такси и приехал в аэропорт, чтобы улететь домой. И только в самолёте я вдруг осознал настоящий смысл моего нового альбома, который должен был выйти в ближайшее время.
Я понял, что писал об одиночестве. О расставании. О пустоте.
Я понял, что писал о Билле.
И я вернусь. Вернусь, даже если этот самолёт разобьётся при посадке, даже если меня собьёт такси в аэропорту Германии, даже если я потеряю голос и не смогу ходить. Даже если я потеряю разум.
Я вернусь к тебе, Билл, только дождись…
Часть 11
Вот теперь это точно конец) Можете закидать меня тапками, если хотите)
British India – Vanilla
Спустя несколько месяцев.
- Ты опять сбегаешь? – донёсся до меня усталый голос моего продюсера, когда я сидел на заднем сидении такси в парижской пробке.
- Да.
- Ты даже не остался на встречу с фанатами, что такого важного у тебя случилось, что ты сбежал после своего последнего концерта в этом туре и рванул в неизвестные дебри Парижа? – я чувствовал, что он раздражён и обессилен нашими вечными спорами. Но я ничего не могу с этим поделать.
- Всё равно тур закончился, - вздохнул я, откидываясь на сидение и смотря в окно на неподвижную вереницу машин. – Придумай что-нибудь, скажи, что у меня неотложные дела. Мне можно простить любой каприз, я ведь собрал вам кучу денег своим альбомом.
В трубке повисла тишина, а потом я услышал какое-то шуршание. Разговор с продюсером начинал утомлять.
- Ладно. Твои вещи всё ещё в отеле, так что забирай их сам, а группа вылетит обратно в Берлин ближайшим рейсом.
Я победно улыбнулся, довольно фыркая себе под нос.
- Смотри, не потеряйся в Париже снова.
Он повесил трубку, прежде чем я успел что-то ответить. Я вздохнул и убрал сотовый обратно в карман, скучающе взглянув на дорогу. Мы так и не продвинулись в этой пробке.
- Ладно, шеф, я дальше пешком, - сказал я водителю, отдавая ему деньги.
Всё равно мне было недалеко до нужного места. Я выбрался из машины и осторожно обогнул замершую вереницу автомобилей, оказываясь на тротуаре. Был солнечный летний вечер, жарко и немного душно. Я плёлся в сторону знакомого дома, который оставил прошлой осенью, и думал о том, что как бы я не старался, Париж всё равно меня недолюбливал. Эта неприязнь казалась такой глупой и наивной, словно мы были женаты с городом и часто ссорились, как старые супруги. Даже смешно. Ну, хоть в этот раз не было дождя…
Я дошёл до нужного места и поднялся на третий этаж, замирая у такой родной двери. Мне было почему-то страшно, что я вот так просто заявлюсь в эту квартиру, а она меня не примет. Я боялся, что он меня не дождётся… Ведь прошёл почти год.
Я вздохнул, на мгновение прикрывая глаза, а потом решительно нажал на звонок. Я слышал, как он пронёсся по квартире и замер, однако мне так никто и не открыл.
- И где носит этого мальчишку? – пробурчал я себе под нос, решая прогуляться по городу и зайти к нему позже.
Я вышел на улицу и пошёл в сторону Эйфелевой башни, вспоминая тот день, когда мы впервые познакомились с Биллом. Было пасмурно и холодно, тогда Каулитц пролил на меня свой кофе, а я, как идиот, разозлился на него. Если честно, то я почти забыл, как он выглядит. Помню только длинные прямые волосы, карие глаза, шрам у виска и губы, которые осторожно касались сигарет. А всё остальное как в тумане, потому что у меня не было даже его фотографии. Я уехал, не забрав с собой ничего, что бы принадлежало мальчишке.
И вот теперь мой тур закончился, последний концерт был в Париже, и я, сбежав после него, захотел тут же найти его, вот только его не было дома, и телефон его не отвечал. Больше всего я боялся, что с ним что-нибудь случилось, что он переехал, и я теперь не смогу найти его, что он снова вернулся в тот клуб. Я боялся, что больше его никогда не увижу.
«Билл ненавидел жесты», - почему-то подумал я, когда увидел парочку девушек, общавшихся с помощью жестов, что стояли перед Эйфелевой башней.
Каулитц вообще всё это ненавидел, потому что думал, что это делает его не таким как все. Он как-то рассказал мне, что немой от рождения, что никогда не слышал своего голоса, что всегда пытался притворяться нормальным, хотел, чтобы все думали, что он просто молчаливый одиночка. Но не немой.
И я его не понимал. И вряд ли смогу когда-нибудь понять…