Мужчина заколебался, но потом предложил:
– Давайте пройдем в мою комнату, – и первым стал подниматься по узкой лестнице.
Комната оказалась на удивление хорошо обставленной. Здесь даже имелись один или два антикварных предмета мебели, которые, как решил Леон, стоили кучу денег. На столике с раскладными ножками в центре комнаты лежал чемодан, а на полу рядом стоял сундук. Шофер, должно быть, заметил, что взгляд Леона задержался на них, и быстро пояснил:
– Это вещи одного моего клиента. Я должен отвезти их на вокзал.
Со своего места Леон видел на вещах пометку, свидетельствующую о том, что они отправляются в камеру хранения в Тетли, до востребования; он ничего не сказал, однако его молчание было, очевидно, красноречивым, ведь манеры хозяина изменились самым разительным образом.
– Послушайте, мистер Гонсалес, я должен работать, поэтому, боюсь, не смогу уделить вам чересчур много времени. Что вы хотели узнать?
– Меня интересует вот что, – сказал Леон. – В тот день, когда вы привезли Слейна домой, вы были очень заняты?
– Тот день оказался достаточно прибыльным, – ответил его собеседник. – Ранее я представил полиции полный отчет о своих заработках, включая поездку в больницу. Но, полагаю, это вам уже известно.
– Что это за поездка в больницу?
Мужчина заколебался.
– Не хочу, чтобы вы думали, будто я намерен хвастаться подобными вещами – это было всего лишь проявлением сострадания. На Бейкер-стрит женщину сбил автобус: я подобрал ее и отвез в больницу.
– Она сильно пострадала?
– Она умерла. – Ответ прозвучал отрывисто и сухо.
Леон в задумчивости смотрел на шофера. Но вот взгляд его вновь устремился к сундуку.
– Благодарю вас, – сказал Гонсалес наконец. – Вы не могли бы подъехать сегодня к девяти вечера на Керзон-стрит? Это мой адрес. – Он вынул из кармана визитную карточку.
– Зачем? – в голосе мужчины прозвучал неприкрытый вызов.
– Потому что я хочу задать вам еще один вопрос, на который, по моему мнению, вы будете рады ответить, – сказал Леон.
Его внушительное авто ждало хозяина в конце ряда бывших конюшен, и он помчался на нем в сторону больницы на Уолмер-стрит. Там он узнал не больше того, что ожидал, а затем вернулся на Керзон-стрит мрачный и неразговорчивый.
Вечером, ровно в девять часов, к ним пожаловал Рейнольдс, и около часа они с Леоном провели вдвоем в его маленькой комнатке внизу. К счастью, Медоуз не счел нужным заглянуть к ним сегодня. Лишь неделю спустя детектив навестил их, сообщив некоторые сведения, удивившие только его самого.
– Странное дело, водитель такси, который привез Слейна к его дому, исчез – продал авто и съехал с квартиры. К убийству, правда, он никакого отношения не имеет, иначе я бы выписал ордер на его арест. Он ничего не скрывал и сотрудничал с полицией с самого начала.
Манфред вежливо согласился с инспектором. Пуаккар меланхолично смотрел в никуда. Леон Гонсалес зевнул, давая понять, что все эти загадки ему откровенно прискучили.
– Забавно, – заметил Гонсалес, когда все-таки снизошел до того, чтобы поведать друзьям всю историю с самого начала, – полиция так и не сподобилась навести справки о жизни Слейна в Тетли. Несколько лет у него был там большой дом. Если бы они проявили к этому интерес, то наверняка услышали бы историю о молодом докторе Грейне и его красавице-жене, которая сбежала от него. Они со Слейном исчезли вместе; разумеется, он страстно полюбил ее и готов был жениться. Правда, следует иметь в виду, что страсть Слейна обычно длилась не дольше трех месяцев и, если только свадьбу не удавалось сыграть мгновенно, несчастная девушка не имела никаких шансов стать его женой. Доктор был готов простить супругу и принять ее обратно, но она, отказавшись, исчезла из его жизни. Он забросил медицинскую практику, переехал в Лондон, вложил свои сбережения в небольшую автомастерскую и разорился, как бывает со всеми подобными владельцами, если только они не располагают внушительными капиталами. Вынужденный решать, стоит ли возвращаться к медицинской практике и пытаться наверстать все, что потерял за те годы, когда пробовал забыть свою жену, он предпочел заняться делом, которое представлялось ему куда менее неблагодарным, – стал водителем такси. Я знаю еще одного человека, поступившего точно так же: как-нибудь расскажу вам и о нем. Свою жену он больше никогда не встречал, хотя частенько видел Слейна. Рейнольдс, или Грейн, так я буду называть его, сбрил усики и вообще изменил свою внешность, потому Слейн не узнал его. Грейн стал следить за Слейном, чтобы разведать все о его передвижениях и привычках – это превратилось для него в навязчивую идею. Среди прочего он выяснил, что биржевой маклер по средам ужинал в клубе «Реал» на Пэлл-Мэлл и уходил оттуда в половину двенадцатого вечера. И эта традиция стала для Слейна роковой. Вначале Грейн не нашел практического применения своим открытиям, да и не искал его, собственно, вплоть до ночи убийства. Он следовал куда-то на северо-запад, когда увидел, что женщину сбил автобус, а он сам едва не переехал лежавшую на мостовой фигуру. Остановив свое авто, он выскочил из него и, подняв ее на руки, к собственному ужасу, понял, что вглядывается в изуродованное лицо своей жены. Он уложил ее в такси и на всех парах помчался в ближайшую больницу. И вот, пока они оставались в приемной, поджидая хирурга, умирающая женщина в нескольких скомканных фразах поведала ему о своем падении… Она умерла прежде, чем ее успели положить на операционный стол, – судьба наконец отнеслась к ней с состраданием. Все это я выяснил еще до того, как побывал в больнице, но уже там узнал, что кто-то неизвестный решил, будто она должна быть похоронена в Тетли, и щедро оплатил перевозку тела несчастной. Об этом я тоже догадался еще до того, как увидел собранный чемодан Грейна, готового к отъезду на похороны. Из больницы тот вышел вне себя от ненависти. Лил сильный дождь. Грейн медленно поехал по Пэлл-Мэлл, и тут ему улыбнулась удача: едва портье вышел на улицу, чтобы найти свободное такси для Слейна, как Грейн затормозил перед дверью. Под предлогом того, что у него лопнула шина, он остановился на Мэлл, сломал запор на одной из калиток, ведущих в парк, выждал немного и, когда в пределах видимости не осталось пешеходов, оттащил полупьяного маклера в парк… Тот протрезвел достаточно к тому времени, как Грейн закончил свою историю. Грейн клянется, что не собирался убивать его, но Слейн наставил на него пистолет, и ему пришлось защищаться. Превышение пределов необходимой обороны. Впрочем, так все было или нет, мы уже никогда не узнаем. Однако самообладания он не утратил. Вернувшись незамеченным к своему такси, поехал к Альберт-Пэлэс-Мэншенз, подождал, пока лифт поднимется на верхний этаж, после чего взбежал по лестнице. Он забрал у Слейна связку ключей и, шагая вверх по ступенькам, выбрал тот, который, как он предположил, должен отпереть дверь. Первым его порывом было, обыскав квартиру, изъять все улики, связывавшие Слейна с его женой; но, услышав, что портье наверху желает кому-то покойной ночи, он с грохотом захлопнул дверь и сбежал вниз как раз вовремя, чтобы встретить того в холле.
– Мы ведь не расскажем об этом полиции, да? – мрачно осведомился Манфред.
Сидевший на другом конце стола Пуаккар громко фыркнул.
– История настолько хороша, что полиция никогда в нее не поверит, – заявил он.
6. Помеченный чек
Мужчина, постучавший в дверь небольшого дома на Керзон-стрит, явно пребывал в ярости и горел желанием сообщить нечто такое, что навредит его работодателю.
Кроме того, у него имелся веский повод для личной обиды на мистера Йенса, дворецкого.
– Мистер Сторн нанял меня вторым ливрейным лакеем, и работа вроде бы неплохая, однако мне никак не удавалось найти общий язык с остальными слугами. Но скажите, разве справедливо выбрасывать меня на улицу, причем без всякого предупреждения, только из-за того, что я обронил словечко-другое по-арабски?
– По-арабски? – удивленно переспросил Леон Гонсалес. – Вы говорите по-арабски?
Тенли, уволенный лакей, широко улыбнулся в ответ.
– Знаю с дюжину слов: я был с армией в Египте после войны и нахватался там кое-чего. Как-то раз, начищая серебряный поднос в холле, я взял да и ляпнул «Вот и отлично» по-арабски; и тут слышу у себя за спиной голос мистера Сторна. «Вы уволены», – говорит он мне, и не успел я сообразить, что стряслось, как уже шагал прочь от дома с месячным жалованьем в кармане.
Гонсалес кивнул.
– Очень интересно, – сказал он, – однако почему вы пришли к нам?
Он много раз задавал этот вопрос самым обычным людям, приходившим со своими пустяковыми бедами и несчастьями к дому со знаком серебряного треугольника.
– Потому что здесь кроется какая-то загадка, – туманно ответил посетитель. Пожалуй, он уже успел немного поостыть и теперь чувствовал себя неловко. – Почему меня уволили из-за моего арабского? И что означает картина в приватной комнате Сторна – та, на которой вешают людей?
Леон вдруг выпрямился на стуле.
– Вешают людей? Что вы имеете в виду?
– Это фотография. Так просто ее не увидеть, потому что она спрятана в деревянной обшивке и нужно открыть одну из панелей. Но однажды я зашел к нему, а он оставил панель приоткрытой… Трое людей висят на чем-то вроде виселицы, а вокруг полно турок, глазеющих на них. Странная фотография для джентльмена, чтобы хранить ее в собственном доме.
Леон немного помолчал.
– Не думаю, что это правонарушение. Но вы правы, действительно странно. Я могу еще что-нибудь сделать для вас?
– Очевидно, нет.
Посетитель смущенно удалился, а Леон передал содержание разговора своему партнеру. Впоследствии он припомнил, что так и не услышал, в чем заключалась обида на дворецкого.
– Единственная выясненная мной информация о Сторне – это то, что он невероятно скуп, в своем доме на Парк-лейн обходится минимумом слуг и платит им крайне невысокое жалованье. Предки Сторна – армяне, и он заработал состояние на нефтяных месторождениях, которые приобрел весьма сомнительным способом. Что же касается троих повешенных, то история, конечно, жутковатая, однако могло быть и хуже. Мне случалось видеть в домах богатых бездельников такие фотографии, при виде которых волосы на голове встают дыбом, мой дорогой Пуаккар. Но, как бы там ни было, нездоровый интерес миллионера к казни турок не является чем-то необычным.
– Будь я армянином, – заявил Манфред, – это стало бы моим главным хобби; я бы непременно завел себе целую галерею!
На том и закончился разговор о болезненном пристрастии скупого миллионера, недоплачивающего своим слугам.
Примерно в начале апреля Леон прочел в газете о том, что мистер Сторн отбыл в Египет с короткой поездкой на отдых.
Вообще-то, с какой стороны ни посмотри, Фердинанд Сторн являлся одним из тех людей, коих приятно иметь в друзьях. Он был невероятно богат; смуглый, с горбинкой на носу, для многих выглядел привлекательным; с теми же, кто близко знал его, – таких было немного – с равной легкостью мог обсуждать и высокое искусство, и финансы. Насколько можно было судить, врагов он не имел. Проживал в Бурсон-хаус на Парк-лейн, в небольшом, но очень симпатичном особняке, купленном у прежнего владельца, лорда Бурсона, за 150 тысяч фунтов. Бóльшую часть времени он проводил или в нем, или в Фелфри-парке, прелестном деревенском доме в Сассексе. Главная контора «Персидско-Восточного нефтяного треста», руководителем которого он являлся, размещалась в величественном здании на Маргейт-стрит, и его, как правило, можно было застать там с десяти часов утра до трех часов пополудни.
Трест этот, несмотря на учрежденный совет директоров, управлялся одним человеком, среди прочих дел он вел также банковский бизнес. Львиная доля акций принадлежала Сторну, и, по всеобщему мнению, его годовой доход составлял около четверти миллиона. Близких друзей у него было немного, и он оставался холостяком.
Не прошло и месяца с момента прочтения Леоном этой заметки в газете, как к двери с блестящим треугольником подкатило большое авто, из которого выбрался дородный, богато одетый господин; он нажал кнопку дверного звонка. Леон, удостоившийся чести побеседовать с ним, не знал его, и посетителю явно не хотелось переходить к делу, поскольку он запинался, мямлил и задавал ненужные вопросы до тех пор, пока Леон, потеряв терпение, без обиняков не спросил у него, кто он такой и в чем состоит цель его визита.
– Ладно, я расскажу вам все, мистер Гонсалес, – заявил дородный мужчина. – Я генеральный директор «Персидско-Восточного нефтяного…»
– Компании Сторна? – со вновь проснувшимся интересом перебил его Леон.
– Да, компании Сторна. Собственно, я полагаю, со своими подозрениями мне следовало бы обратиться в полицию, но один мой друг настолько доверяет вашей организации «Трое Благочестивых», что я решил сначала прийти сюда.
– Дело касается мистера Сторна? – спросил Леон.
Джентльмен, который оказался мистером Губертом Греем, генеральным директором треста, кивнул в знак согласия.
– Видите ли, мистер Гонсалес, я попал в довольно-таки щекотливое положение. Мистер Сторн очень тяжелый человек, и я наверняка лишусь своего места, если выставлю его в нелепом и смехотворном свете.
– Он сейчас пребывает за границей, не так ли? – спросил Леон.
– За границей, – угрюмо подтвердил его собеседник. – Причем отправился он туда, если честно, довольно-таки внезапно; то есть неожиданно для сотрудников главной конторы. Собственно говоря, в день отъезда у него должно было состояться важное заседание совета директоров, но в то утро я получил от него письмо, в котором он сообщал, что вынужден срочно отбыть в Египет по делу, затрагивающему его честь. Он просил меня не пытаться выходить с ним на связь и даже не разглашать того факта, что его нет в Лондоне. К несчастью, один из моих клерков совершил глупость, сообщив репортеру, заглянувшему в тот же день, что мистер Сторн уехал… Через неделю после своего отъезда он прислал нам письмо из какой-то гостиницы в Риме, приложив к нему чек на восемьдесят три тысячи фунтов, и потребовал обналичить его, когда к нам пожалует некий джентльмен, который и явился на следующий день.
– Это был англичанин? – спросил Леон.
Мистер Грей покачал головой.
– Нет, иностранец; очень смуглый к тому же. Деньги выплатили ему беспрекословно. Спустя несколько дней мы получили очередное письмо от мистера Сторна, отправленное из «Отеля де Рюсси» в Риме. Оно уведомляло нас о том, что мистеру Краману был направлен еще один чек, который также следовало оплатить. В этом значилась сумма сто тысяч фунтов с чем-то там шиллингов. Он оставил инструкции относительно того, как следовало выплатить деньги, и попросил нас телеграфировать ему в гостиницу в Александрии сразу же, как только чек будет принят к оплате. Так я и сделал. Уже на следующий день пришло третье письмо, отправленное из гостиницы «Медитерранео» в Неаполе, – я передам вам их копии – уведомлявшее нас о необходимости оплатить третий чек, но теперь уже мистеру Реццио, который нанесет визит в контору. Этот чек был выписан на сумму сто двенадцать тысяч фунтов, что почти истощило запас наличных денег мистера Сторна, хотя, разумеется, в банке у него имелись значительные средства. Пожалуй, следует сказать, что мистер Сторн довольно эксцентричен относительно больших депозитных резервов. Очень незначительная часть его денег вложена в акции. Вот, взгляните, – он извлек из кармана бумажник и продемонстрировал бланк чека, – деньги по нему были выплачены, но я специально взял его с собой, чтобы показать вам.
Леон взял у него чек. Тот был заполнен характерным почерком, и он внимательно изучил подпись.
– Это не может быть подделкой?
– Ни в коем случае, – категорически заявил Грей. – Письмо тоже написано его рукой. Однако недоумение у меня вызвали странные пометки на обратной стороне чека.
Поначалу Леон не смог их рассмотреть и, только подойдя к окну, заметил слабые карандашные линии, проведенные вдоль нижнего края чека.