[битая ссылка] [email protected]
Мария Павловна бежит за горчицей
В Немухине давно решено было построить Новую Пекарню. Старая отслужила свое, облупилась, закоптела и – это было самое главное – перестала выпекать черный домашний хлеб с хрустящей корочкой, которым славился город.
Однако прошло немало времени, прежде чем Горнемухстрой поручил архитектору Николаю Андреевичу Заботкину приступить к постройке Новой Пекарни. Следует заметить, что он был одним из самых уважаемых людей в Немухине. Когда он переходил Нескорую, самую оживленную улицу города, милиционер заранее останавливал движение и все почтительно следили, как, поглядывая по сторонам, он неторопливо переставляет длинные ноги. Его уважали даже за то, что он всегда путал ужин с завтраком, а завтрак с обедом.
– Хорошо бы поужинать, – говорил он по утрам своей дочке Тане. А возвращаясь поздно вечером после работы, весело спрашивал ее: – Завтрак на столе?
В ясный солнечный день он выходил из дому с зонтиком, а однажды, когда Мария Павловна вымыла голову и повязала ее полотенцем, не узнал ее и стал расспрашивать, откуда она приехала и нравится ли ей город.
Впрочем, рассеянность нисколько не мешала ему. Однажды он, например, по рассеянности построил такую высокую пожарную каланчу, что с вышки был виден как на ладони не только Немухин, но и Мухин, лежавший довольно далеко за рекой. Мешала ему не рассеянность, а доброта. С каждым годом он становился добрее. Он беспокоился положительно о каждом немухинце, а в особенности о верхолазах, строивших Пекарню, после того как один из них оступился. Именно тогда он предложил выписать верхолазов из Летандии – есть такая страна, в которой люди умеют немного летать. Но Горнемухстрой убедительно доказал ему, что Министерство Дружелюбных Отношений не разрешит выписать для Пекарни иностранных рабочих.
Но больше, чем о любом немухинце, Николай Андрееиич, без сомнения, заботился о своей дочке Тане. Дело и том, что у него три года тому назад неожиданно исчезла жена, Мария Павловна, Директор Института Красоты и, между прочим, одна из самых красивых и симпатичных женщин в Немухине. Это случилось так: за ужином она вспомнила, что забыла купить к сосискам горчицу, вскочила из-за стола, побежала в соседнюю лавочку и исчезла. Весь город искал ее несколько дней, лучшие собаки-ищейки были привезены в Немухин, и, как это ни странно, самые талантливые из них упорно шли по одному маршруту: от дома Заботкиных к единственному в городе Комиссионному Магазину. Этим магазином заведовал некто Пал Палыч, человек пожилой, глуховатый, подслеповатый и – что важно отметить – пугливый. Он считал себя знатоком старины и подчас решительно отказывался продавать казавшиеся ему старинными вещи.
– К сожалению, не могу, – говорил он, поглядывая на какие-нибудь фарфоровые часы, которые были старше его лет на десять. – Это музейная вещь и как таковая должна находиться в Государственном Музее Старинных Механизмов.
Но это обстоятельство, без сомнения, не имело ни малейшего отношения к исчезновению Марии Павловны. Она как бы растаяла в воздухе, и единственной хозяйкой в доме осталась Таня, которой только что исполнилось четырнадцать лет. Нельзя сказать, что она растерялась. Во-первых, она была почему-то уверена, что мама вернется. А во-вторых, надо же было кому-то готовить завтрак, который отец называл ужином, разогревать обед, который он называл завтраком, отдавать белье в прачечную, платить за газ и электричество, не говоря уже о чистоте в квартире.
При этом необходимо было еще и учиться, причем не в обыкновенной, а в Музыкальной Школе. Она играла на скрипке, а кто же не знает, что скрипка – один из самых трудных инструментов на свете.
Да, Тане было действительно трудно, и хотя ей не очень хотелось, чтобы отец нанял домашнюю работницу, но иногда, пожалуй, и очень.
А надо сказать, что одна еще молодая женщина только и думала, как бы ей устроиться у Заботкиных. Дело в том, что ей никак не удавалось выйти замуж, хотя она была, с ее точки зрения, недурна собой. Кроме того, ей очень нравился Николай Андреевич.
«Ведь прошло три года с тех пор, как он потерял жену, – думала она, – а в таких случаях мужчины не прочь жениться снова».
И, принарядившись, она пошла к Николаю Андреевичу и сказала ему, что не может без слез смотреть на Таню, которая хозяйничает в доме, в то время как ей надо учиться.
– Между тем мне кажется, – сказала она, – я вполне могла бы ее заменить.
Однако были причины, которые могли помешать Николаю Андреевичу согласиться на ее предложение. Во-первых, эта женщина, у которой, кстати сказать, было странное прозвище – госпожа Ольоль, родилась и выросла в Мухине, а между мухинцами и немухинцами всегда были сложные отношения. В дни футбольных соревнований, например, хозяева поля независимо от результата дрались с гостями, а гости – с хозяевами поля.
Во-вторых… О, вторая причина заставила б задуматься Николая Андреевича, если бы он догадался о ней!
Дело в том, что госпожа Ольоль училась в Школе Ведьм и хотя была очень ленива, однако окончила четыре класса. В Министерстве Необъяснимых Странностей ей было разрешено совершить только одно необыкновенное чудо, а обыкновенных – не больше трех-четырех.
Так или иначе, никто не подозревал, что госпожа Ольоль – ведьма, хотя и с неоконченным средним образованием.
В конце концов Николай Андреевич все же нанял ее.
– Я буду называть вас экономкой, – сказал он, – тем более что домашних работниц в наше время нанять, говорят, очень трудно. Вы будете полной хозяйкой в доме, а Таню я попрошу только набивать мне трубку и следить, чтобы я не называл завтрак ужином, а ужин – обедом.
И действительно, первое время все шло так примерно на четверку с плюсом. Можно было бы даже сказать – на пятерку, если бы Таня время от времени не ловила на себе какой-то странный взгляд новой экономки. Пожалуй, можно назвать его опасным или, по меньшей мере, не вполне безопасным. Правда, госпожа Ольоль при этом ласково улыбалась, но от ее улыбки Тане становилось как-то не по себе. Ей хотелось куда-нибудь спрятаться, и у нее, как это ни странно, развязывался пионерский галстук, хотя она к нему не прикасалась.
Тем не менее они были в прекрасных отношениях. Каждый день госпожа Ольоль убирала квартиру, ходила по магазинам, проветривала постельное белье и вообще отлично вела хозяйство. Готовила она так хорошо, что Николай Андреевич за обедом съедал по две тарелки супа и даже немного пополнел, хотя при его высоком росте это было почти незаметно.
Всякий раз она с восхищением восклицала: «Ах, как я рада!» – когда он возвращался домой, хотя куда же еще должен он был возвращаться после работы, если не домой.
Стараясь понравиться ему, она три раза в день подкрашивала веки, а два раза щеки, так что верхняя часть ее лица отливала голубоватым цветом, а нижняя – розоватым.
И нельзя сказать, что Николай Андреевич не обращал на нее внимания. Но почему-то, встречаясь с ней, он повторял одну и ту же фразу:
– Ого, госпожа Ольоль, а ведь вы опять похорошели.
Или, когда веки у нее начинали отливать уже не голубоватым, а синеватым оттенком, а щеки – не розоватым, а красноватым, он восклицал:. – Смотрите-ка, госпожа Ольоль, что бы это значило? Ведь вы опять, кажется, похорошели?
В старину тот, кто собирался жениться, обычно говорил своей будущей невесте:
– Позвольте предложить вам руку и сердце.
Руку Николай Андреевич иногда предлагал госпоже Ольоль – когда она стояла на лестнице, вытирая пыль в библиотеке. Но сердце… До этого было далеко!
Что касается Тани, то новая экономка заботилась о ней, как заботилась бы, кажется, родная мать.
– Милая моя, не хочешь ли ты еще одну булочку? – спрашивала она, когда Таня, торопясь в школу, кончала завтрак.
Но пионерский галстук под взглядом госпожи Ольоль продолжал развязываться, а однажды, когда Таня в беге на сто метров была в трех шагах от финиша, у нее развязался шнурок на ботинке, и она пришла шестой, хотя могла бы прийти второй. Перед показательным концертом Музыкальной Школы на скрипке лопнула струна, и пришлось бежать в Мухин, потому что в Немухине не было музыкального магазина.
Впрочем, Таня давно заметила, что упражнения на скрипке странно действуют на госпожу Ольоль. Она морщилась, хваталась за голову, смачивала виски уксусом – словом, вела себя так, как будто Таня не разучивала Баха, а старалась отпилить экономке голову своим смычком. Может быть, это объяснялось тем, что ведьмы вообще немузыкальны? Так или иначе, ничего не оставалось, как заниматься музыкой не в своей комнате, а в старой, заброшенной оранжерее, рядом с домом.
Правда, она была не совсем заброшенной: в ней росли розы, гладиолусы, лилии и георгины. За ними никто не ухаживал, потому что старый садовник умер, а нового немухинцы, занятые строительством Пекарни, еще не собрались нанять. Но Таня – хотя она была очень занята – все-таки находила время, чтобы поливать цветы. Ей даже нравилось заниматься музыкой в оранжерее, тем более что цветы внимательно слушали ее и даже кивали головками, когда какой-нибудь трудный пассаж удавался. Широко известно, что именно цветы острее других растений чувствуют признательность – ведь за ними надо ухаживать особенно терпеливо. Но иногда Тане начинало казаться, что ее слушают не только цветы. Кто-то бродил по старой оранжерее, чуть заметно отражаясь то в одной, то в другой стеклянной стене.
– А ведь интересно узнать, – однажды спросила (или, быть может, только подумала) Таня, – кто еще слушает меня, кроме роз, гладиолусов, лилий и георгинов?
– Сын Стекольщика, – ответил ей чей-то мягкий, приветливый голос.
– В самом деле? Почему же я вас не вижу?
– Не только ты, Таня. Кстати, я узнал твое имя, потому что, когда у тебя получается трель, ты говоришь себе: «Ай да Таня!»
– Так вас не видит никто?
– В том-то и дело!
– Но ведь это же очень неудобно, – возразила Таня. – Вам-то самому хотя бы изредка удается себя увидеть?
– К сожалению, редко. Только когда идет слепой дождь.
– А что это такое?
– Дождь пополам с солнцем. Впрочем, тогда меня могут увидеть и другие.
– Те, кто к вам хорошо относится?
Она услышала добрый, звенящий смех и подумала, что так могут смеяться только хорошие люди.
– Это я радуюсь, что ты так догадлива, – сказал Сын Стекольщика. – Кроме того, ты вежлива, терпелива и нелюбопытна.
– Вежлива? Может быть. Терпелива? Пожалуй. Но нелюбопытна? Ну нет! Мне, например, до смерти хочется узнать, почему вы стали прозрачным, что вы делаете в этой оранжерее, и вообще, что с вами случилось?
– Ну что ж, – вздохнув, отвечал Сын Стекольщика. – Придется рассказать тебе мою историю, Впрочем, это нетрудно, потому что я давным-давно выучил ее наизусть.
Видеть тех, кто тебя не видит, – в этом есть своя прелесть
– Видишь ли, – начал он, – я сын Председателя Союза Стекольщиков, который так любил свое ремесло, что каждый месяц выбивал все окна в своем доме только для того, чтобы вставить новые стекла. Стекло всегда казалось ему одним из семи чудес света, а прозрачность – самым драгоценным свойством любого предмета. Среди его друзей были, например, прозрачно-чистые и прозрачно-благородные люди. Словом, ему до смерти хотелось, чтобы у него родился совершенно прозрачный сын, а когда человек неутомимо стремится к намеченной цели, это почти всегда удается. Вот так и случилось, что я, как видишь, родился совершенно прозрачным.
– Точнее было бы сказать: «как не видишь», заметила Таня.
Он опять засмеялся – и так звонко, что стекла оранжереи весело отозвались.
– Прекрасно! Значит, ты еще и остроумна. Впрочем, я не могу согласиться, что быть прозрачным так уж неудобно. Видеть тех, кто тебя не видит, – в этом есть своя прелесть. Ты спрашивала меня, что я делаю в этой оранжерее. Ты понимаешь, мне приходится много путешествовать, а в гостиницах всегда начинаются длинные, утомительные расспросы… «Извините, гражданин, мы не прописываем невидимок…» Или: «Как же я могу предоставить вам номер, если неизвестно даже, женщина вы или мужчина?» Словом, я решил, что удобнее всего останавливаться в оранжереях. Теперь остается только один вопрос: «Что вы делаете в Немухине?» Ответ: «Ничего». Просто мне показалось, что в этом городке немало кристально-честных и прозрачно-благородных людей. Вот я и подумал: «А вдруг мне удастся помочь кому-нибудь из них?» Ведь именно такие люди часто попадают в беду.
– Да, – вздохнув, ответила Таня. – Вот вчера, например, мальчишки гоняли футбольный мяч и разбили окно в доме нашего Старого Трубочного Мастера. А уж честнее и благороднее его нет, мне кажется, никого на свете.
– Вот я ему и помогу, – сказал Сын Стекольщика. – Но, Таня… Может быть, я мог бы чем-нибудь помочь и тебе? Когда я смотрю в твои глаза, мне начинает казаться, что ты не очень счастлива. Или я ошибаюсь? Почему, например, ты занимаешься музыкой не у себя дома, а в этой старой оранжерее?
– Потому что госпожа Ольоль совершенно не выносит ни меня, ни мою скрипку. Папа нанял ее, чтобы она вела наше хозяйство, и она, мне кажется, вела бы его очень хорошо, если бы поменьше старалась понравиться папе.
– А она очень старается?
– К сожалению, да. Вчера, например, она надела туфли на таких высоких каблуках, что совершенно не могла ходить, и рассердилась на меня, когда я предложила ей воспользоваться папиной палкой.
– А что думает о ней твоя мама?
Должно быть, Сын Стекольщика догадался, что огорчил Таню этим вопросом, потому что она глубоко вздохнула и долго молчала, прежде чем ей удалось справиться со слезами.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.