«М-да, – подумал Шелтон, словно открыв новую истину, – чем более христианской считает себя нация, тем менее она следует принципам христианства».
Общество – это благотворительное учреждение, которое не дает ничего даром и очень мало дает за грош – да и то только из страха!
Шелтон взобрался на ограду и, усевшись на ней, принялся наблюдать за тюремным надзирателем, который медленно чистил красно-желтое яблоко. Выражение его лица с массивной нижней челюстью, манера стоять, широко расставив крепкие ноги, слегка нагнув голову, – все свидетельствовало о том, что это подлинный столп Общества. Не обращая ни малейшего внимания на пристальный взгляд Шелтона, он следил за тоненькой полоской кожуры, которая все ниже и ниже свисала с яблока, пока упругой спиралью не упала на землю, распластавшись на ней, словно игрушечная змейка. Потом он надкусил яблоко – рот у него был огромный, зубы неровные. Он явно считал себя неизмеримо выше всех окружающих. Нахмурившись, Шелтон медленно слез с ограды и пошел прочь.
Спускаясь с холма, он снова остановился, заметив группу заключенных, работавших в поле. Они медленно двигались, словно в каком-то грустном танце, а за изгородью, со всех четырех сторон окружавшей поле, расхаживали вооруженные ружьями часовые. Точно такое же зрелище можно было бы увидеть во времена Римской империи, только у часовых вместо ружей были бы копья.
Пока Шелтон стоял и смотрел на них, с ним поравнялся какой-то человек, быстро шагавший по дороге, и спросил, далеко ли до Эксетера. Его круглое лицо, продолговатые карие глаза, с интересом смотревшие на мир из-под нависших бровей, остриженные волосы и короткая шея показались Шелтону знакомыми.
– Ваша фамилия случайно не Крокер?
– Да ведь это Грач! – воскликнул путник, протягивая руку. – Сколько времени не встречались – с окончания университета!
Они крепко пожали друг другу руки. В университете Крокер занимал комнату как раз над Шелтоном и часто не давал ему спать по ночам, играя на гобое.
– Откуда вы взялись?
– Из Индии. Получил длительный отпуск. Послушайте, вам в эту сторону? Пойдемте вместе.
И они пошли очень быстро, с каждой минутой все ускоряя шаг.
– Куда вы так торопитесь? – спросил Шелтон.
– В Лондон.
– О, всего только в Лондон?!
– Я решил добраться туда за неделю.
– Вы что ж, тренируетесь?
– Нет.
– Ну, так вы убьете себя такой ходьбой.
Крокер только усмехнулся в ответ. Выражение его глаз встревожило Шелтона: в них было вдохновенное упорство. «Все такой же мечтатель! – подумал он. – Вот бедняга!»
– Ну, как же вам жилось в Индии? – спросил он.
– Да видите ли, болел чумой, – рассеянно ответил Крокер.
– Боже милостивый! – воскликнул Шелтон.
Крокер улыбнулся.
– Подхватил ее, когда сражался с голодом, – сказал он.
– Так… Голод и чума! – сказал Шелтон. – Что же, вы там, видно, в самом деле считаете, что приносите какую-то пользу?
Крокер с удивлением посмотрел на него и потом скромно ответил:
– Нам очень прилично платят.
– Да, это, конечно, самое главное, – в тон ему заметил Шелтон.
Помолчав немного, Крокер спросил, глядя прямо перед собой:
– А вы что же, думаете, что мы не приносим там никакой пользы?
– Я не авторитет в этом вопросе, но, говоря откровенно, полагаю, что не приносите.
Крокер, видимо, был озадачен.
– Почему же это? – резко спросил он.
Шелтону не очень хотелось излагать свои взгляды, и он промолчал.
– Почему вы считаете, что мы не приносим пользы в Индии? – повторил его приятель.
– А разве можно навязать прогресс какому-нибудь народу со стороны? – грубовато спросил Шелтон.
Чиновник из Индии дружелюбно, но не без удивления посмотрел на Шелтона и заметил:
– Вы ничуть не изменились, старина!
– Ну нет, – сказал Шелтон, – так просто вы от меня не отделаетесь. Укажите мне хотя бы один народ или даже одного человека, который бы достиг чего-то, не приложив к тому собственных усилий.
– Выходит, все мы злодеи, – проворчал Крокер.
– Вот именно, – сказал Шелтон. – Мы подчиняем себе народы, чья культура в корне отлична от нашей, и задерживаем их естественное развитие, навязывая им культуру, возникшую сообразно с нашими условиями жизни. Представьте себе, что, увидев в оранжерее тропический папоротник, вы говорите: «Мне вредна такая жара, следовательно, она должна быть вредна и папоротнику. Возьму-ка я вырою его и посажу снаружи на свежем воздухе».
– Так, значит, по-вашему, нужно отказаться от Индии? – в упор спросил чиновник.
– Я вовсе не сказал этого, но говорить, что мы приносим Индии пользу, это… гм…
Крокер сдвинул брови, стараясь уяснить себе точку зрения Шелтона.
– Ну, послушайте: стали бы мы управлять Индией, если бы это не было нам выгодно? Нет. Так вот: говорить, что мы управляем страной ради наживы, – это цинично, хотя в циничных высказываниях обычно содержится доля правды; но называть управление страной, которое приносит нам большие барыши, великой и благородной миссией – это лицемерие. Если я ударю вас под ложечку ради собственной выгоды – ну что ж, таков закон природы, но сказать, что это пошло вам на пользу, – на это я не способен.
– Нет, нет, – с испугом возразил Крокер. – Вы не убедите меня, что мы не приносим пользы в Индии.
– Одну минуту. Весь вопрос в том, как на это взглянуть. Вы смотрите на это как непосредственный участник событий. А вы отойдите подальше и полюбуйтесь. Вы наносите Индии удар под ложечку и заявляете, что это добродетельный поступок. Ну а теперь поглядим, что же будет дальше: либо Индия не отдышится от вашего удара и умрет преждевременной смертью, либо она отдышится, и тогда ваш удар, то есть, я хочу сказать, ваш труд – во всяком случае, его моральное значение – окажется сведенным на нет, а ведь вы могли бы приложить свой труд там, где он не пропал бы даром.
– Разве вы не сторонник империи? – спросил не на шутку всполошившийся Крокер.
– Право, не знаю, но я не разглагольствую о благах, которыми мы оделяем другие народы.
– В таком случае вы, значит, не верите ни в абстрактную правоту, ни в справедливость?
– Скажите на милость, какое отношение к Индии имеют наши понятия о правоте или справедливости?
– Если бы я думал так, как вы, – со вздохом произнес совсем приунывший Крокер, – я просто потерял бы почву под ногами.
– Несомненно. Мы всегда считаем, что лучше наших критериев на всем свете не сыщешь. Это главное, в чем мы убеждены. Почитайте речи наших политических деятелей. Ну не удивительно ли, как они уверены в собственной правоте! Очень приятно сознавать, что своими поступками приносишь пользу и себе и другим, но ведь если подумать, так то, что здорово одному, – другому смерть! Посмотрите на природу. Но мы в Англии никогда не смотрим на природу – мы не чувствуем в этом потребности. Наша традиционная точка зрения помогла нам набить карманы – это самое главное.
– Знаете, старина, это ужасно зло – все, что вы говорите, – заметил Крокер с удивлением и грустью.
– Да кто угодно обозлится, глядя, как мы – фарисеи – жиреем и надуваемся, точно воздушный шар, от сознания собственной добродетели. Порою так и хочется проткнуть его булавкой – хотя бы для того, чтобы услышать шипение выходящего газа.
Шелтон сам удивлялся своей горячности; почему-то он подумал об Антонии: вот кого нельзя причислить к фарисеям!
Крокер шагал с ним рядом глубоко огорченный, и Шелтону стало жаль его.
– Набивать себе карманы – это еще далеко не самое главное, – снова заговорил Крокер. – Человек должен действовать, не задумываясь над тем, почему он поступает так, а не иначе.
– Скажите, а вы когда-нибудь смотрите на оборотную сторону медали? – спросил Шелтон. – Скорее всего – нет. Вероятно, вы начинаете действовать, не успев обдумать все до конца.
Крокер усмехнулся.
«И он тоже фарисей, – подумал Шелтон. – Только у него нет фарисейской гордости. Вот странно!»
Некоторое время они шли молча. Крокер, который, казалось, был погружен в глубокое раздумье, вдруг произнес, посмеиваясь:
– А вы непоследовательны! Вы должны бы считать, что нам нужно отказаться от Индии.
Шелтон смущенно улыбнулся.
– Но почему бы нам не набивать себе карманов? Меня только возмущает, что мы произносим по этому поводу столько возвышенных слов.
Чиновник из Индии робко взял Шелтона под руку.
– Если бы я думал, как вы, – сказал он, – я бы и дня не прожил в Индии.
Шелтон ничего не ответил.
Ветер начал стихать, и над вересковыми просторами вновь разлилось очарование утра. Путники приближались к кромке возделанных полей. Шел шестой час, когда, спустившись со скалистых холмов, они очутились в залитой солнцем долине Монклэнд.
– Тут написано… – сказал Крокер, заглядывая в путеводитель, – тут написано, что это на редкость уединенное место.
Кругом и в самом деле никого не было, и приятели уселись под старой липой, не доходя до деревни. Дымок из трубок, истома, разлитая в воздухе, теплые испарения, поднимающиеся от земли, неумолчное жужжание насекомых нагоняли на Шелтона дремоту.
– А помните, – спросил его спутник, – помните ваши словесные бои с Бусгейтом и Хэлидомом по воскресеньям вечером у меня в комнате? Кстати, как поживает старина Хэлидом?
– Женился, – сказал Шелтон.
Крокер вздохнул.
– А вы? – спросил он.
– Нет еще, – угрюмо ответил Шелтон. – Я… помолвлен.
Крокер взял его за руку повыше локтя и, крепко сжав ее, что-то буркнул. Для Шелтона это было самым приятным из всех полученных им поздравлений: в нем чувствовалась зависть.
– Я хотел бы жениться, пока я еще здесь, на родине, – сказал чиновник из Индии после долгого молчания. Он полулежал на траве, слегка склонив голову набок и широко раскинув ноги; руки его были глубоко засунуты в карманы, по лицу блуждала рассеянная улыбка.
Солнце скрылось за скалистой вершиной одного из холмов, но от земли продолжало подниматься тепло, и воздух был напоен пряным ароматом шиповника, который стоял весь в цвету у ближайшего коттеджа. Время от времени на сходившихся здесь дорожках появлялись местные жители: они не торопясь проходили мимо, поглядывая на незнакомых людей и обсуждая свежие новости, и исчезали в домиках, разбросанных по склону холма. Где-то вдали часы пробили семь, и майский жук, гудя, закружил под тенистой липой. Все дышало сладкой дремой и покоем. Мягкий воздух, медлительные голоса, тени и шорохи, запах дыма от только что зажженных очагов – все говорило о безмятежной жизни и домашнем тепле. Мир, что лежал за пределами этой долины, отодвинулся куда-то далеко-далеко. Этот укромный уголок был так типичен для островной страны – тут люди тихо появлялись на свет, мужали и без шума сходили в могилу; тут, как подсолнухи на солнце, расцветало довольство.
Шелтон взглянул на Крокера: шляпа у него съехала на затылок, он клевал носом. Близ такой же деревни находилась, должно быть, усадьба, где родился этот Крокер; со временем он поселится в одном из тысячи подобных домов, и ни чума, ни борьба с голодом не оставят на нем и следа; ничто не затронет ни его миропонимания, ни предрассудков, ни принципов; он ни в чем не изменится от общения с народом чужой страны, от знакомства с другими условиями жизни, неведомыми дотоле чувствами и странными для него суждениями!
Майский жук с шумом ударился о плечо Шелтона и, гудя, полетел дальше. Крокер очнулся и, повернувшись к Шелтону, приветливо спросил, подтолкнув его в бок:
– О чем это вы задумались, Грач?
Глава XVII
Приходский священник
Шелтон продолжал путешествие вместе со своим товарищем по университету; в среду вечером, через четыре дня после их встречи, они подошли к деревне Дауденхем. Весь день они шагали среди пастбищ, по дороге, окаймленной густыми зелеными изгородями и высокими тенистыми вязами. Раза два, нарушая однообразие пути, они сворачивали на тропинку, идущую вдоль канала, который лениво дремал в зеленых берегах, задыхаясь от водяных лилий и глянцевитых листьев кувшинок. Природа, настроенная в этот день скептически, набросила плотный серый покров на мягкие краски пышного ландшафта. С самого утра и до наступления темноты далекое небо оставалось все таким же свинцовым; холодный ветер ерошил верхушки живых изгородей, и вязы в ознобе покачивали ветвями. Коровы – пестрые, пятнистые, рыжие, белые – щипали траву с видом глубокого недовольства своей судьбой. На лугу, сбегавшем к каналу, Шелтон заметил пять сорок, и часов в пять начался дождь – упорный, холодно глумящийся над путниками дождь; впрочем, Крокер, взглянув на небо, заявил, что он мигом пройдет. Но дождь не прошел мигом, и приятели вскоре вымокли до нитки. Шелтон устал, и его раздражало, что Крокер, который тоже устал, с каждой минутой становился все веселее и оживленнее. Мысли Шелтона то и дело возвращались к Феррану. «Эта наша прогулка, – думал он, – должно быть, похожа на его скитания – идешь все вперед и вперед, несмотря на смертельную усталость, пока какой-нибудь добрый человек не накормит ужином и не приютит на ночь». И он угрюмо продолжал шлепать по грязи, поглядывая время от времени на раздражающе бодрого Крокера, который стер ногу и теперь сильно хромал. Внезапно Шелтону пришло в голову, что жизнь для трех четвертей населения земного шара состоит в каждодневном труде до полного изнеможения, и у людей этих нет выбора, ибо стоит им по какой-то не зависящей от них причине выбиться из колеи и перестать работать до полного изнеможения, как они вынуждены будут просить милостыню или голодать.
– А мы, кто даже и понятия не имеет, что значит «изнеможение», называем их «лентяями и бездельниками», – вдруг произнес вслух Шелтон.
Было девять часов, и уже совсем стемнело, когда они добрались до Дауденхема. На улице, по которой они шли, не было заметно никаких признаков гостиницы; прикидывая, где бы им переночевать, они миновали церковь с четырехугольной колокольней и рядом с ней увидели дом – по всей вероятности, жилище священника. Крокер остановился.
– А что, если мы спросим его, где бы нам переночевать? – предложил он, облокачиваясь на калитку, и, не дожидаясь ответа Шелтона, позвонил.
Дверь отворил сам священник – гладко выбритый мужчина без кровинки в лице, чьи впалые щеки и худые руки свидетельствовали о постоянной борьбе с лишениями. Его серые глаза аскета глядели доброжелательно, тонкие губы были чуть тронуты подобием улыбки.
– Чем могу быть полезен? – спросил он. – Гостиница? Да, тут есть одна – «Голубые шахматы», только она, вероятно, уже закрыта. Они там рано ложатся, как положено добрым христианам.
В глазах его появилось задумчивое выражение: казалось, он, как заботливый пастырь, размышлял о том, куда бы поместить этих промокших овец.
– Вы случайно не питомцы Оксфорда? – спросил он так, словно ответ на этот вопрос мог разрешить проблему их ночлега. – Колледж Святой Марии? Да неужели? А я из колледжа Святого Павла. Моя фамилия Лэдимен, Биллингтон Лэдимен; возможно, вы помните моего младшего брата. Я могу предложить вам комнату здесь, у себя, если вы сумеете обойтись без простынь. Я на два дня отпустил экономку, и она по глупости захватила с собой ключи.
Шелтон охотно согласился, решив, что тон священника вполне естествен для человека его профессии и вовсе не свидетельствует о высокомерии.
– Вы, я думаю, проголодались за день ходьбы. Боюсь, у меня в доме… м-м… ничего не найдется, кроме хлеба. Я мог бы вскипятить вам воды: горячая вода с лимонным соком все же лучше, чем ничего.
Он провел их в кухню, разжег там огонь и поставил чайник; потом он вышел, чтобы они могли снять промокшую одежду, и вскоре вернулся, неся старые, порыжевшие пиджаки, ковровые ночные туфли и одеяла. Путники переоделись и, налив себе по стакану кипятку, последовали за хозяином в его кабинет, где, судя по разложенным на столе книгам, он перед их приходом готовил свою проповедь при слабом свете лампы.