– Сева, Ника, быстро в ванную! Моем руки, проходим в столовую! Стол накрыт, щи дымятся, дела подождут!
У них и в самом деле была столовая. Небольшая комнатка впритык с кухней. Стол под белой скатертью, красивая посуда. Щи в расписной фарфоровой супнице, тарелки на подтарельниках, салфетки крахмальными домиками. Правда, стол был накрыт на двоих, но Маргарита Федоровна подсуетилась ловко и быстро с третьим прибором – Ника не успела и за стол сесть.
И никакого напряжения от первого знакомства больше не было. А было вкусно, весело и душевно, и было такое чувство, будто жизнь совершает крутой поворот, и очень хороший поворот, и за ним откроется необыкновенный дивный пейзаж. И будет сиять солнце, и ветер будет приятно щекотать лицо.
Впрочем, так оно все и случилось. Ника и сама не заметила, как оказалась частой гостьей в этом доме. Не заметила, как втянулась в Севину веселую к ней доброжелательность, как потянулась навстречу их первому поцелую, который тоже был продолжением веселой доброжелательности. С Севой было очень комфортно, и Ника даже не пыталась анализировать это чувство. Комфортно, и все. Сева даже грустил комфортно, как ей казалось. Часто задумывался, уходил в себя, но это ее нисколько не раздражало.
– Работает много… – со вздохом объясняла странное поведение сына Маргарита Федоровна. – Уж очень ответственный. Пашет на своей фирме за всех, пользуются они Севкиной добротой и безотказностью. Прям убила бы, ей-богу.
Кто «они» и кого хотелось убить, Маргарита Федоровна не уточняла, а Ника и не спрашивала. Жила, словно получила отступные от своего несчастного расставания. Однажды Маргарита Федоровна спросила:
– Сколько тебе лет, Ника?
– Двадцать… А что?
– Да ничего, все нормально. Очень хорошая разница в десять лет. Тебе двадцать, Севке тридцать.
– Да с чего вы решили?..
– Я? Я решила? Нет, я ничего не решала, это жизнь за нас решает, моя милая.
– Что решает?
– А то. Жениться вам надо. Семью создавать. И тебе замуж самое время, и Севка в холостяках засиделся.
– Да я как-то не думала. Он и не предлагал.
– Ну и дурак, что не предлагал. Разве можно упустить такую рыжую прэлесть? Вот я его подтолкну. Я знаю, как это сделать, можешь мне довериться, я мамаша деликатная, все обстряпаю по высшему разряду.
– Вы меня совсем смутили, Маргарита Федоровна.
– А ты и смущаться умеешь? Ну это ты зря. Бросай это дело или привыкай на первых порах, потому что смущать я умею, этого у меня не отнимешь, что есть, то есть. Зато со мной не соскучишься в семейной жизни, это уж я тебе гарантирую. Да, прэлесть моя, скучать я тебе не дам, это точно.
Через три месяца Ника с Севой расписались. Отметили это событие в узком кругу – пышной свадьбы, как выяснилось, никому не хотелось. Ника рассчиталась с квартирной хозяйкой, собрала вещи и переехала к мужу в дом. И жизнь-таки за крутым поворотом ее не обманула – все, обещанное ею, сбылось. И солнце светило, и ветер приятно щекотал лицо. И другие всякие изменения произошли – тоже приятные.
Сева настоял на том, чтобы она ушла с работы и восстановилась на дневном отделении в институте. Маргарита Федоровна, примерив на себя статус свекрови, не изменила к ней своего отношения, скорее, наоборот, стала более деликатна и дружелюбна. Даже ее привычная ирония не портила атмосферы совместного в одной квартире проживания, а вносила свою веселую изюминку.
Ника совсем оттаяла, повеселела. Ходила в институт, жила студенческой жизнью, часто приглашала сокурсников к себе домой. Так и говорила: приходите ко мне домой. Она и впрямь в полной мере ощутила, каково это, когда есть свой дом. И Маргарита Федоровна встречала студентов хлебосольно, особенно тех, кто жил в общежитии. Сидела с ними, улыбалась, прикрыв глаза и слушая, как музыку, ту самую «прекрасную чушь», о которой душевно спел известный в то время музыкант. Ника смотрела на нее и думала про себя: удивительная женщина, непредсказуемая. Остра на язык, но никого не обидела. Некрасива, но до ужаса обаятельна. Иногда открыто проявляет свою властность, но сопротивляться этой властности совсем не хочется. Прэлесть, а не женщина, одним словом. Даже специальность свою превратила в талантливую игру.
Маргарита Федоровна числилась известным в определенных кругах специалистом-логопедом, принимала маленьких пациентов на дому. Брала только самых трудных, а всякие легко исправимые детские «фефекты» речи ее мало интересовали. Как она сама объясняла: с «фыфками» и «сысками» вместо нормальных «шишек» и детсадовские логопеды могут справиться. Но если у ребеночка были совсем плохи дела… Тут уж она в его «фефекты» вгрызалась по-настоящему, шла до победного конца. С любовью и дружбой к маленькому пациенту, с искренней заинтересованностью в результате, а не абы как время провести да законное вознаграждение оттяпать. Сева рассказывал, что некоторые из той ребятни, с бывшими «фефектами», так в друзьях и остались, звонят и в гости заходят… А Маргарита Федоровна с удовольствием с ними общается, потому как латентная благодарность слаще самого большого вознаграждения. Да и что такое – вознаграждение? Получил, истратил, и нет его. А латентную благодарность можно смаковать и смаковать по кусочкам долгое время, карму себе подправлять. В общем, повезло со свекровью, что тут скажешь…
Томка по-своему оценила все достоинства Никиного скороспелого замужества, сказав только одну фразу: мол, пошла замуж по несчастью, а вышла по любви. Ника смеялась в ответ: да, Томка, так и есть.
Любила ли она Севу? Любила, наверное, но по-другому. Да Сева и не спрашивал о любви, и она сама не задавалась ответным вопросом, любит ее муж или нет. Само собой, любит, а как же иначе, если живут вместе. Вместе ложатся спать, вместе просыпаются. Сева работает много, устает. Его часто не бывает дома вечерами, и выходные может посвятить работе. Работа, работа… Вся жизнь – работа. Иногда Нике казалось, что Сева ее вообще не замечает. Забывает, что у него есть молодая жена.
– Ник… А как у вас это самое?.. Ну… В постели-то?.. – интересовалась с любопытством Томка.
– Нормально, Томк. Нормально.
– Ну это не ответ. Что значит – нормально? Ты давай в подробностях.
– Отстань, а?
– Лучше или хуже, чем с Антохой?
– Томка, я прошу тебя. Я тебя умоляю – никогда больше, слышишь? Никогда не произноси больше это имя.
– Значит, все еще любишь. Понятно. Если бы не любила, то не бледнела бы так от злости.
– Томка!
– Ладно, не буду, не буду…
– Расскажи лучше, как у тебя дела. Что твой начальник, соблазняется на тебя или держится еще за женатое положение?
– Не понимаю иронии в голосе, Ника. У меня вполне серьезные на него планы, ты же знаешь. Только не поддается ни фига. Но я все равно его добью, уже ради принципа. Слушай, а пусть Маргарита Федоровна мне погадает! Попроси ее, а?
– Не знаю… Она редко на картах гадает.
– Зато всегда и все правильно говорит. В самую точку!
– Так и иди, и сама попроси.
Маргарита Федоровна была в курсе Томкиных устремлений и относилась к ним, как всегда, с веселой иронией. Но Томка, видимо, ее иронию не очень хорошо распознавала, принимала за чистую монету.
– Я бы на твоем месте, Томочка, внесла категорические изменения в свой экстерьер… – медленно говорила Маргарита Федоровна, раскладывая на столе карты. – Весьма и весьма категорические.
– Это какие же? Подскажите?
– Ну я бы тебе посоветовала, к примеру, хоть какие-то признаки интеллекта положить на лицо вместо избытка тонального крема. Очки, например. Девушка в очках всегда смотрится интеллектуалкой. А еще бессонницы бы немного добавила, с нужной присказкой: ах, мол, всю ночь Хемингуэя читала. На Хемингуэя хоть кто западет, моя дорогая. А в очки можно простые стеклышки вставить. А еще не забывать нежно щуриться и поправлять очки пальчиком на переносице. Такие вот изменения в экстерьер я тебе и советую внести, моя дорогая. И карты об этом говорят.
Томка не обижалась, только слегка поджимала губы и впрямь прищуривалась. Видать, ловила в нужное место упавшие зерна. На войне как на войне, все пригодится. Враг будет разбит, победа будет за нами. Так и получилось у Томки в конце концов. Увела-таки семейного начальника от троих детей. В самое хлебное время увела, только в стране народившееся, когда начальник в силу вошел и начал большим бизнесом заниматься, используя наработанные связи. А бизнесменам так и положено, чтобы с наращиванием денежного благополучия старую жену сменить на новую и молодую, и ничего с этим правилом не поделаешь, редко кому удавалось его обойти. Жена начальника гордая оказалась, молча уступила Томке место. Дети приняли сторону матери, с новой отцовской женой даже знакомиться не захотели. Да Томка не особо и огорчалась этому обстоятельству, Томка победу праздновала.
– Да я ему свеженького ребеночка рожу, подумаешь, делов-то! Не вижу проблемы.
– Да уж, свеженького, – отвечала на это Ника, с неодобрением глядя на Томку. – Скажешь тоже. Все-таки сволочь ты, Томка. Трое детей… Не боишься, что судьба накажет за такие дела?
– Да они уж большие, Ник!
– И что? Это их горя не умаляет.
– Да ладно… Я тоже, между прочим, не на помойке себя нашла и тоже счастья хочу.
– Ну и будь счастлива, если можешь. Я б не смогла.
– Что-то не нравишься ты мне, подруга. Я ж давно тебе говорила, что своего не упущу! Вот и не упустила! И что я слышу теперь вместо законных поздравлений? Что судьба накажет? Нет, не понимаю я тебя.
– Ладно. Живи как знаешь. Будь счастлива, рожай богатому мужу свеженького ребеночка.
– И рожу. Кстати, а сама-то чего медлишь? Рожай давай. Тем более институт скоро закончишь. Чего не рожаешь-то? Не хочешь, что ли?
– Хочу. Но не получается пока.
– А… Ну не переживай. Если будешь стараться, то все получится. Помнишь, как ты с Антохой все боялась не вовремя залететь? Кстати, что о нем слышно-то?
– Ничего не слышно. И не надо. Я не хочу.
– Хочу не хочу. Врешь ты все, Ника. Хочешь, еще как хочешь.
– Нет!
– Ну нет так нет. На нет и суда нет. А если да, так и жди суда. Во как сказанула, ага?
Да, сказанула Томка. Как в воду смотрела. Если да, так и жди суда. Точнее – кары небесной за семейный комфорт, в который забрела по несчастью, а получилось по любви. А главное, все произошло так неожиданно…
В тот день им дипломы вручали, в торжественной обстановке. Потом вся институтская группа вывалилась на улицу, соображая на ходу, в какое место пойти обмыть это событие. Сбились в институтском дворике в кучку, галдели, дурачились, потом двинулись в сторону ближайшего кафе. Вдруг Ника услышала за спиной:
– Ника… Ника, постой…
Она застыла как соляной столб. Можно было не оборачиваться, потому что и так было ясно, кто ее окликнул. Только у Антона был такой голос, нервный и ломкий, она бы не спутала его ни с каким другим.
Кто-то из однокашников тронул ее за плечо, кто-то заботливо глянул в лицо – что с тобой? Она вяло махнула рукой – идите, мол, я догоню. Но уже знала, что никого не догонит. Чувствовала, как сзади подходит Антон. А когда он положил руки ей на плечи, чтобы развернуть к себе, сглотнула волнение и даже попыталась улыбнуться. Пусть, пусть он увидит ее улыбающейся. Потому что у нее все хорошо. И даже произнесла довольно непринужденно:
– Ой, привет!.. Какими судьбами? Не ожидала тебя увидеть.
– А я ожидал. Тебя. Я знал, что ты сегодня диплом получаешь. Пойдем, мне надо тебе сказать.
– Куда пойдем?
– Да все равно куда. Поедем ко мне домой.
– К тебе? А что твоя мама скажет? Вот уж она обрадуется, увидев меня!
– Мама на даче. Я ей дачу купил, она сейчас там живет.
– Ух ты, молодец какой. Дачу маме купил. И как это тебе удалось-то, интересно?
– Ник, перестань… О чем мы сейчас говорим, смешно, правда. Пойдем. Мне так много надо тебе сказать.
– Я замужем, Антон.
– Я знаю. Я тоже женат. И что? Разве что-то от этого изменилось?
– Все, все изменилось.
– Не обманывай себя, Ник. Ничего не изменилось. Я по-прежнему люблю тебя, а ты меня. Да что говорить, ты же сама все понимаешь. Пойдем, я всего на неделю вырвался. Наврал, что мать заболела. Пойдем, Ник…
И она пошла за ним, как привороженная. Ни одной мысли в голове не было. Никаких извинений и объяснений не хотелось.
Скорей бы, иначе умереть можно. Такси. Знакомый двор. Дверь подъезда захлопнулась. Первый этаж. Второй, третий. Звякнули ключи в дрожащей ладони Антона. Замок поддался легко… Все, все! Больше нет ничего на свете! И никого нет, кроме них двоих! И слова «потом» тоже нет! Потом – будь что будет…
«Потом» наступило очень быстро, будто и не было за плечами недели. Что – неделя? Всего семь дней. За неделю никто ничего не поймет, не заподозрит. «Почему так поздно вернулась, Ника? Случилось что? Нет, Сева, все в порядке. Подруга заболела, надо было помочь…»
А Маргарита Федоровна даже и этого не спросила. Глядела на нее так, будто рентгеном просвечивала, усмехалась. Но не злорадно, а себе на уме усмехалась. Так, как она умеет. Нике было неловко и стыдно, и приходилось отводить глаза. Одним только себя и успокаивала: неделя прошла – и всё, и всё. И больше ничего не будет. Никогда. Что такое – неделя? Всего семь дней, как семь смертных грехов. Она украла из жизни всего неделю. Самой стыдно, да. Казните, закидайте камнями, виновата. Но что делать, если так вышло?
Через месяц Ника поняла, что беременна. И пришла в ужас. Выходило, что не только неделю она украла. И непонятно было, что ей со своим интересным положением делать. И дальше врать, что ли? Доброму Севе врать? Маргарите Федоровне?! Нет, нет. Это просто невозможно. И посоветоваться не с кем. Разве с Томкой?..
– Ну делов-то! Я думала, и впрямь какое горе случилось, – легко махнула рукой прилетевшая на ее зов Томка. – Не признавайся, да и все. Рожай. Что тут еще обсуждать?
– Я так не могу, Томка.
– Да они никогда не узнают – ни Сева, ни свекровка твоя!
– Да, не узнают. Но я буду знать. Как я буду жить с этим? Нет, я не могу.
– Ой, не усложняй, а? Любишь ты все преувеличивать. Да окажись я на твоем месте, ни минуты бы не раздумывала. Знаешь, как мне нужен ребеночек, чтобы в новом статусе закрепиться?
– Так роди.
– Ага, легко сказать. Не получается у меня. И налево сходить не получается, моего мужа в этих делах не обманешь, он все сто раз проверит и перепроверит. А тебе, можно сказать, свезло. Кто тебя в обмане заподозрит? Никому и в голову не придет. Рожай, ни о чем не думай.
– Не могу. Нет, я все расскажу, во всем признаюсь. Сначала Маргарите Федоровне, потом Севе.
– Ну признаешься, и дальше что? Кому от этого лучше будет? Тебе? В любом случае лучше не будет. О себе надо думать в данном случае, только о себе. Вот учу тебя, учу… А ты одно талдычишь.
– Я не смогу с этим обманом жить, Томка.
– Ну и дура. Такая дура, каких свет не видывал.
– Да, Томка, ты права, я дура. Но не могу, не могу…
Она долго не решалась начать трудный разговор с Маргаритой Федоровной. Извелась, похудела, да еще и ранний токсикоз напал, выворачивал организм наизнанку. Маргарита Федоровна, видя ее страдания, спросила сама:
– Ты беременна, Ника?
– Да… Да. Я беременна, Маргарита Федоровна.
– Нет, я не понимаю. Почему такой голос трагический? Ты что, не рада?
– Я не от Севы беременна. Рассказывать ничего не буду, да это вам и неважно. Простите, так получилось. Я Севе сегодня скажу. Я знаю, он не простит, но я скажу.
– Не вздумай.
– Что?!
– Что слышала. Не вздумай ему ничего говорить. Поняла? Рожай!
– Но, Маргарита Федоровна?!.
– И никаких «но». Будешь рожать, я сказала!
И лицо у нее было такое, что Ника даже втянула голову в плечи и отпрянула, повторив испуганно:
– Что вы говорите, Маргарита Федоровна?.. Я ж объясняю…
– А не надо мне ничего объяснять. Это я тебе сейчас объясню, моя дорогая. Дело в том, что у Севы не может быть детей. Не может, понимаешь? Он в детстве свинкой с осложнением переболел, и мне врач сказал. Но Сева об этом не знает, поняла? Я от него скрыла. Так что – рожай.
– Я не могу.
– Можешь. Сделай его счастливым, Ника.
– Но это же нечестно, Маргарита Федоровна! Это… Это подло, в конце концов.
– Подло? Нет, дорогая, ты не права. Я люблю своего сына и хочу, чтобы он был счастлив. Пусть даже таким способом. И не смотри на меня своими глазищами! Сама будешь матерью, тогда поймешь.
– Но как же?.. Мы-то с вами будем об этом знать… Как же мы-то?
– Да нормально. Мы с тобой будем сообщницами, вместе перед богом на скамью подсудимых сядем. Нет, не так… Я возьму на себя половину твоего греха. Вместе ведь легче его нести? Ничего, Ника, прорвемся.
– Какая же вы, Маргарита Федоровна… Вот всего ожидала от этого разговора, только не этого!