Комендант штаба Михеев, выполняя полученные от Щорса указания, в назначенный день собрал всех красноармейцев, желающих стрелять в «бога богов», и повел их на площадь под командой.
«Бог богов» уже приготовился к представлению. Белая лошадь и сам он, облаченный в белый халат, были увешаны бесчисленным количеством зеркал и призматических стекол. Поднявшись на бугор, он исчез в ослепительном блеске отражавшихся от него солнечных лучей. Стрельба по такой цели действительно могла оказаться безрезультатной.
Михеев подъехал к «богу богов» и приказал ему спуститься с бугра. «Бог богов» заартачился.
— Тогда я застрелю тебя без всякого представления. Моя пуля верная, — сказал Михеев, расстегивая кобуру.
«Бог богов» вынужден был выполнить приказание. Сообразив, что фокус его теперь вряд ли удастся, он откровенно воскликнул:
— Откуда ты взялся на мою шею!
Михеев, вернувшись к бойцам на линию огня, скомандовал:
— По богу богов, царю царей, черту чертей — огонь!
Белая лошадь взвилась на дыбы, и «бог богов», весь изрешеченный пулями, как куль, свалился на землю.
Выступление «бога богов» и вызванные им разговоры в полку заставили Щорса задуматься. Воспитание бойцов дивизии, разбросанной на широком фронте, зависело главным образом от среднего командно-политического состава. Между тем его не хватало во всех полках. Зачастую командирами взводов и рот Щорс вынужден был назначать людей не только без необходимой военной подготовки, но даже не умеющих как следует читать и писать.
Однажды, беседуя на эту тему с работниками политотдела, Щорс сказал:
— Ждать, пока нам пришлют людей, нельзя. Надо готовить их самим. Придется создать в дивизии свою школу красных командиров. Жизнь показывает, что я не могу обойтись без нее. Я не смогу приучить людей к порядку регулярной части, если не буду иметь подготовленного младшего и среднего комсостава.
Кто-то заметил, что вряд ли дивизия сможет создать такую школу.
— Если другие не понимают, что бездеятельность — преступление перед революцией, то нам не стоит следовать их примеру. Я решил создать школу — и, значит, создам ее.
И работа закипела. Щорс вызвал к себе одного из опытных строевых командиров и спросил его:
— Ты знаешь недостатки ребят?
Командир, подумав, ответил:
— По-моему, стреляют плохо.
Щорс засмеялся:
— Правильно, но, конечно, дело не только в этом. Я хочу создать школу красных командиров, которые будут не только хорошо драться, но и воспитывать бойцов в коммунистическом духе. Она должна быть моей гордостью. У нас есть еще необутые, неодетые бойцы, а школа должна показать, какой вскоре будет вся Красная армия. Я хочу, чтобы буржуазия Житомира рты разевала, когда мои курсанты будут маршировать по улицам. Понятно?
— Так точно. Понятно!
— Ты ведь коммунист?
— Да.
— А как ты приступишь к этому делу, если я поручу тебе подбирать людей в школу? — спросил Щорс.
— Очевидно, надо издать приказ о выделении людей.
— Никаких приказов. Сам ищи.
И Щорс тут же стал перечислять, кого надо взять в школу. Он знал в лицо не только всех командиров своей дивизии, но и большинство старых бойцов. Знал недостатки и достоинства каждого. В школу Щорс отбирал преимущественно коммунистов.
Через несколько дней старое здание бывшего житомирского епархиального училища, отведенное под школу красных командиров, было отремонтировано. Щорс вникал во все мелочи. Он требовал, чтобы для курсантов сделано было все возможное. По его приказу крупные житомирские домовладельцы должны были в течение одного дня представить в школу нужное ей оборудование. В городе началось необычайное движение: все извозчики везли в школу красных командиров кровати, матрацы, одеяла, белье. Общежития курсантов были обставлены с удивительной для того времени тщательностью. Клуб школы украшали зелень, мягкая мебель, ковры.
Спустя дней десять после решения Щорса о создании школы товарищ, назначенный ее комиссаром, доложил, что триста курсантов готовы приступить к занятиям.
На площади, против городского театра, выстроились роты школы. Курсанты были в новом обмундировании, в шапках-пилотках.
Щорс поздравил курсантов с открытием школы.
Боевая и политическая учеба в школе началась по программе, выработанной самим Щорсом. Каждый день курсанты ходили в поле для стрелковых и тактических занятий. Обычно в поле и обратно шли с оркестром. Толпы житомирцев провожали роты школы, любуясь выправкой, твердым и четким шагом щорсовских питомцев.
Все жители города знали, любимую песню курсантов:
Щорс относился к школе удивительно любовно, по-отцовски. Он отдавал ей все свободное от боевой работы время. Возвращаясь с боевого участка, он обыкновенно прежде всего заезжал в школу. Чаще всего это бывало ночью. На цыпочках, бесшумно ступая, он проходил мимо рядов коек, останавливался, чтобы поправить упавшее одеяло, и иной раз долго прислушивался к неровному дыханию какого-нибудь курсанта. И в строгих серых глазах Щорса чувствовалось тогда столько товарищеской заботливости и теплоты! Но если Щорс замечал какой-нибудь непорядок или хотя бы плохо сложенную на тумбочке одежду, дневальный сейчас же получал приказание доложить о замеченном непорядке командиру взвода. «Наш суровый и ласковый Щорс», — с гордостью и любовью говорили о нем курсанты.
Как-то Щорс уехал на боевой участок, и три дня о нем ничего не было слышно. Вся школа поднялась на ноги. Группы курсантов выехали на розыски. Можно было опасаться, что Щорс попал в руки одной из банд, оперировавших в районе Житомира. Действительно, это так и было. Но ехавший на машине Щорс, отстреливаясь, сумел ускользнуть. Шофер дал машине предельную скорость. Курсанты встретили своего начдива, когда, почерневший от пыли, он был уже вне опасности.
— Товарищи, среди нас есть волк в овечьей шкуре, — сказал Щорс, собрав курсантов. — Бандиты знают все, что у нас делается. Только выскочишь за город, тебя уже обстреляли. Надо проследить, и вообще будьте осторожны и бдительны.
Через несколько дней предатель был разоблачен. Он оказался бывшим юнкером, ловко скрывавшим до сих пор свое подлинное лицо, и был связан с одним шпионом, капитаном царской армии, работавшим в городе дворником.
Нередко курсантам приходилось выходить по тревоге из-за школьных парт, менять учебные патроны на боевые. В боях с бандами Соколовского, Колесниченко и других кулацких главарей курсанты проводили под руководством Щорса свои тактические занятия. Они говорили: «Щорс принимает от нас зачеты в бою». Бывало так: отправив курсантов против бандитов, Щорс тайком следовал за ними, на лошади или в автомобиле, издалека наблюдая их действия. Но в решительный момент он всегда неожиданно появлялся в цепи и увлекал курсантов в атаку.
После одного боя Щорс выделил из толпы захваченных в плен бандитов несколько человек и приказал отправить их в школу. Сразу было видно, что выделенные люди — крестьянская беднота, попавшая в банду по своей темноте.
— Примите их, как гостей, — сказал Щорс. — Разъясните им толково, за что борются большевики, а потом распустите по домам.
Пленные прожили в школе дней пять. Каждый день с ними проводились беседы. Одной из них руководил сам Щорс.
— Расскажите своим односельчанам, что вы видели и слышали у нас, — сказал он, прощаясь с пленными.
В борьбе с партизанской анархической стихией курсанты школы были самым надежным оплотом Щорса. Когда один из полков дивизии, Нежинский, разложенный петлюровскими агентами, отказался выполнить приказание командования и самовольно ушел с боевого участка, Щорс вышел к нему навстречу с ротой курсантов. Встреча произошла около Житомира. Курсанты построились развернутым фронтом против сбившихся в кучу нежинцев. Щорс вышел вперед и приказал бунтовщикам положить оружие. Нежинцы зашумели. Несколько человек прицелились в Щорса. Он подошел ближе, пристально посмотрел на них и сказал:
— Ну, что же не стреляете?
Никто не решился выстрелить. Один замахнулся было гранатой, но, встретив открытый, спокойный взгляд Щорса, опустил руку.
— Считаю до трех, — сказал тогда Щорс и приказал курсантам приготовить пулеметы.
Щорс считал быстро: «Раз, два, три». Со счетом «три» нежинцы начали складывать оружие.
Через несколько дней Щорс докладывал по прямому проводу командующему армией Семенову:
«Я разоружил Нежинский полк: первое — взял все как есть оружие, до последнего патрона, второе — отобрал все документы, третье — выделил всех нестроевых и командный состав, выделил всех бандитов и подозрительных, четвертое — всех остальных построил в две шеренги на плацу, подал команду „смирно“ и начал рассчитывать по взводам, отделениям, полностью по сто двадцать человек в роте и по триста шестьдесят в батальоне».
Глава девятнадцатая
ЧУЖИЕ ЛЮДИ
Дивизия Щорса выходила с боями к старой галицийской границе. В июле богунцы, тесня петлюровцев по линии Старо-Константинов — Проскуров, достигли пограничного местечка Волочиск; таращанцы, наступавшие со стороны Новоград-Волынска на Дубно, захватив его, вышли к границе у местечка Радзивилов. Под властью не вылезавшего из вагонов петлюровского правительства, которое носило громкое название «Директория», оставался только небольшой клочок украинской земли в районе Каменец-Подольска. Богунцы и таращанцы смеялись: «В вагоне Директория, а под вагоном территория».
Расстроенное петлюровское войско откатывалось в Галицию. Дивизия Щорса блестяще выполнила свои боевые задачи. Однако, в штабе армии некоторые военные специалисты начали распространять слухи, что Щорс не считается с оперативными планами высшего командования, действует по-партизански и т. п. Щорса редко можно было видеть взволнованным, но такие разговоры выводили его из себя. Однажды он вызвал по прямому проводу командарма Семенова и заявил ему:
«Товарищ Семенов, не знаю, как вы, но в штабе армии, как мне неоднократно приходилось слышать, почему-то считают, что я не подчиняюсь командованию армии. Я вам заявляю, что ничего подобного. Никакой партизанщины я не допущу. Люди, замеченные в ней, будут мною арестовываться и рассматриваться, как провокаторы. Безусловно, если бы я получил приказ, противодействующий общему делу революции, я бы его не исполнил, кто бы мне ни приказывал, что бы мне ни угрожало за неисполнение подобного приказа. Но я бы донес в ту инстанцию, от которой получил приказ. Закулисных интриг я не веду».
Командарм, успокаивая Щорса, передал:
«Тут глубокое недоразумение. Реввоенсовет армии считает вас главным и самым надежным оплотом на западе. Пока вы бодрствуете, мы спокойны. Ни о каких подкопах не может быть речи».
Однако, подкопы кто-то вел.
Одно обвинение не удалось — посыпались другие. Начались разговоры о том, что в дивизии Щорса очень трудно работать военным специалистам, что Щорс выживает их, никому не доверяет. Как ни старался Щорс не обращать на эти разговоры внимания, но они возмущали, нервировали его. Правда, бывали случаи, когда он отсылал обратно бывших царских офицеров, прибывших с предписанием о назначении их на должность «не ниже командира батальона». Бывали случаи, когда он, посылая в свои части на командные должности недостаточно проверенных им бывших царских офицеров, предупреждал командира полка и комиссара: «Смотрите за ним в оба». Однако, к тем военным специалистам, которые работали честно, преданность которых не вызывала у него сомнений, Щорс относился по-товарищески, чутко. Обвинение его в спецеедстве было клеветой. И Щорс чувствовал, откуда она идет.
Как раз в это время зачастили к нему из центра инспекторы с мандатами от Троцкого. По их поведению видно было, что им важно только одно: дискредитировать Щорса и его ближайших помощников. Но Щорс быстро отваживал этих людей. Он принимал инспекторов вежливо, но сухо, терпеливо отвечал на вопросы, однако, далеко не на все. Когда речь заходила о том, что Щорс считал военной тайной, он переводил разговор на другую тему. Словно предчувствуя предательство иудушки Троцкого, он с большой настороженностью и недоверием относился к его представителям, разъезжавшим в отдельных вагонах по тылам фронта. Настороженность Щорса заставляла их быстро прощаться с ним, рассыпаясь в комплиментах, заявляя, что тут им делать нечего и что они поедут прямо бригады.
— Прекрасно, — говорил Щорс, — но предупреждаю: в дивизии начальник — я. Все указания давать только через меня.
Однажды инспекция нагрянула в бригаду Боженко. Батько сидел в своем штабном вагоне и беседовал с только что приехавшим из штаба дивизии начснабом Тысленко. Комендант доложил, что прибыла инспекция и просит принять ее.
— А что, Мыкола принимает их? — спросил батько у Тысленко.
— Ну, конечно, — ответил Тысленко.
— Добре. Так и я приму. Пусть идут. Побалакаем, — сказал батько.
Он положил на стол нагайку, закрутил свои пышные усы и, видимо, для пущей важности, закурил сигару.
Вошли несколько военных, судя по внешности — бывшие царские офицеры.
— Сидайте, — сказал Боженко, — дуже радый вас бачыты.
Вошедшие покрутили головами, отыскивая, на что бы можно было сесть, но ничего подходящего для этого не обнаружили.
— Сидайте, сидайте! — настойчиво предлагал батько, окутанный клубами сигарного дыма.
Представившись, старший из инспекторов сообщил, что он должен прежде всего ознакомиться с личным составом бригады.
— Придется начать с вас, товарищ комбриг.
— Пытайте, — согласился батько.
Разговор происходил в таком духе:
— Ваше образование?
— Брехать не буду, что шибко важное. Ниже среднего.
— Но все-таки? Где учились?
— У дьячка. Ще як подпаском був. Пидписуваться у нього навчився.
— А ваше военное образование?
— Тоже пониже среднего. Просто сказать — царский каземат.
— Простите, но я не понимаю: при чем здесь каземат?
— А так нас же, арестантив, в каземати на прогулку строем гонялы, пид команду: тут я и навчывся командувать.
Старший инспектор пожал плечами.
— Ну, а как, товарищ Боженко, вам не трудно командовать бригадой, не имея более серьезной подготовки?
— Спытайте у Мыколы, вин вам скаже, — сказал батько и, наклонившись к Тысленко, спросил шепотом:
— Не вже ж у Мыколы така ж история?
Тысленко кивнул головой.
Боженко взял нагайку и, ударив ею два раза по столу, вызвал коменданта.
— Причепить вагон инспекторив до мого состава. Через пять хвылын дайте отправление.
Инспекторы растерянно переглянулись.
— Куда, товарищ Боженко?
— На передовые позиции, — сказал батько, играя нагайкой.
Старший инспектор пытался что-то возразить.
— Як я сказав, так и буде. Побачыте сами, як я командую… Я вас прикреплю до батальонив. А як жыви останетесь, побалакаем ще.
Когда перепуганные инспекторы вышли, Тысленко сказал:
— Смотри, батько, Мыкола осерчает.
Боженко серьезно взволновался:
— Да ну? Не брешешь?
— Факт. Осерчает.
— Що ж мени робыты?
— Отмени приказ.
— Ой, як не хочеться!.. Але прийдеться.
Боженко опять вызвал коменданта.
— Приказ одминяю. Хай идуть куды вгодно, а паровоза не давать. — Батько хитро улыбнулся. — Тут вже Мыкола до мене не причепыться. Вин сам паровоза цым господам не дае.
Тысленко понял, на что намекает батько. В Житомире был такой случай.
Щорс, занятый подготовкой боевой операции, получил телеграмму из Бердичева от инспекции с требованием прислать ей паровоз.
— Выясните состав инспекции и доложите мне, — приказал Щорс своему начальнику штаба.
Оказалось, что инспекция следует в трех классных вагонах, состоит из восемнадцати бывших офицеров и возглавляет ее известный Щорсу бывший царский генерал.