К сожалению, иллюзия благополучной жизни в Новочеркасске оказалась обманчивой. В городе появились большевики и стали мутить неустойчивых, глуповатых и легковерных. Разногласия и ссоры раздирали горожан. Донской ревком против Донского Войскового правительства, Съезд фронтового казачества против Донского Гражданского совета, белые против красных; люди, которые в прошлом были друзьями и с улыбкой приветствовали друг друга при встречах на улице, стали врагами и конца этому не предвиделось. Казаки, вернувшиеся с фронта, не подчинялись атаману и громко и заносчиво спорили со старшим поколением, которое не верило посулам Ленина и говорило, что все это враки. К городу подступали полчища красных. В таких условиях 9 февраля малочисленная Добровольческая Армия, лишенная поддержки населения, была вынуждена оставить Новочеркасск и выступить на Кубань. Берсенев и Шебаршин разминулись с генералом Корниловым всего на два дня. Это было разочарованием, но не все было потеряно. Трое друзей присоединились к уходившему 12 февраля в Сальские степи отряду Войска Донского. Немного было этих героев, меньше двух тысяч, но они положили начало сопротивления большевикам. Евтюхов был зачислен в юнкерский конный отряд есаула Слюсарева, передав спасенное им знамя командиру, а Берсенев и Шебаршин в отряд полковника K. K. Мамантова.
«Много орденов заслужили?» спросил Берсенева сумрачный, большеносый Мамантов, поглаживая свои пушистые горизонтальные усы. «Да, удостоился георгиевского креста и знака за отличную стрельбу первой степени,» ответил Берсенев, направляя своего рыже-золотого дончака через неширокий ручей. Мамантов гарцевал рядом и лошадиные копыта звучно продавливали корку льда. «Я вашего приятеля еще с германской войны помню,» Мамантов указал на Шебаршина, едущего впереди них на серой в яблоках кобыле. «Он у меня тогда хорунжим служил. Очень бравый офицер. Не убоялся картечи, повел сотню в атаку и выбил неприятеля из окопов. Был отмечен в августейшем приказе,» полковник даже крякнул от воспоминаний о тех славных днях, когда царь сидел во дворце на престоле, раздавая своим верным слугам ордена и золотые монеты, и все было просто, легко и ясно. Подскочивший есаул прервал его. Откозыряв и указывая на опрокинувшеся на бок орудие и тягловую лошадь, запутавшуюся в постромках, он скороговоркой докладывал полковнику. «Ничего вы без меня не можете,» беззлобно махнул рукой Мамантов и поскакал им на помощь. Организационный талант полковника был применен и в этот раз: лошадь была быстро освобождена, пушка поставлена на колеса и марш продолжен. Тусклый свет солнца пробивался сквозь прорехи в густых свинцовых облаках. Третий день казачье войско генерал-майора П. Х. Попова пересекало унылую, огромную равнину, раскинувшуюся вокруг них. Войско искало свои зимовники, где их ждало продовольствие и фураж, рассчитывая получив подкрепления и отдохнув, вернуться весной в Новочеркасск, чтобы выбить большевиков с родной земли. Растянувшаяся в белоснежье колонна оставляла за собой широкий след: отпечатки подкованных копыт кавалерийских лошадей, вмятины от ног пехотинцев, рытвины, оставленные колесами орудий и полозьями саней, тяжело нагруженных пулеметами с боеприпасами. К концу дня завиделись соломенные крыши трех изб и десятка строений, сложенных из жердей, обмазанных глиной. Из кирпичных труб маняще тянуло дымком, в котором самые проголодавшиеся учуяли запах варившейся куриной похлебки. Все оживились и заторопились, предвкушая скорый отдых. Два сидня, так называли казаков постоянно живущих на хуторе, уже поджидали войско, отворив ворота в загон. Наряженные в овчинные шубы и шапки, короткие и коренастые, с широкими лицами, заросшими рыжей щетиной, и сплющенными, вздернутыми носами, они улыбались и приветливо махали руками. Берсеневу удалось поставить своего дончака в теплую конюшню. «Как там мой Байсар?» закручинился он. «Я оставил его на попечение Сашеньки. Она любит лошадей. Байсар всегда рад ей. Увижу ли я их когда-нибудь?» Он слегка потер пальцами свой лоб. Просторное надворье было предусмотрительно расчищено от снега, однако толстый слой его по-прежнему лежал на крышах строений. Гирлянды сосулек свисали с карнизов, со стен и балок над головой. С хрустом печатая свои шаги на замерзшем грунте, Берсенев пересек двор и толкнул дверь в избу. Здесь стояли хохот и веселье. Вокруг стола, в облаках теплого пара, поднимающегося от двух стоящих посередине чугунков, сидела дружелюбная компания его однополчан с ложками в руках. С аппетитом они жевали и проглатывали, лопали и хряпали, помогая себе пальцами и ладонями, и нахваливая хозяйку. Их папахи, шапки и валенки были свалены в угол, и три немолодых, суровых бабы с замкнутыми лицам и головами, туго затянутыми в белые платки, суетились возле печи, где что-то варилось, шипело и булькало. Завидев подполковника, казаки разом подвинулись, освобождая ему место. Берсенев, сняв с себя верхнюю одежду, сел и зачерпнул кулеш. Вкус был восхитительный.
В апреле Донская армия, отдохнувшая и выросшая до трех тысяч штыков, начала свой обратный путь к столице области и 3-го мая 1918 года победно вошла туда. Большевики, показавшие свою кровавую сущность, позорно бежали, оставив после себя тысячи вдов, груды расстрелянных и искалеченных пытками мужчин и ограбленные банки. Возмущение было беспредельным. День и ночь на улицах и площадях теснились люди во военных формах. Шли формирования добровольческих и партизанских частей. На улице, около того дома, в котором остановились Берсенев и Шебаршин почти постоянно толпились конные и пешие казаки, справно одетые, вооруженные, на добрых лошадях. Желающих отметить документы в канцелярии было много и приходилось ждать несколько часов. Гул сотен возбужденных, радостных голосов висел в воздухе. «Вот погоди, Царицын возьмем, а там и за Москву примемся. Она недалече!» Кто-то весело рассмеялся. 16-го мая в Новочеркасске атаманом Всевеликого Войска Донского был избран генерал П. Н. Краснов. Набралась силы и Добровольческая армия. Она выросла и окрепла. Вскоре cвоими победами добровольцы расчистили себе тылы и, хитроумным маневром сбив с толку противника, начали движение на Царицын. Наступило лето 1919 года. Неистовые пожары Гражданской войны полыхали по всей стране. Ожесточение и ненависть воюющих сторон достигли предела. Кровь людская лилась рекой, и cтон и плач вздымались к небу. Революция разъединила людей, научив их ненавидеть друг друга, и казалось нет конца их мукам и слезам. Белые, окрыленные успехами в боях, с надеждой на скорую окончательную победу двигались на Орел. 3-го июля 1919 главком Вооруженных Сил Юга генерал А. И. Деникин обнародовал в Царицыне свою знаменитую Московскую директиву. До Москвы оставалось меньше четырехсот верст. Наконец-то настал тот день, которого ждала вся Россия. «Сегодня я отдал приказ идти на Москву!» объявил выстроившимся на городской площади войскам Деникин. «На Москву! На Москву! Спасайте Россию!» кричали сгрудившиеся на тротуарах горожане. В восторге дамы в кружевных платьицах, окаймленных рюшечками, подбрасывали в воздух свои элегантные зонтики и шелковые платочки, а мужчины, с нафабренными усами — свои котелки. Батальоны маршировали четко и слаженно. Их выправка была безупречна, а винтовки на плечах готовыми к бою. Первая рота… Вторая…Третья… Выше головы!..Шире шаг!..Знамя вперед!.. Первый вагон… Третий… Четвертый… уже на перроне кричали ротные и взводные командиры. Запевай:
Марш вперед, Москва нас ждет,
Деникинцы лихие!
Славный полк не победит
Советская Россия…
Все шло без сучка и задоринки. Уже планировались мероприятия: парад на Красной площади, богослужение в Успенском соборе, торжественный обед в Грановитой палате и публичная порка вождей мировой революции и пролетариата. К сожалению, реальность редко складывается согласно нашим мечтам и ожиданиям. Исключительный по своей силе порыв десятков тысяч патриотов спасти свою страну от рабства и грабежа оказался безрезультатным. Несогласованность действий и разрозненность сил, перебои со снабжением, малочисленность состава и нехватка кадровых офицеров послужили причиной того, что наступление стало замедляться и буксовать. В попытке изменить ситуацию в свою пользу в августе 1919 командование ВСЮР решило провести рейд по тылам красных. Генералу Мамантову было доверено это почетное задание.
Глава шестая. По тылам красной совдепии
Прощальная пирушка была в самом разгаре. Они собрались в ресторане Медведь, что на Княгининской улице недалеко от Волги. Шебаршин во время своих странствий по городу давно приметил красную вывеску этого заведения первого разряда, где никто не откажет в «казенке» и где можно пообедать «сытно, сладко и приятно и на русский манер». Все уже стало как встарь, улицы подметены, дома законопачены, трамвайное сообщение восстановлено и ничто не напоминало недавних боев за исключением виселиц, стоящих на окраине, где раскачивались высохшие тела казненных со свернутыми шеями и скрученными сзади руками, и множества свеженьких могил на городском кладбище. Перед походом Берсеневу было присвоено звание полковника и это событие также заслуживало внимания. Его старые погоны, те самые, которые он спорол в Плещеевском бору, сейчас лежали перед ним на столе между блюдом с расстегаем и тарелкой с заливной уткой. Больше года красовались они на его плечах после его прихода на Дон; с ними он прошел и Степной поход, и стычки с нарождающимися отрядами Буденного и штурм Царицына. Он заметно постарел, пожух и осунулся. Пять лет войны, опасностей, лишений и одиночества отразились на нем. Под глазами залегли тени и морщинки, а в висках замелькала ранняя седина. Недавно заживший глубокий осколочный шрам, пробороздивший правую сторону его шеи, не мог быть скрыт наглухо застегнутым воротом его щегольского мундира. Однако, сил в нем не поубавилось: поступь его была быстра и уверенна, голова гордо поднята вверх, режуший взгляд пытлив и колюч, рука тверда и выбивал он из своего нагана, как и прежде, трефового валета с пятидесяти шагов. Рядом с ним во главе стола сидел генерал Мамантов, который употребив свое влияние, заказал сегодня для своих однополчан отдельный кабинет. Медведь, один из немногих уцелевших ресторанов в Царицыне, несмотря на дневное время был переполнен. В главной зале oфицеры в разнообразнейших формах и эполетах под ручки со своими дамами, прекрасными и нарядными как цветочные клумбы, занимали все свободное пространство. На высокой деревянной сцене румынский оркестр играл военный вальс На Сопках Маньчжурии, а из примыкающей биллиардной доносился резкий стук костяных шаров. Мириад голосов жужжал не переставая, все мужчины курили, посуда позвякивала и люстры покачивались от топота каблуков танцующих пар и, чтобы услышать своего собеседника, надо было близко наклоняться к нему. Официанты в белых фартуках, ловко лавируя с подносами на плечах, разносили заказы. Просторный кабинет, где находился Берсенев со своими соратниками, был украшен высокими пальмами в кадках, дубовым резным буфетом в углу и «механическим оркестроном», выписанным из Германии еще до войны, которым никто не умел пользоваться и который никогда не работал. Этот музыкальный аппарат напоминал платяной шкап со стеклом в передней части, через которое было видно саженное латунное колесо с дырочками по окружности. Сохранилoсь предание, что когда-то шкап мог играть Полет Валькирий, но подтвердить этого никто не мог по причине давности лет и состояния душевного здоровья пострадавших. За прямоугольным обеденным столом, накрытом белой скатертью разместилось тридцать пять офицеров, отобранных Мамантовым для предстоящей военной операции. В своей кочевой жизни офицеры давно не встречали такого изобилия роскошной фарфоровой посуды, наполненной до краев изысканными явствами и редкостными закусками. Сервировка была также безупречна — не были пропущены ни пирожковые тарелочки, ни бокалы для шипучих и игристых вин, ни вилочки для омаров, ни букеты цветов в китайских расписных вазах. Твердые, как жесть, полотняные салфетки уже покрывали колена захмелевших обедающих, которые закончив с супом-пюре, ожидали жаркого. На вместительной буфетной стойке теснилась батарея разноколиберных бутылок. В фужеры и рюмки лакеи разливали господам офицерам затребованные вина, коньяки и водки, и подавали гаванские сигары. Дамы приглашены не были, все были свои и можно было не стесняться в выборе разговорных тем. Дым стоял коромыслом и часы летели как минуты. Генерал, с бокалом пенившегося шампанского в руке, поднялся, чтобы произнести тост. «Прежде всего помянем тех, кого с нами нет; за тех кто своими жизнями заплатил, чтобы сделать наш сегодняшний праздник возможным.» Мамантов опорожнил свой длинный узкий бокал и все последовали его примеру. Не присаживаясь, он поманил лакея и тот наполнил бокал генерала вновь. Мамантов высоко поднял свой кубок. «За моего железного друга и соратника, за смелого боевого офицера, который не единожды выручал меня и своих товарищей, готового на любую жертву во имя победы и всегда защищавшего честь полка, за полковника Берсенева! Ура!» Дружное Ура! раскатилось под сводчатым потолком, все присутствующие, поднявшись, долго чокались c друг с другом и новоиспеченным полковником, а потом, когда звон хрусталя утих, разом выпили. «А тех кто зазевался свои же в сторону отбрасывают,» давясь от смеха Мамонтов обратился к своему соседу, когда все вернулись на свои места. Тем временем в кабинете появились официанты с подносами, на которых стояли тарелки с горячим. Берсенев сделал непонимающее лицо. «Ты моего ротмистра Хвостищева знаешь?» Берсенев кивнул головой, припомнив чубатого и мордастого, вечно смеющегося гуляку, который бесшабашно лез в любую авантюру. «Так вот его патруль вчера задержал на Набережной улице одного мещанина. Документы на имя Скоробoгатова были в порядке, но слишком он елозил и нервничал. Решили обыскать. Ничего не нашли, но когда Хвостищев возвращал ему шапку, за подкладкой что-то зашуршало. Распороли, а там шифровки на папиросной бумаге. Где взял? К кому нес? Кто таков? С кем связан? У ротмистра кулаки как арбузы. Он быстро вымолотил ответ. Оказывается Скоробогатов был связным, должен был пересечь линию фронта и к утру доставить шифровки к красным. «Показывай, где живешь!» приказал ему Хвостищев. Тут уже подоспела наша контразведка и Скоробогатов, всех их вчетвером, повел к себе. По дороге его спрашивали: «Kак ты можешь успеть, ведь до фронта пятьдесят верст?» А он говорит: «Я к ним на коне…» «Каком коне?» говорит контразведчик. «Bсе они реквизированы для нужд фронта. Не врешь ли, ты паря?» Тут он подводит их к недурному такому двухэтажному домику за штакетным забором, стоящим на обрыве. Сараи там какие-то, но никаких лошадей нет. «Соврал, подлец», Хвостищев ему свой кулак в нос тычет, а тот говорит: «Никак нет» c. В опочивальне оно» с».» Мамонтов еле сдерживался, чтобы не рассмеяться. Казалось он помолодел, морщины на лице его разгладились, а ладони от восторга хлопали по столу. «Вдруг казак, который спроворился раньше всех сбегать в дом, выскакивает на крыльцо, как очумевший; зеньки вытаращены и весь в поту, «Извольте взглянуть, ваше благородие, на второй этаж.» Хвостищев туда, как буря влетает, и лбом своим хряскает в лошадиный зад!» У генерала больше не было мочи сдерживаться и он стал хохотать. Ему стали вторить Берсенев, Шебаршин и все сидящие недалеко от Мамантова, а потом гомерический хохот охватил всех присутствующих. Им здесь было хорошо и весело. На короткое время забыли они свои невзгоды и свое тревожное, сумрачное завтра. «А что же было дальше?» кричали с другого конца стола. «Потом, когда они успокоились,» продолжал Мамантов, «рассмотрели гнедого жеребца, тихо стоявшего в спальне и спокойно жующего сено. Под хвостом его был привязан мешок для, сами понимаете, навоза, а окошко всегда держали распахнутым, чтобы дурной воздух не задерживался. Скоробогатов его три месяца там и прятал и все три месяца к какому-то начдиву Чапаеву на ту сторону фронта записки возил. Задумались контразведчики, что делать? Подменить шифровку и послать Скоробогатова опять за линию фронта? Но ведь не вернется, подлец. Поэтому решено было его расстрелять, а жеребца вернуть в строй. Вот и весь сказ.» Они опять выпили по стопочке смирновской и закусили балыком. «Не хватает нам кадровых офицеров, таких как вы,» посетовал Мамантов. «Трудно им добраться до Дона, чтобы пополнить наши ряды, а теперь и совсем невозможно: все пути — дороги с севера к нам фронтом перерезаны.» Он насадил на кончик вилки оливку и отправил ее себе в рот. «Действительно, как меняются времена,» Шебаршин отложив десертную ложку, промакнул губы салфеткой, «ведь полтора года назад мы в Новочеркасск в вагоне первого класса прикатили.» «Не пробуждай воспоминанья…» замурлыкал генерал, вертя в пальцах пузатый коньячный бокал, который был почти пуст. «Не трое ли вас там было?» Он наставил на собеседника свои осоловевшие глаза. Обед длился уже третий час и строй бутылок на буфетных полках заметно поредел. «Так точно. Юнкер Евтюхов был с нами в купе.» «Евтюхов…» лоб генерала нахмурился. «Тот молодец, который спас ротное знамя. Хотел я его в свой отряд включить, но не орел он еще, а пока что орленок. Придет время и станет таким, как вы. В поход со мной идут лучшие. Дело смелое и отчаянное. Перед этим я с каждым бойцом встретился и по душам поговорил. Многих забраковал. Слабые духом и телом тягот не выдержат; себя погубят и товарищей подведут.» Неожиданно он расправил плечи, выпрямился в кресле и строгим взглядом охватил всех своих офицеров. Глаза его обрели прежнюю проницательность. «А в дело мы идем скоро. Ждите приказа.»