Майклсон сел в кресло, привычно закинув ноги на низкий кофейный столик и, откинувшись на изголовье, бросил долгий взгляд на законченный портрет Эмили. Клаус нашел в себе силы закончить его без натурщицы, и теперь взирал на портрет, потягивая бренди мелкими глотками.
«Шедеврально», — не без удовольствия думал первородный, глядя на плоды трудов своих, на четкие и плавные линии, умело наложенные мазки, игру света и тени. Эмили была здесь точно живая; даже еще краше. Старинное платье, длинные жемчужные бусы, задумчивый взгляд, устремленный вдаль… И, самое главное — прижатые к груди, словно в знак полного надежды ожидания, руки в тонких золотых браслетах. Изящные руки с тонкими длинными пальцами, в которые он когда-то влюбился.
Странное дело — он любил этот портрет и одновременно ненавидел, как дорогую сердцу вещь, некогда сыгравшую в его жизни роковую роль. Клаус мог бы изорвать его, плеснуть в недорисованное лицо растворителем, закрыть в дальнем чулане в конце концов, накрыв старой ветошью. Но нет. Портрет Эмили стоял на мольберте посреди его комнаты, окруженный складками тонкой белой ткани, и Майклсон, глядя на него, поддерживал тем самым тлеющий огонек мести, не давая ему угаснуть. Не давая себе забыть.
В первый дни он был жутко зол. Клаус узнал, что Лоуринг уехала из Сан-Франциско первым же автобусным рейсом до столицы Калифорнии, после чего ее следы бесследно терялись. Тогда, вне себя, он нанес визиты родителям Эмили и всем ее друзьям, выясняя, известно ли им что-нибудь о местонахождении беглянки. Однако все без исключения качали головами и разводили руками. Первую же подругу Лоуринг Клаус убил, не удовлетворившись ответом. Где-то на периферии сознания мелькнула мысль, что ряд убийств друзей и родственников заставит девушку вернуться в Сан-Франциско, однако вовремя спохватился. Нечего привлекать к себе внимание, пусть даже отец все еще рыскает по восточному побережью.
Тогда Клаус избрал иную тактику. Приказав поверенным избавиться от тела — которое, к слову, вскоре выловили из залива, — он установил наблюдение за всеми, кому могла позвонить Эмили, и принялся ждать.
Первый же звонок раздался спустя пять дней после побега. Лоуринг позвонила родителям, однако тем не удалось выяснить, где же дочь пребывает в данный момент. Майклсон так увлекся своей охотой, что даже подключил к поискам телефонную компанию. Немного внушения — и сотрудники с радостью делились информацией по поводу того, откуда поступали звонки. Тогда-то Клаус невольно проникся к Эмили уважением: та никогда не позволяла засечь себя, пользуясь исключительно телефонами-автоматами, тратя на разговор в среднем не более десяти секунд. Несмотря на все предпринятые усилия, Лоуринг ускользала из рук первородного подобно бесплотному призраку, но Майклсон понимал, что она не будет делать это вечно.
И вот, спустя долгих пять месяцев бесплодных поисков, мышка-Эмили наконец-то показала мордочку из своей норки в Колорадо.
— Она в Теллерайд, — сообщила Клаусу учтивая и услуживая телефонистка. В свое время она была так пленена его обаянием, что Майклсону даже не пришлось ничего внушать. — Сигнал шел из местной закусочной.
— Спасибо, дорогуша, — первородный одарил девушку обаятельной улыбкой, что было равносильно словам: «Ты оказалась полезной, поэтому, пожалуй, оставлю тебя в живых».
Клаус провел последнюю ночь, сидя перед портретом в глубокой задумчивости. Едва забрезжил рассвет, он поднялся с кресла и, разминая затекшие мышцы, не спеша подошел к собственному творению. Засунув ладони в карманы брюк, Майклсон еще некоторое время стоял над ним, склонив кудрявую голову в задумчивости, затем, словно решившись, схватил со стола растворитель и плеснул прямо в лицо нарисованной Эми. Краска потекла мутными от смешения цветов потоками, в нос ударил едкий запах растворителя. Картина поплыла, уничтожая многодневную работу первородного. Лицо, грудь, руки Эмили Лоуринг превратились в зловещую оплывшую кляксу, но Никлаус этого уже не видел. Путь его лежал в Теллерайд.
***
Никогда еще Эмили не было так легко на душе, как после переезда в Теллерайд. Как хорошо жить в свое удовольствие и не оглядываться всякий раз за спину, нервно вздрагивая от каждого подозрительного звука! Как хорошо сменить шум большого города на неспешный гомон уютного местечка у подножия Скалистых гор!.. Конечно, порой жизнь Лоуринг омрачалась воспоминаниями о родителях, которых она оставила в Сан-Франциско, но в целом девушка ощущала полное спокойствие и удовлетворение жизнью. Она быстро нашла свое место в теллерайдском обществе, устроившись небольшую уютную закусочную и принимая самое активное участие в жизни города. Эмили не пропускала ни одного праздника, ни одного мероприятия, ибо всерьез намеревалась пустить здесь корни, а для этого ей нужно было расположение и уважение окружающих. К слову, и ее, и Джинни горожане приняли с распростертыми объятиями. Уайт, к немалому удивлению Лоуринг, даже перекупила у старой хозяйки их маленький домик, так что теперь у обеих подруг появилась своя уютная гавань.
Эмили, долго думая над таким раскладом, в конце концов решилась задать Вирджинии волнующие ее вопросы: как старая хозяйка — та еще грымза! — согласилась продать им дом, и откуда у путешествующей налегке Уайт взялась такая сумма денег.
Джинни, одним движением перекинув за спину тяжелые косы, небрежно пожала плечами:
— Ну да, у меня есть кое-какие сбережения. Собственно, я умею управлять своими финансами. Цент к центу, доллар к доллару, и так далее… Ну, а миссис Мёрдок, — девушка потянулась к мотку пушистой желтой пряжи, — скажем, я была довольно настойчива и убедительна. Да и сумму я предложила вполне себе заманчивую. Бабуля долго не упрямилась… А теперь, Эми, солнышко, подай-ка мне вон те тонкие спицы. Хочу связать тебе хороший шарфик с кисточками.
На этом разговор плавно перетек в другое русло, и Лоуринг сочла свое любопытство полностью удовлетворенным. Ну как полностью… Обычно болтливая подруга не всегда спешила делиться историями из жизни. Нет, конечно, Джинни рассказывала немало курьезных случаев, что произошли с ней в разные годы, однако упорно избегала разговоров о том, что же заставляет ее часто менять место жительства. Однажды Уайт невзначай упомянула об этом, тем самым возбудив в Эмили любопытство, но развивать тему отказывалась. Все, что девушке удалось узнать, так это то, что в последний раз Джинни жила где-то в Айдахо, а до этого — в Оклахоме. В конце концов Лоуринг решила, что подруга находится в ситуации, схожей с ее собственной, а потому перестала лезть в потемки чужой души. Раз Уайт чувствует себя спокойно, то и ей пора расслабиться.
Вообще, Джинни была довольно интересной персоной. Живая и веселая, она порой впадала из крайности в крайность, чем неоднократно удивляла Эмили. Уайт любила рукоделие во всех его проявлениях, поэтому по всему дому в невероятном количестве валялись разнообразные крючки, спицы, игольницы, пряжа… И так до бесконечности. Девушка самостоятельно купила в магазине легкую ткань и сшила симпатичные ситцевые занавески. А еще вязала бесконечные шарфики-шапочки-джемпера для Эмили, точно та была не ее ровесницей, а любимой внучкой.
Старомодна была Джинни и в вопросах личного характера. Как-то раз у подруг зашел разговор по душам, что постепенно перетек к обсуждению противоположного пола и интимных отношений. Каково же было изумление Лоуринг, когда от ее в общем-то обычных рассказов лицо Уайт вдруг приобрело оттенок спелого помидора! Тогда-то и выяснилось, что Джинни относится к той редкой категории девушек, что рьяно блюдут свою честь, и до свадьбы — ни-ни. Даже кольцо целомудрия носила на безымянном пальце — симпатичное такое, серебряное, со скромным камушком.
— Сейчас соблазнов, конечно, много, — бормотала Уайт, смущенно опустив глаза, — и каждый третий парень так и норовит залезть ко мне под юбку. Но я твердо следую своим принципам, и отдамся только своему мужу в первую брачную ночь, как и полагается.
Эмили только пораженно качала головой. Да уж, вот это был сюрприз!..
Еще одной страстью Джинни, помимо рукоделия, была музыка. Ее звуки никогда не смолкали в их доме. Включив радио по пробуждению, девушка его не отключала до того момента, пока не ложилась спать. Уайт слушала все: рок-н-ролл и классику, джаз и диско, рок-композиции и ретро сороковых годов. Она была ярой меломанкой, и практически все песни знала наизусть, подпевая при любой удобной возможности. А затем и вовсе купила себе симпатичный кассетный плеер и не расставалась с музыкой даже выходя из дома.
В тот день, когда в нашей истории была поставлена точка, Джинни ушла куда-то по своим делам, и случайно оставила девайс дома, на столике в прихожей. Эмили, собираясь на занятия танцами, не долго думая, взяла плеер с собой. С Modern Talking, Дженис Джоплин и Фрэнком Синатрой дорога казалась куда интересней и короче.
После занятий, ощущая приятное тепло и натруженность в мышцах, Лоуринг заскочила в ближайший супермаркет за продуктами и вскоре вышла оттуда с набитым до краев бумажным пакетом. Нужно было приготовить ужин — это стало прямой обязанностью Эмили, так как Джинни терпеть не могла стоять у плиты. Пожалуй, это было то немногое, что она не любила.
Девушка, поправив свободной рукой связанный Уайт желтый, точно цыплячий пух, берет, поудобнее подхватила пакет и отправилась домой широким пружинистым шагом в такт музыке. Малиновое предзакатное солнце посылало городу прощальные лучи; мороз крепчал. Эмили уже предвкушала, как вернется домой, заварит крепкий травяной чай, согреется и уже тогда приступит к приготовлению спагетти болоньезе. Рецептом поделилась одна хорошая знакомая, наполовину итальянка, и Лоуринг не терпелось его попробовать.
Подходя к дому, Эмили заметила, что входная дверь чуть приоткрыта. Девушка нахмурилась, однако подумала, что это, должно быть, Джинни по возвращению не замкнула ее как полагается — дверной замок был неисправен, оттого дверь постоянно открывалась. Лоуринг поднялась по ступенькам, вошла в небольшой коридорчик и, приложив усилия, плотно прикрыла дверь. Удостоверившись, что все в порядке, она, пребывая в полной уверенности, что Уайт уже сидит в гостиной со своим вязанием, отправилась на кухню, дабы разобрать пакет.
— Джинни, — вещала она, вынимая первым хрустящий французский багет, — ты опять забыла проверить двери. Мне кажется, пора бы уже пригласить плотника или еще кого, чтобы он наконец разобрался с нашим замком. Эти неполадки уже выводят меня из себя, — Эмили замолчала, переводя дыхание, и выложила на стол упаковку черри и несколько банок с мясными консервами. — Джинни, ты меня слышишь?
Ответа не последовало. И тут Лоуринг поняла: что-то не так. Она замерла и прислушалась. Тишина. Тяжелая гнетущая тишина.
— Музыка… — прошептала она. — Почему не играет музыка?
Дурное предчувствие охватило Эмили, и она, взяв первое, что попалось под руку — скалку — двинулась на цыпочках в гостиную, замирая от страха. Неужели кто-то пробрался в дом в их отсутствие? Воры? Или…
Лоуринг застыла на пороге, едва дыша. В кресле Джинни кто-то сидел, но она не могла понять, кто — со спины не было видно. Крепче сжав скалку, Эмили стиснула зубы и сделала еще шаг, намереваясь обрушить предмет на голову незваному посетителю. Шаг, второй, третий… Сердце судорожно трепыхалось где-то в горле, внутренности стянулись в один плотный узел.
— Уж не собираешься ли ты застать меня врасплох, дорогуша? Твое сердце стучит как пулемет.
О боже. Эмили тяжело сглотнула, и скалка выпала из внезапно ослабевших пальцев, с тихим стуком упав на ковер. Боже. Этот голос так долго преследовал ее в кошмарах, что девушка не могла не узнать его.
— Клаус… — прохрипела она. Мир вокруг закружился, когда пришелец поднялся с места и, сверкая глазами, уставился на Лоуринг.
— Неужто ты, маленькая глупая мышка, надеялась, что я тебя не найду? — Майклсон в одно мгновение преодолел разделяющее их расстояние и схватил Эмили за горло. Та испуганно пискнула и закрыла глаза, пытаясь сделать хотя бы один судорожный вдох. Ноги ее будто приросли к полу, а затем и вовсе подкосились, когда Клаус вновь заговорил.
— Слышала поговорку? Любопытство сгубило кошку, — первородный сжимал ледяные пальцы на шее Лоуринг, наслаждаясь смертельным ужасом в ее глазах. — Чего ты добилась, вломившись в ту комнату, Эмили? Чего, я спрашиваю?! — буквально проорал он, отшвыривая от себя девушку. Та упала на ковер, задыхаясь и кашляя. — А я ведь доверял тебе, — угрожающе-тихо закончил он.
— П-прости, — всхлипнула Лоуринг, дрожа всем телом. Она не могла смотреть на Клауса. Просто не могла.
— Ах, вот как, значит? — елейным голосом проговорил Майклсон. — Хм. Вот на это можешь не рассчитывать. Ты предала меня, а это я не прощаю никогда. Кстати, — вампир вдруг сменил тон — как будто они с Эмили сейчас сидели за чашечкой чая, как старые добрые друзья, — хороший домик, — он прошелся по гостиной и взял в руки одну из фотографий. Девушка молчала, глубоко и часто дыша. В глазах помутнело, во рту ощущался привкус крови. — А знаешь, что самое интересное? Что я с легкостью в него попал. Скажи-ка, дорогуша, — Клаус метнулся к Эмили и присел рядом с ней на корточки. Та отпрянула. — Кому принадлежит этот дом?
— М-м-мне, — пролепетала Лоуринг.
— Не лги! — окрик Майклсона показался девушке оглушительным громовым раскатом. — Правду, Эмили!
— М-м-моей подруге, Джинни Уайт… — выдавила из себя девушка, сжав в беспомощной ярости кулаки. Она не хотела подставлять ее. Не хотела…
— О, ну тогда другое дело! — Клаус вдруг расплылся в самодовольной ухмылке и поднялся с места, принявшись шагать из стороны в сторону. — Весьма занятно, не находишь? Ты сбежала от одного монстра, чтобы жить с другим.
— Что? — слова Майклсона не желали укладываться в голове Эмили. Она подняла бледное лицо на первородного, безмолвно требуя пояснений.
Клаус заложил руки за спину и отошел к окну:
— Дам тебе одну подсказку. Если бы ты была хозяйкой этого дома — ты, или какая-нибудь милая тетушка, я бы не смог попасть внутрь. А так как дом записан на малышку Джинни, то… — вампир выразительно взглянул на Лоуринг, выжидающе вскинув бровь.
На обескровленном лице Эмили вспышкой отразилось осознание, а затем она яростно затрясла головой:
— Нет… нет… Не может быть! Этого не может быть!
— Еще как может! — Майклсон издал короткий смешок. — Да, мисс Уайт не так проста, как кажется. О, малышка Джинни одержима лишь одним желанием: найти того, кто ее обратил… Тогда, летом сорок третьего, в Италии.
— Нет… — снова в исступлении прошептала Эмили, но Клаус продолжал:
— Странно, что у тебя нет следов укусов. Неужели маленькая медсестричка ни разу не питалась своим живым пакетом с кровью? Хотя, наверное, питалась — и тут же заметала следы, а? Хмм… Ладно, к черту болтовню, — Майклсон шагнул к Лоуринг и рывком поднял ее на ноги. Та с шумом втянула воздух и сжала зубы. — Слышал, ты занимаешься танцами? Неплохо, — хмыкнул Клаус. А знаешь, что? Станцуй для меня.
— Что?
— Станцуй для меня, — повторил первородный, — и если я останусь доволен увиденным, отпущу тебя.
Эмили горестно покачала головой:
— Нет, не отпустишь. Ты не за этим приехал сюда, не для того искал все эти пять месяцев. Я даже знаю, что выдало меня — тот звонок родителям.
— Ты все равно станцуешь, — тон голоса Клауса не сулил ничего хорошего, — а я посмотрю.
— Нет!
— Танцуй, я сказал! — заорал Майклсон, и на Лоуринг нахлынула уже знакомая жаркая волна, несущая тупую покорность. Она послушно сделала шаг назад и, подойдя к магнитофону — еще одному приобретению Джинни, нажала на кнопку включения. Из динамиков полилась плавная, и в то же время ритмичная музыка, и девушка принялась двигаться в такт завораживающей мелодии — сначала неохотно, затем более уверенно, снимая в процессе пальто, шарф, берет…
Клаус расположился в кресле, закинув ногу на ногу, наблюдая за тем, как танец захватывает Эмили, как она кружится на месте, запрокидывает голову, вскидывает руки, поводит бедрами и изгибается. Однако в глазах ее нет страсти, увлечения, огня, лишь покорность, вызванная внушением.