ПОВЕСТЬ О СТАРУХЕ И СУЛТАНЕ САНДЖАРЕ
Как-то шаха Санджара седая старуха одна
За полу ухватила, и в гневе сказала она:
«Справедливость являть, видно, властный, тебе не угодно,
Но обида твоя настигает меня ежегодно.
Пьяный стражи начальник вбежал в наш спокойный квартал
И напал на меня. Избивал он меня и топтал.
И за волосы взявши, меня он повлек от порога,
И царапала щеки мне жесткая наша дорога.
И обидам ужасным меня он речами подверг,
Кулаками позору пред всеми очами подверг.
«Прошлой ночью, — кричал он, исполненный пьяного пыла, —
С кем-то тут сообща человека не ты ли убила?>
Он обшарил весь дом. Беззаконье мы терпим и гнет!
Где же спины людей произвол еще тягостней гнет?
О пьянчуге шихне неужели не верил ты слуху?
Он и был во хмелю, потому-то избил он старуху.
Те, стучащие кубками, весь твой расхитили край!
И ни в чем не повинных уводят они невзначай.
Тот, кто видит все это и все же помочь нам не хочет,
Тот порочит народ, но тебя ведь он тоже порочит.
Я изранена вся. Еле дышит разбитая грудь.
В ней дыхания нет. Но смотри, государь, не забудь:
Если быть справедливым тебе в этот час неохота.
Все ж получишь мой счет. Ты получишь его в день расчета.
Правосудья и правды я вовсе не вижу в тебе;
Угнетателя волю я так ненавижу в тебе.
От властителей правых поддержка приходит и сила,
От тебя — только тяжесть, что всех нас к земле придавила.
Разве дело хорошее — грабить несчастных сирот?
Человек благородный у нищих добра не берет.
На дорогах больших не воруй ты поклажу у женщин.
Не бери, государь, ты последнюю пряжу у женщин.
Притязаешь на шахство! Но ты не властитель, ты — раб!
Лишь вредить ты умеешь, а в помощи людям ты слаб.
Шах. внимательный к людям, порядок наводит в округе,
И о подданном каждом он думает, словно о друге.
Чтоб указом любым всех он радовал в нашем краю,
Чтобы шахскою дружбою нежили душу свою.
Ты всю землю встревожил! Иль я неразумно толкую?
Ты живешь. Ну, а доблесть, скажи мне, явил ты какую?
Стала тюрков держава лишь доблестью тюрков сильна.
Правосудьем всегдашним в веках укреплялась она.
Но грабеж и бесчинство ты в каждую вносишь обитель.
Нет, ты больше не тюрк, ты, я вижу, индусский грабитель.
Города посмотри-ка: в развалинах наша страна.
Хлебопашец ограблен, оставлен тобой без зерна.
Ты припомни свой рок! Приближенье кончины исчисли.
Где от смерти стена? Вот на что ты направил бы мысли!
Справедливость лампада. Лампады пугается тень.
Пусть же с завтрашним днем будет дружен сегодняшний день!
Пусть же слово твое будет радовать старых готово!
Ты же дряхлой старухи, властитель, запомнил бы слово:
Обделенным судьбой никакого не делай ты зла,
Чтоб их громких проклятий в тебя не попала стрела.
Стрелы всюду не сыпь, иль дождешься недоброго часа!
Есть припасы молитв у несчастных, лишенных припаса.
Чтоб раскрылась вся правда, с железом ключа ты пришел.
Не затем, чтобы правду ударить сплеча, ты пришел.
Ведай, взявший венец, ты вовек не покроешься срамом,
Если раны недружных ты благостным тронешь бальзамом.
Пусть обычаем немощных станет тебя восхвалять,
А твоим, повелитель, — ласкать их опять и опять.
Береги, словно милость, возвышенных душ благостыню.
Охраняя немногих, что в тихую скрылись пустыню».
Что же стало с Санджаром, что встарь захватил Хорасан?
Знай: не внявшему старой — урок был губительный дан.
Где теперь правосудье? Все черным бесправьем объято.
Знать, на крыльях Симурга оно улетело куда-то.
Стыд лазурному своду, всегда пребывавшему в зле.
Вовсе чести не стало на где-то висящей земле.
Слезы лей, Низами, удрученный такою бедою,
Ты над сердцем их лей, что кровавою стало водою.
Речь седьмая
О ПРЕВОСХОДСТВЕ ЧЕЛОВЕКА НАД ЖИВОТНЫМ
На земле проживающий, нежный, как сам небосвод,
Холит небо тебя, и земля, и течение вод.
Ты ниспослан на землю, но ты и не знаешь, что дело
Краткой жизни твоей величавей земного удела.
Молока звездной вечности древле не ведал твой род,
Ибо сахаром милости был ты накормлен с высот.
И не должен ли быть ты душою прекрасен за это?
Должен быть ты прекрасен и полон великого света.
И каламом предвечности, где-то от смертных вдали,
Был прекрасный твой облик начертан для нашей земли.
Сердце смертным даруя, решили в высотах, что нужен
Для живущего стан, опоясанный нитью жемчужин.
Ничего, что ты слаб. Ты скажи: «Я на этом лугу
Отличаться от ланей и сильных оленей могу».
Все живущие твари тебе услужают покорно,
Это бедные птицы, в силках увидавшие зерна.
Ты — Хума. В каждом деле ты чести доверенным будь,
Безобидным и тихим и в пище умеренным будь.
Всех живущих на свете земная зовет мастерская,
И великих и малых к насущным делам привлекая.
Совы в сказках пугают, грядущих невзгод не тая,
И для кладов зарытых они ведь нужней соловья.
Те, которых завеса земному открыла пределу,
Душу в теле имеют, по ценности равную телу.
Хоть жемчужины эти — ничто перед морем твоим,
«О, жемчужины мира!» — порой обращаюсь я к ним.
Убивать ты не должен больших или малых, ведь виру
Ты за кровь не отдашь, и страданья не надобны миру.
И плохие и добрые чтут повеленье твое,
И в плохом и в хорошем они — отраженье твое.
Те, кого ты обуешь, дадут тебе шапку за это,
Чью-то тронешь завесу — твоя будет также задета.
* * *
Не желай, словно утро, завесы ночной превозмочь,
Будь завесы хранителем, словно глубокая ночь.
Любят осы завесу пурпуровой розы. Единой
Ты покрылся завесой, прозрачной завесой осиной.
Долго ль мошкою будешь — о, как ее участь горька! —
Ты гоняться за пищей меж тонких сетей паука?
Те, завесой укрытые, те, что миры создавали,
Многозвездной завесою тайну твою закрывали.
На путях за завесой ты все приобрел и пришел,
Отстранивши завесу, в земли новоявленный дол.
Надо сердце забыть, коль оно разлюбило завесу,
Не внимай ничему, что навек позабыло завесу.
Тот волшебник, что скрыт за завесою с давней поры,
Ткань завесы лазурной вознес не для праздной игры,
Только этой завесы касайся признательным взглядом,
Новых песен не пой, стародавним прельщаемый ладом.
О завесе услышав, пойди многомудрым вослед.
За завесою тайн стань участником тайных бесед.
Чище светлой души станет тело твое, только надо,
Чтоб его сорок дней окружала темницы ограда.
У побывших в темнице высокое качество есть.
Был в темнице Иосиф. Темница — великая честь.
Чем же высший почет, чем же ценность души обретают»
Все забвением благ — ты к забвенью спеши! — обретают.
Ты души серебро в отрешенья горнило вложи.
«Дай мне золото сердца», — отказу от мира скажи.
Ты подвижником стань, избери себе путь только правый,
Только так ты достигнешь величья и подлинной славы.
Коль себя ты смиришь, то динару блестящему дан
Будет правды твоей и смиренного сердца чекан.
Лишь поймешь, что с тобою природа в союзе и разум,
Сказ «Кузнец с москательщиком» вспомнишь, бесспорно, ты разом.
Этот веет пожаром, вздувая огонь, а другой
Овевает прохожего амброй своей дорогой.
Ты в поклаже природы спасенья не сыщешь: далеко
Птица клеть унесет, и закроется смертное око.
Ты привыкни к пути, что исполнен обмана всегда,
Будет благостный рок вожаком каравана всегда.
Чтоб главенства достичь, отказаться должны мы от страсти.
В отрешенье великом величье пророческой власти.
Покорив свою душу, ты радостным сердцем взыграй
И обуйся скорей: издалека завиделся рай.
Стань душою, что колокол, в блеске грядущего дива,
Будь служителем веры, не темным прислужником дива.
Ты в святилище веры спасайся от злого огня,
Чтоб не ведать смятения в грохоте Судного дня.
Был неверный избавлен от злого, от страшного рока
Лишь затем, что сродни приходился он роду пророка.
Взгляд высоко взнесенных не есть ли благая броня
Для исполненных веры, для полных святого огня!
ПОВЕСТЬ О ФАРИДУНЕ И ГАЗЕЛИ
Как-то царь Фаридун, при сиянье встающего дня,
Приближенных скликая, с отрадой вскочил на коня.
И, в степи предаваясь любимой охоты веселью,
Он увидел внезапно, что сам он подстрелен газелью.
Прелесть шейки и ног от вражды отклоняла стрелка,
О пощаде просили глаза, и спина, и бока,
Пусть охотника взгляд для бегущей газели — засада,
Но она, восхищая, казалось, бежала от взгляда.
Полонен был охотник, и плен был и скор и таков,
Что владыка почувствовал цепи тяжелых оков.
И, рванув повода и горя, и скача возле цели,
Спинку лука он сделал нетвердой, как брюхо газели,
И большая стрела не попала в отличную цель,
И встревоженный конь обежал неудачно газель.
Шах промолвил стреле: «Где же злое твое оперенье?»
И коню закричал: «Где твое за добычей стремленье?
О ничтожный твой бег, о ничтожность твоей тетивы!
Перед сей травоядной какое ничтожество вы!»
"И сказала стрела: «Подстрелить! Вот была бы досада!
Бессловесная эта — приманка для царского взгляда.
Твой восторженный взгляд — для прекрасной газели броня,
В цель должны попадать, но твоя не для цели броня».
Бубен видит владыка, и ждет он отрадного лада.
Лишь ладони играющих — радость для шахского взгляда.
Быть с клеймом вознесенных — завидный и сладостный рок.
Ведь с клеймом вознесенных и сам ты безмерно высок.
Для людей умудренных, чей так проницателен взор,
Нет служенья похвальней, чем крепкий святой договор.
Дланью верности крепкой возьмись ты за пояс обета.
Стражем верности будь пред лицом многолюдного света.
Много лалов имея, сокровищ немало тая,
Как служения пояс, лежит возле кладов змея.
Потому небосвод ярких звезд рассыпает каменья,
Что, над прахом поднявшийся, поясом стал он служенья.
Обладающий даром, хоть дар его светлый не мал.
Пред наставником пояс на трудном пути повязал.
И свеча, что сияет огнем золотым и веселым,
Пояс также носила, для воска покорствуя пчелам.
Ты не связан ничем, так вставай же скорей, Низами,
Чтоб связать себя службой, с поспешностью пояс возьми.