— Конечно, — нерешительно сказал полисмен. — Ну и жарища стоит! До Латинского квартала километров восемь отсюда?
— Наверное, — прикинул сержант. — Часть можно на трамвае проехать.
Полисмен вздохнул.
— На трамвае еще хуже. Такая давка, что скорее пешком пойдешь.
Сержант пожал плечами.
— 26-я — это в самом конце, — сказал полисмен. — Туда и трамвай-то всё равно не ходит.
— Не знаю, — сказал сержант. — Я там давно не был. Ну, действуйте, Маккормик.
— Ладно, — полисмен еще раз тяжело вздохнул. Он надел фуражку и отвернулся от барьера, но затем снова шагнул к нему. — А что, сержант, если его вывести из нашего района и пустить? Больше он, пожалуй, не сунется под трамвай. Не полезешь, мальчик, правда?
— Отпустите меня, — горячо сказал мальчик. — Отпустите. — Он взялся руками за барьер, напряженно и с мольбой глядя на сержанта. — Мне нельзя домой. Отпустите!
— Маккормик, — сказал сержант вставая. — Отведите его домой. Поняли? Если его оставить так, он черт его знает что сделает.
— Ну, конечно, — сказал полисмен. — Тогда придется доставить.
— Идите, Маккормик. — Сержант схватил телефонную трубку и с ожесточением принялся набирать номер. — До этих пожарных никак не дозвонишься.
Полисмен злобно рванул мальчика от барьера.
— Пойдем, что ли!
Недавнее возбуждение покинуло мальчика. Он покорно пошел к двери.
Проходя мимо другого полисмена, Маккормик показал ему два пальца:
— Вот столько было от меня до трамвая. Не больше двух сантиметров… Ну, иди, ты…
Они прошли квартал до перекрестка. Полисмен поминутно вытирал затылок большим красным платком. Его тяжелые каблуки выдавливали на мягком асфальте полукруглые ямки. Мальчик плелся понурившись.
Напротив за трамвайной линией в парке листва на деревьях стала совсем серой от пыли. Прохожие прятались от солнца под тентами у витрин магазинов.
— Черт знает что такое, — сказал полисмен, останавливаясь. — Черт знает что такое. — Он смотрел со злостью на давно нестриженный затылок мальчика с завитками светлых волос. — Постой-ка, я выпью кружку пива.
Он повернулся спиной к мальчику и подошел к пивному ларьку. Двое ирландцев-каменщиков в запачканных штукатуркой комбинезонах подвинулись, давая ему место у прилавка. Большой красной рукой полисмен взял кружку и не отрываясь выпил ее. Он оглянулся на мальчика. Тот стоял на том же месте, где его оставили.
Полисмен со злостью стукнул кружкой о прилавок.
— Идем, что ли! — он толкнул мальчика вперед.
— Не платит? — спросил один из каменщиков у продавца.
— Что? — Мужчина поднял голову.
— За пиво, говорю, не платит? — каменщик кивнул в сторону уходящего полисмена.
Продавец, усатый, тощий, махнул рукой.
— Этот никогда не платит. Другие так иногда бросят десять — двадцать центов. А этот никогда.
Мальчик и полисмен прошли еще полквартала. Полисмен что-то бормотал сердито. Напротив входа в парк он остановился.
— Ну что, так и будешь идти?
— Что, мистер? — не понял мальчик.
— Что будешь делать, говорю?
— Не знаю, — мальчик покачал головой.
Полисмен расстегнул верхний крючок на мундире и снял фуражку.
— Слушай. Видишь этот парк? — толстым пальцем он показал на раскрытые решетчатые ворота, за которыми на выжженной солнцем аллее стояли пустые скамьи.
— Вижу, мистер, — мальчик кивнул.
— Так вот, ты пойдешь в этот парк и выйдешь через другие ворота. Понял?
— Да, — прошептал мальчик.
— Там уже не наш район, — понимаешь?
— Да, — так же шепотом ответил мальчик.
— Там ты можешь делать, что хочешь… Но если ты вернешься сюда, — полисмен оглянулся, — я тебе все кости переломаю; слышал?
Мальчик кивнул.
— Ну, что ты стоишь? Иди!
Мальчик с тоской посмотрел на заполненную трамваями, быстро движущимися автомобилями и автобусами улицу. Потом он повернулся к полисмену.
— Мистер…
— Ну что?
— А потом?
— Что потом?
— Куда мне идти потом?
— Домой. Знаешь, где твой дом?
Мальчик не ответил. Он прижал руку к груди и подошел к краю тротуара. Он как будто бы не решался перейти улицу.
— Иди, иди, — сказал полисмен.
Мальчик оглянулся. Чуть слышно он сказал:
— Спасибо, мистер.
Полисмен махнул рукой.
— Иди, иди. Не задерживайся.
Мальчик осторожно, как пробуют ногой, не тонок ли лед, ступил с тротуара на мостовую.
* * *
Тени на пустынной аллее парка удлинились. Где-то далеко, на входящих в город стальных магистралях Северо-западной загрохотал, приближаясь к вокзалу, четырехчасовой поезд.
Мальчик, сидящий на скамье, поднял голову. Надо идти. Куда идти?
Напротив, чуть наискосок от него, на скамье расположился человек в полосатом измятом пиджаке. У него были седеющие, всклокоченные волосы, подвижное, нервное лицо. Рядом с ним на старой помятой газете лежала стопка бутербродов с яйцами. Мужчина ел бутерброды один за другим, сосредоточенно глядя перед собой на скудно посыпанную песком землю аллеи. Он ел неопрятно и торопливо. Едва успевая разжевать один кусок, он откусывал другой.
Мальчик увидел мужчину, когда тот уже взялся за третий бутерброд. Лицо у мальчика побледнело, потом покраснело. Серые глаза расширились. Он поднялся, не сводя взгляда с мужчины. Несколько мгновений он стоял, сжав руки, потом шагнул раз, другой, третий. Мужчина не замечал его.
— Мистер, — это было сказано тихо-тихо, почти шепотом.
— Да! — Мужчина вздрогнул. Он посмотрел на мальчика, продолжая жевать.
— Мистер, — голос мальчика стал еще тише, — отдайте мои деньги.
— Что! — Глаза мужчины расширились. Он вскочил. На лице у него было выражение ужаса и растерянности. Так они стояли с минуту, глядя друг на друга. Мужчина тяжело дышал. Он приложил руку к сердцу. Затем напряжение оставило мужчину. Он огляделся. Они были одни в аллее. Мужчина сел и сказал:
— Какие деньги? Что ты несешь?
— Мои деньги, мамины, которые вы… которые вы взяли на почте.
— Не знаю я никакой почты, — мужчина попытался рассмеяться. — Которая почта? — Дрожащей рукой он взял бутерброд. — Ничего я не знаю. Не приставай ко мне. — Он огляделся еще раз.
— Мистер, — мальчик осторожно сел на край скамьи. — Мистер, я вас очень прошу…
Мужчина продолжал есть, не глядя на мальчика. Губы у него дрожали. Он глотал куски с видимым усилием.
Мальчик придвинулся ближе.
— Мистер, — голос у него был просительный и чуть хриплый. — Я не могу идти домой.
— Слушай, мальчик! — закричал мужчина вскакивая.
Мальчик испуганно отодвинулся.
— Если ты сейчас не… — он не окончил и сел, запахнув полосатые полы пиджака. С мрачным видом он уставился перед собой. — Я буду есть. Не мешай мне, — Он взял следующий бутерброд и с ожесточением засунул его себе в рот.
— Мистер, — в голосе у мальчика были слезы. — Ведь нельзя же так. Мама ждет.
Мужчина не смотрел на него. Он с трудом, так что на шее у него вздулись жилы, проглотил большой кусок. Так они оба сидели молча. Двое голубей спустились возле ног мужчины и, деловито воркуя, принялись клевать рассыпанные крошки яйца и булки.
— Мистер, — мальчик не знал, что сказать. На лице у него было отчаяние.
— Послушай, — сказал мужчина, выходя из задумчивости. — Почему ты не позовешь полисмена? Позови полисмена, раз я украл твои деньги. — Он огляделся.
— Не знаю, — сказал мальчик грустно.
Мужчина саркастически рассмеялся. С видом превосходства он сунул руки в карманы и вытянул ноги. Один ботинок у него был разорван: подошва отстала сверху от носка.
— Ты не можешь, — сказал он, — позвать полисмена, потому что у тебя нет доказательств. Ведь не можешь, да…
Мальчик молчал.
— Ну что же ты молчишь?
— Не знаю, — мальчик смотрел теперь на последний, лежавший на газетном листе бутерброд с яйцом. На маслянистой поверхности желтка белели крупинки соли. Один из голубей вскочил на скамью, и мальчик согнал его почти бессознательным движением. Затем он проглотил слюну и взглянул на мужчину.
— Да-а… — сказал тот протяжно. Затем он потер рукой небритую щеку. — Хочешь есть, да?
Мальчик кивнул.
— Ну ешь, — сказал мужчина. Он подвинул газету с бутербродом к мальчику и отвернулся. Мальчик взял бутерброд.
— Спасибо, мистер.
— Что? — мужчина повернулся к мальчику.
— Спасибо!
— А-а-а… — мужчина снова отвернулся, скрестив руки на груди. «Нет, — сказал он сам себе, — я не могу отдать ему деньги. Не могу». — Ты знаешь, — он резко повернулся к мальчику, и тот привстал в страхе, держа остаток бутерброда в руке, — я не ел два дня. А сегодня я ем третий раз. Не могу наесться. Что увижу на улице, то и беру. Я год без работы. Год!
Мальчик кивнул и снова взялся за бутерброд. Он проглотил последний кусок.
— Ты хочешь получить деньги обратно? — сказал мужчина вставая. Голуби вспорхнули от его резкого движения. — Ты хочешь денег? Хорошо! Тогда убей меня!
Он огляделся и, увидев лежащий за скамейкой обломок кирпича, схватил его. — Убей меня. На! — Он протягивал кирпич мальчику.
Тот в страхе попятился.
Мужчина посмотрел на него, швырнул обломок в редкие кусты и сел.
— Ты поел? — спросил он.
Мальчик кивнул.
— Ну иди.
— Куда?
— Куда хочешь… Вот туда. — Мужчина махнул рукой в сторону главного входа, откуда мальчик пришел.
— А деньги?
— Пошел вон! — он замахнулся на мальчика. — Пошел, слышишь!
Мальчик беспомощно огляделся.
— Иди, ну!.. — мужчина угрожающе привстал.
Мальчик повернулся и понурившись пошел к выходу.
Мужчина проводил его взглядом. Две-три минуты он сидел, нервно постукивая костяшками пальцев по скамье и угрюмо бормоча что-то себе под нос. Затем он порывисто встал, снова сел, опять встал и побежал вслед за мальчиком.
Он догнал его на улице. Тот стоял на краю тротуара, безучастно глядя на бегущие мимо автобусы.
Мужчина взял мальчика за плечо.
— Иди-ка сюда.
Мальчик без удивления последовал за мужчиной. Они вернулись на ту же скамейку и сели, отогнав голубей, клюющих на аллее крошки.
— Как тебя зовут?
— Рой.
— Сколько тебе лет?
— Одиннадцать.
— Почему же ты сам пошел на почту? Где твоя мама?
— Мама больна.
— Чем она больна?
— Она говорит, что у нее в груди как камень. Мы не знаем.
— А доктор?
— Что доктор?
— Что сказал доктор?
— Не знаю. У нас не было доктора.
— А папа? Где твой папа?
— Он в Висконсине. Это он прислал денег.
— Что он там делает?
— Не знаю. Мама говорит, что он должен что-то сделать, иначе мы все пропадем.
Мужчина поднял вверх сжатые в кулаки руки.
— Мадонна! — Вернувшиеся голуби с шумом взлетели у них из-под ног. — Мадонна, за что ты караешь меня? — Он горестно покачал головой, затем обнял мальчика за плечи. — Конечно, я отдам тебе деньги.
Разве я вор? Разве я вор? Посмотри на эти руки. — Он протянул мальчику ладони с твердыми желтыми мозолями. — Они уже никогда не сойдут, эти мозоли. Я двадцать лет работал. Я уложил тысячи километров труб. Я был укладчиком труб. Меня зовут Пабло. Слышишь?
Мальчик молчал.
Конечно, я отдам тебе деньги. — Мужчина судорожно полез в карман. — Разве можно тебя посылать за деньгами! Тебя же могут обворовать. — Он вытащил из кармана несколько смятых бумажек. — Вот, видишь, здесь 18 долларов. Возьми.
Мальчик протянул руку и взял кредитки. Он смотрел на них с минуту, потом поднял глаза на мужчину.
— Мистер… — в голосе у него было отчаяние. — Ведь тут не все.
— Да, не все, — сказал мужчина. Он опустил голову. — Я уже проел два доллара. И потом вторая половина у Джузеппе. Мы ведь это сделали вместе. Но мы возьмем у него. — Он встал. — Надо идти скорее. Он может уплатить за квартиру.
Мальчик поднялся. Мужчина взял его за руку.
Идем.
Они быстро пошли по аллее. Мальчик доверчиво смотрел снизу на худое, небритое лицо мужчины.
* * *
— Вот здесь он живет, — сказал Пабло, показывая на верхние этажи большого нештукатуренного дома.
Мальчик задрал голову. Обвитые двумя шаткими металлическими пожарными лестницами кирпичные этажи уходили в бесконечную высь. Между окнами были протянуты веревки. На некоторых висело белье.
Мальчик вздохнул.
— Устал? — спросил Пабло.
— Ничего, мистер, — сказал мальчик. — Мы пойдем наверх?
— Пойдем.
Волосы на лбу у мальчика слиплись от пота. Под глазами были круги.
По лестнице неслись смешанные запахи жареного мяса, мыльного пара и каких-то кож. На черных ступенях валялись обрывки бумаги, окурки, картофельные очистки. Здесь было темно, свет падал только из маленького окна на крышу в самом верху.
На втором этаже они вдруг услышали неистовый детский плач. Дверь с треском растворилась, и девочка лет тринадцати с растрепанными волосами выскочила на лестницу и с криком промчалась мимо них вниз.
Мальчик в испуге посторонился.
— Что это она?
Пабло пожал плечами.
— Тут всегда так.
Они дошли до пятого этажа. Мужчина толкнул дверь.
— Тут не запирается, — пояснил он. — Никто не ворует, потому что нечего украсть.
По темному коридору они дошли до двери Джузеппе. Пабло постучал. Изнутри что-то ответили на незнакомом мальчику языке.
Они вошли в полутемную с низким потолком и нештукатуренными стенами комнату.
Возле стола стоял толстый мужчина, тот самый, что подходил к мальчику на почте. В руках у него был ботинок.
Он вгляделся в мальчика, лицо его побледнело, глаза расширились. Он бросил ботинок на стол и глухо сказал что-то на том же языке.
Пабло подошел к нему и начал говорить, потом оглянулся на мальчика и пояснил.
— Это мы по-итальянски. Мы итальянцы. — Джузеппе слушал его, тяжело дыша и глядя на мальчика.
Пабло говорил долго. На кровати, справа у стены, рядом с мальчиком зашевелилась какая-то темная груда. Он испуганно отодвинулся.
— Не бойся, — сказал Пабло, оборачиваясь. — Это Мария. Она снимает здесь угол. Она пришла с работы и спит. Тут еще пять человек живет. Они придут к ночи.
Он снова принялся говорить что-то Джузеппе. Тот слушал его молча. Лицо у него было печальное. Он кивал головой, отчего у него тряслись небритые щеки.
Пабло повернулся к мальчику.
— Всё в порядке. Он отдаст деньги.
— Пойдемте, — сказал Джузеппе. Он подошел к мальчику. — Ты прости нас. — Он развел руками. — Видишь, как мы живем. — Он помолчал. — Некоторые думают, что я толстый, а я больной. Ну, пойдемте.
— А деньги, мистер! — Мальчик покраснел.
— Деньги… — Джузеппе заторопился. — Конечно, конечно. — Он вытащил из кармана три пятидолларовые бумажки. — Вот тут, видишь, пятнадцать. — А еще пять надо спросить у сборщика. Я ему заплатил в счет долга.
— Ну, идемте, — сказал Пабло. — Идемте скорее.
Когда они выходили в коридор, женщина, всё время молча лежавшая лицом к стене на постели, что-то сказала по-итальянски. Джузеппе ответил ей.
— Она говорит, — объяснил Пабло мальчику, — что сборщик не отдаст пяти долларов. А Джузеппе надеется, что отдаст.
Сборщик жил в первом этаже. Дверь выходила прямо во двор.
При первом взгляде на этого человека сразу было видно, что он не из тех, кто отдает обратно уже полученные деньги. Он был высок, худ, мрачен и молчалив.
Пабло и Джузеппе заговорили по-итальянски. Пабло жестикулировал. Клок черных седеющих волос прыгал у него на лбу. Сборщик слушал их не перебивая, но без всякого выражения на лице смотрел на мальчика.
Когда Пабло кончил свои объяснения и Джузеппе подтвердил их, кивнув головой и прижав толстую руку к груди, сборщик сказал одно короткое слово и повернулся к своей двери.
Пабло загородил ему дорогу. Он не говорил, а кричал. Он потрясал руками, поднимал их к небу и показывал на мальчика.
Сборщик молча отодвинул Пабло в сторону и прошел к себе. Дверь хлопнула.
— Нет, — сказал Пабло. — Это не такой человек. Он не отдаст.