— Мы… мы… мы… приемные… — начал, заикаясь, Бадринатх.
— Она наша приемная дочь, воспитанница, вот как надо отвечать! — оборвала его Каушалья.
— Да, — выдавил Бадринатх междометие, которое далось ему нелегко.
— Это ваша воспитательница? — указывая на Каушалью, обратился к Гите сержант, привыкший к ведению допросов и протоколов.
— Да зачем она мне нужна?! — с отвращением ответила Гита и отвернулась от Каушальи.
— Как я рада, милочка, что ты опять вернулась к своей тете, — запела та, расточая ласковые интонации и улыбаясь.
— Э-ге-ге! Мало ли что ты рада, дорогая толстуха! — дразня ее, парировала Гита.
— Ее надо не только воспитывать, но и лечить, — резонно заметил полицейский с дубинкой.
— Как только вы уйдете, я займусь ее лечением, обязательно займусь, — ответила Каушалья с прозрачными намеками. — Кажется, нужно возобновить процедуры, — заключила она аллегорическим выражением, которое не поняли, пожалуй, только полицейские.
— Я понял, что мы задержались у вас, — тактично сказал сержант и тронул блестящий козырек фуражки.
— И я тоже, — вставила Гита.
— Нет, доченька, ты с ними не пойдешь! — отрезала Каушалья.
Полицейские поспешно удалились, закрыв за собой дверь.
— Что-что?! — со смехом воскликнула Гита. — Ну уж нет, моя дорогая! Один раз пошутила и хватит! Во второй раз от твоей шутки мне уже не смешно.
В это время появилась Шейла в блестящем платье-мини. Она с удивлением рассматривала Гиту, оценивая ее брючный костюм.
Ее младший брат Пепло, сияя и не скрывая радости, подошел к Гите.
— Вернулась! Зита! Девочка моя вернулась! Зита! Зита! Зита! Где ты столько времени пропадала? — послышался хрипловатый возглас Индиры, которую на кресле-каталке вез Бадринатх.
— Бабушка! Наконец-то вернулась наша Зита, — подбежав к бабушке, звонко вторил ей Пепло.
— Как ты могла оставить свою бабушку! — протягивая руки к Гите, со слезами вопрошала Индира.
— Зачем ты ушла от нас, сестра? — серьезно спросил Пепло, и голос его надломился. Он подошел к Гите, которая обняла его за плечи, и мальчишка, чуть не плача от радости, прильнул к ней.
— А… а! Сейчас рады! А искал ее кто-нибудь, кроме меня? Я, как проклятая, бегала по всему городу! Только позорилась! — упрекая всех домочадцев, закричала Каушалья.
— Все-таки, Каушалья, девочка нашлась. Тебе не следует так ругаться, — пытался урезонить ее супруг.
— Она опозорила нас! — завопила Каушалья. — Вот чего ей не следует прощать, — подняв руку вверх, отчеканила она и, резко повернувшись к Гите, строго заявила: — Знай только одно: еще хотя бы раз уйдешь из дома, изобью до смерти! — с этими словами она влепила Гите мощную оплеуху.
— Пойдем, дочка, — бросила она Шейле.
— Э…э…э… — мямлил раздосадованный Бадринатх.
— Ты что это? Может, извиниться захотел?! А ну, за мной! — скомандовала ему Каушалья грозным голосом.
— Бэ…э…э…бэ… — только и смог, словно ягненок, проблеять Бадринатх, совершенно подавленный напором своей благоверной.
Гита, не в силах оставаться больше безучастной и желая отомстить обидчице и за себя и за Бадринатха, хотела приемом «уложить» толстуху на пол, но стон и возгласы:
— Зита, милая, где ты? — остановили ее. Она подбежала к креслу-каталке.
— Боже мой? Что с ней? — с состраданием в голосе воскликнула Гита.
— Бедняжка потеряла сознание, — тихо ответил Бадринатх.
— Бабушка! Бабушка! — закричал Пепло. — Что с тобой, бабушка?!
— Позвольте, я отвезу бабушку в ее комнату, — пробормотал испуганный Бадринатх и пошел, осторожно толкая перед собой кресло-каталку. Гита и Пепло пошли вслед за ним.
Гита, обладая чутким и отзывчивым сердцем, сразу прониклась глубокой жалостью ко всем в этом доме, кто страдал от злого нрава Каушальи.
— Что мне еще сказать тебе, девочка? — продолжил Бадринатх прерванный разговор, когда они вошли в комнату бабушки. — Уже три дня у нее высокая температура, но никому до этого нет дела. Лекарство давно кончилось, — с горечью в голосе проговорил сын, сверкнув очками в тонкой золоченой оправе. — Если бы у меня были хоть какие-нибудь деньги, я бы купил, что надо. Но кто из них даст хотя бы одну медную монету?
— Сестра, — вступил в разговор Пепло, — когда тебя не было, бабушка попросила маму купить ей лекарство, но она так сильно раскричалась на нее, что бабушка только закрыла лицо руками и заплакала.
Гита, слушая слова этого доброго мальчугана в коротких штанишках и футболке, очень расчувствовалась. В ее больших черных глазах светились искры истинного сострадания и понимания.
— Ты сама знаешь, какой суровый нрав у твоей тетушки. Но она стала сущим дьяволом, когда ты ушла, — голосом, полным обиды и безысходности, сказал Бадринатх.
Гита посмотрела на благородное лицо Индиры, изможденное болезнью. В это мгновение глаза старушки открылись, и она, вздохнув, медленно и тихо позвала:
— Зита, Зита, Зита! Где ты? Подойди поближе! Ты оставила меня! Не уходи!
— Нет, бабушка, я пришла! — быстро ответила Гита, и по ее голосу можно было догадаться, что она приняла какое-то решение. — Я больше не уйду, я буду с тобой, бабушка! — продолжала она с нежностью в голосе.
— Зита, ты здесь! Теперь я чувствую, что ты здесь. Я плохо слышу твой голос, но ты не покинешь меня, я знаю. Ты всегда была доброй ко мне, — Индира замолчала, переводя дыхание. В комнате было тихо. Размеренное тиканье настенных часов делило неумолимо текущее время на секунды, минуты, часы… В стекло билась, настырно звеня, заблудившаяся оса.
Пепло, моргая увлажнившимися глазами, смотрел то на бабушку, то на Гиту.
— Мне будет так больно, так больно и тяжело, если ты опять уйдешь, — со стоном и бесконечным страданием в голосе проговорила Индира сквозь слезы.
Гита ощутила безвыходность своего положения. Совесть не позволяла ей покинуть этот дом сейчас. Она понимала, что своим уходом доконает эту старушку. Круг замкнулся, и она решилась:
— Нет, нет, бабушка, теперь я не уйду. Мне непременно нужно остаться, хотя бы для того, чтобы ты жила! Мне нужно наказать зло в этом доме, и я накажу его! Я клянусь! — многозначительно закончила она, нежно пожав сухую и узкую ладонь Индиры.
Глава третья
Итак, Зита волею судеб, сама того не подозревая, вновь очутилась в доме, где она впервые увидела божий свет и впервые вдохнула воздух этого мира.
Не знала она и того, что Лила, ее теперешняя «мать», принимавшая роды у ее родной матери, Лалы, тайно припрятала ее сестру-близнеца, рожденную вслед за ней, и воспитывала ее все эти быстро пролетевшие восемнадцать лет, назвав девочку Гитой.
Зите казалось, что живет она в этом доме давно… Окруженная заботой и лаской Лилы, вниманием красивого молодого Раки и уважением со стороны соседей, она постепенно возрождалась к жизни.
Однако нравственные потрясения, пережитые отчаяние и безысходность, в результате которых Зита приняла решение уйти из жизни, а также сам факт реализации этого решения в физическом смысле — падение с высоты, нанесли ей не только сильную психологическую, но и физическую травмы, отразившиеся на способности мозга проецировать прошлое в настоящее; иными словами, бедняжка лишилась памяти, или, выражаясь научным языком, находилась в состоянии амнезии.
По своему характеру и наклонностям она оставалась прежней. Делала простую будничную работу по дому легко и непринужденно. Ходила на рынок за овощами и фруктами, стряпала и убирала. Но изредка у нее появлялась задумчивость, рассеянность и временами даже некая отчужденность. Ничего не подозревая, все эти изменения в своей дочери Лила приписывала последствиям ее недавней попытки покончить с собой.
Рака, уверенный, что спас Гиту, свою партнершу, а не Зиту, ее сестру, впал в уныние, удивляясь такой перемене в ней. Дважды он приводил индийского лекаря, вайдью, — чтобы тот излечил ее.
Вайдья, седой старик с козлиной бородкой, в белом домотканом дхоти поверх бедер, дал Зите понюхать мускуса и сбрызнул ее лицо розовой водой. Затем зажег благовонную сандаловую палочку и кратко отслужил пунджу, шепча посиневшими тонкими губами молитвы — мантры. После этого он обвел ладонями голову Зиты, не прикасаясь к ней, и откланялся, поочередно приложив правую руку ко лбу и груди.
Впечатлительная и отзывчивая, Зита вносила в бедный быт этих простых людей любовь и доброту.
В силу религиозного сознания индийского народа, что все люди — братья, равные перед Богом, родственники, общение происходит в атмосфере открытости, уважения, сострадания, непринужденности. Поэтому хозяин соседнего дома называл Зиту дочерью, а его дети — сестрой. Жизнь ее потекла размеренно и безмятежно; все здесь было ей по душе и по сердцу.
Особенное чувство она испытывала к Раке, этому непосредственному, простому и доброму человеку, красивому и молодому парню. Когда он приходил к ним в дом, она не сводила с него своих нежных и заботливых девичьих глаз, и очень огорчалась, если он напивался, что случалось не так уж редко.
Сидя во дворе на большом камне, разогретом солнцем, Рака и Чино, анализировали сложившуюся ситуацию.
Их явно беспокоила перемена в «Гите», которая произошла с ней после попытки утопиться в священных водах.
— Я не могу понять, что это с ней случилось? — с досадой говорил Рака, стукнув кулаком по колену. — Была, как огонь, стала холодной, как лягушка! — И он с возмущением и полным недоумением на лице вскочил на ноги.
— Конечно, прыгнула в воду обыкновенная девушка, а достали мы оттуда какую-то речную русалку, — рассудительно заметил Чино своим ломающимся голосом.
— Да, и такая спокойная стала, — пожав плечами и округлив глаза, озадаченно изрек Рака. — Мост удачи прогнулся под нами, дорогой Чино, — высокопарно заключил артист. — Вот тебе раз! Надо же такому случиться! — не унимался он. — Даже противно! С такой не поругаешься, это на нервы действует. И заметь, мой мудрый товарищ, она даже не заикается о выступлениях, как будто я теперь сам должен ходить по веревке.
— А спросите-ка ее, хозяин, пойдет ли она теперь с нами работать? — смело предложил мальчишка.
С одной стороны, такая кротость, слетевшая, как голубь, на голову «Гиты», нравилась Раке, но с другой стороны, жизнь требовала свое — надо было работать, зарабатывать на «хлеб насущный», а из-за нее он вот уже несколько дней шляется без дела.
Немного подумав, Рака ответил на предложение Чино:
— Иди-ка вот сам к ней и спроси, чего она хочет.
— Сейчас! — обрадованно сказал мальчик и быстро направился в дом.
— Без нее нам и делать-то нечего, — промолвил Рака вслед удалявшемуся Чино.
Сидя на табуретке за низким столиком, Зита перебирала бобы в глиняной миске.
Чино, собравшись с духом, подошел к ней и тихо спросил:
— Ты еще долго будешь, ну, это самое, — он никак не мог подобрать подходящего слова, — ну, бастовать! — наконец осенило его.
— Бастовать? Что значит бастовать? — удивленно спросила Зита мальчишку и внимательно посмотрела на него.
Почесав затылок грязной ручонкой, Чино ответил:
— Ну да, отдохнула немного — и хватит, работать надо!
— Работать? Конечно, пожалуйста! — просто согласилась Зита, совершенно не подозревая, о какой работе идет речь.
— Тогда идем, — обрадовался Чино.
— Только спрошу у мамы разрешения, — объяснила ему Зита.
— Что ты, доченька? — заволновалась Лила, услышав слово «мама».
— Раньше не спрашивала, — с укоризной констатировал мальчишка.
— Что это ты хочешь спросить у меня, доченька? — повторила Лила.
— Чтоб отпустить ее, — опередил Зиту осмелевший Чино.
— Ты меня отпускаешь? — спросила Зита Лилу, которая подошла поближе.
Рака услышав, что его партнерша снова согласилась работать, повеселел и тоже зашел в дом.
— Если тебе хочется, доченька, можешь пойти, а если не хочется, оставайся. Я тебя не принуждаю, — мягко ответила Лила.
— Ха! А что она дома-то будет делать? Посмотрите, какая дохлая стала! Начнет работать, глядишь, и оживет немного, — включился в разговор Рака.
В «несколько измененном составе» труппа бродячих актеров наконец достигла широкой рыночной площади.
Зита не знала, какой работой надо будет заниматься, но шла с ними смело, ибо она не боялась никакой работы.
Оставив Зиту ожидать у старого фонтана, Рака и Чино вышли на площадь, а она стала наблюдать за ними, сидя на его бордюре. То, что произошло дальше, немало удивило Зиту.
Рака в голубой рубашке, слегка расстегнутой на груди, где поблескивал небольшой медальон, стал расхаживать по площади и созывать публику на какое-то представление.
Зита ждала, что же будет дальше?
Чино, громко стуча в барабан, выкрикивал непонятные ей междометия, как заправский зазывала.
— А вот представление, какое нужно умение, какое нужно терпение, чтобы по тонкой веревке ходить, как по ровной земле, — громким голосом восклицал Рака, все более и более вдохновляясь. По нему было видно, что он соскучился по своей работе и теперь отводит душу.
— Стоит только оступиться — и всю жизнь будешь лечиться и на одни лекарства будешь работать всю жизнь, — продолжал бодрым и звучным голосом Рака, обходя площадь, как арену цирка, твердой и уверенной походкой гимнаста.
— Но есть такая девушка, которой канат не страшен, которая не только по канату проведет, но и даже спляшет на нем, и не окосеет от страха, потому что для нее — это привычное дело, а вам — костыли обеспечены, — резво и с улыбкой обратился Рака к публике и продолжал свою вступительную программу:
— Поэтому на канате нам всем делать нечего, а вот она рождена для этого! Давай, начинай, покажи уважаемой публике, на что ты способна! — кричал, обращаясь к Зите, разгоряченный Рака.
— Мальчик! Отойди! — скомандовал он мальчишке с бананом в руке, который путался у него под ногами.
— А мы соберем по рупии, по две, так, чтобы было на что и пообедать сегодня. А кто может и больше, тот пусть не стесняется, и крупные деньги не возбраняются! — кричал Рака.
— Это вот для начала! — громко произнес густым басом крупный бородатый мужчина в голубой чалме и рубашке такого же цвета и опустил в корзину купюру.
— Всяких вам радостей! — сказал ему, поклонившись, Рака.
— А вот это от меня! — раскошелился еще один мужчина с длинной густой бородой в темной рубашке и темно-синей чалме. — Только чтоб представление было интересное, — предупредил он весело и возбужденно, опуская деньги в корзину.
— А кто сомневается, похлопать полагается! — снова воскликнул Рака, и взрыв аплодисментов потряс раскаленный воздух.
Опьяненный таким началом, Рака подождал, когда улягутся аплодисменты и произнес:
— Итак, представление для вас, уважаемые горожанки и горожане, начинается! Сейчас наша девушка Гита на совесть для вас постарается! А ну-ка, барабан!
— Веселый, походный! — подхватил Чино, и громкая барабанная дробь посыпалась, как горох, по площади, окруженной толпой зевак.
— Идет канатоходка! — объявил Рака под дробь барабана.
Чино, как всегда, впал в экстаз, выполняя свои «служебные обязанности». Барабанщика, равного ему, вряд ли можно было сыскать во всем Бомбее.
— Алле! Наш номер начинается! — продолжал Рака, обращаясь к Зите.
Зита, не понимая, чего от нее хотят, с недоумением взирала на него, не двигаясь с места.
— Алле! Алле! — отчаянно призывал Зиту обескураженный конферансье, устремив на нее рассерженный взгляд.
Зита, наконец сообразив, в чем дело, глазами и мимикой старалась показать Раке, что она не умеет ходить по канату.
Отчаявшись понять, что происходит с «Гитой», Рака, как опытный актер и режиссер, быстро сориентировался и для того, чтобы дать «актрисе» паузу и сгладить непредвиденную заминку, продолжил свой конферанс:
— Да, господа дорогие! Я должен вас предупредить, что среди почтенной публики встречаются не только крупные грабители, но и мелкие воришки. Так что смотрите в оба, — предупредил он публику, и его указующий перст застыл в пространстве, — расписки вам не оставят, да и вас горевать заставят! Я-то, поверьте, знаю, знаю таких воров! — нараспев декламировал Рака, стараясь выиграть как можно больше времени в надежде, что его партнерша наконец обретет свою прежнюю удаль и выйдет к публике.