Разговоры о поисках жениха сильно смущали ее. Она не знала, как себя вести. Сказать правду она не могла, да и зачем?
«Поэтому лучше молчать, а там — будь, что будет», — решила она про себя.
Гупта открыл портфель и вынул из него конверт.
— Вот, Зита, дорогая, твое ежемесячное содержание. Пересчитай, прошу тебя.
— Если вы так настаиваете. Дядя, пересчитайте, — обратилась она с мольбой в глазах к Бадринатху.
— Давай, дочка, — резко сказала тетка, и на мгновение маска любезности спала с ее лица, — я пересчитаю.
Резкой хваткой толстых и коротких пальцев она выхватила конверт из рук Зиты.
Купюры были крупными, поэтому долго считать не пришлось.
— Все верно, господин Гупта! — со вздохом молвила Каушалья и протянула деньги Гупте.
— Прекрасно, — улыбнулся Гупта.
— О, господин Гупта большой шутник, — засмеялась тетка, — ну разве может быть иначе, конечно, все верно. Вот сидит владелица, ей и отдайте.
Гупта передал деньги Зите.
Зита неуверенно взяла деньги.
— Вот и прекрасно. С вашего позволения, я пойду, у меня в конторе много дел.
— Посидите еще. Попейте чаю. Вот прекрасные сладости, господин Гупта, — сердечно попросил Бадринатх.
— Господин Гупта сказал, что у него много дел, — заметила Каушалья.
— Да, да, извините, госпожа права. До скорой встречи, господин Бадринатх, госпожа Каушалья, Зита, — учтиво кланяясь, проговорил Гупта и, взяв со стула портфель, направился к выходу.
Гаму учтиво открыл ему дверь и поклонился.
Гупта кивком головы поблагодарил слугу и вышел во двор; привратник открыл ему решетчатую дверь в саду, и Гупта, подозвав такси, укатил домой.
— Изверг! — закричала на мужа Каушалья. — Найти ей жениха! Поискать ей подходящего! Ишь чего захотел! Дурак старый!
Каушалья была в ярости. Внутри у нее все кипело. Она набросилась на бедного мужа, как пантера.
Он, болезненно заикаясь, так и не смог ничего ей ответить. Под напором Каушальи Бадринатх всегда терял присутствие духа и замолкал.
Каушалья развернулась и ударила мужа по щеке.
Очки слетели и разбились вдребезги.
На шум прибежал маленький Пепло.
— Вон отсюда! — закричала на него Каушалья. — Не путайся под ногами!
Мальчишка, сообразив, что к чему, исчез со скоростью звука.
— Изверг! Навязался на мою голову! А ты знаешь, что если она выйдет замуж, то все достанется ей. Да ты нищим уйдешь отсюда. У тебя заберут все до последней нитки. И когда ты только провалишься! — трагично, голосом средневекового актера причитала Каушалья. Она метала громы и молнии, как богиня Агни. Глаза ее сверкали. Сари, наполненное ветром гнева, как парус, несло ее по гибельным волнам эгоизма, зла и ненависти.
— И когда ты только исчезнешь с глаз моих, заика несчастный, — повторяла она, как шекспировский трагик.
— Все верно, все правильно, — бубнил Бадринатх.
Индира, бабушка Зиты, на кресле-каталке поехала на кухню к Зите.
— Зита! — окликнула она внучку.
— Что, бабушка, — очнувшись от своих мыслей, ответила ей Зита и, подойдя к ней, взяла ее за руку.
Индира, мать Рао, была седой старой женщиной. На ее благородном лице еще сохранились следы былой красоты. Несмотря на болезнь, она держалась прямо. Из-за стекол очков глядели большие серые, умные глаза, в которых отражались понимание и проницательность, любовь к чадам своим, мудрость, покорность, терпение и неистребимая вера в победу добра над злом, в утверждение на земле правды.
— Зита, дай я посмотрю на тебя. Неужели это ты, моя внучка, или я вижу настоящую принцессу. Ты — богиня Сита, дитя мое. Сокровище, ты сама не сознаешь, как ты прекрасна! Жизнь моя! Надежда моя! Жаль, твои родители не дожили до этих дней, чтобы полюбоваться тобою!
— Я уверена, я чувствую, — продолжала Индира, — явится к моей Золушке принц и увезет ее в прекрасную страну, где нет злых людей.
Глаза ее увлажнились. Она обняла внучку.
Зита положила свою белоснежную руку на ее плечо.
— Я верю, так будет, Зита! Обязательно будет, — с твердым убеждением, но мягко повторила бабушка.
— Нет, бабушка, так не бывает, — разочарованно произнесла Зита, — так бывает только в сказках.
Однако слова бабушки пришлись ей по сердцу. Ведь она и сама в глубине души лелеяла те же мечты и надежды.
И верилось ей: если сердце наполнено подобными мечтаниями, значит, есть в мире причины, рождающие эти мечтания.
— Не только в сказке, Зита. Мое сердце подсказывает, что и для тебя найдется хороший человек.
— Ты добрая, бабушка, я так люблю тебя! — воскликнула Зита в порыве благодарности и ответной искренности.
— Зита, — раздался голос тетки.
— Я пойду, бабушка, а то тетя будет сердиться.
— Иди, моя милая внученька, иди, моя принцесса, и помни, что я тебе сказала.
Зита подошла к тетке, которая запирала деньги в сейф.
— Да, тетя? Вы меня звали?
— Что «тетя», «тетя»! Нарядилась в чужое платье и чувствует себя, как принцесса!
— Украшения и серьги тоже отдай! — требовательно приказала тетка со злом и грубо сорвала с нее все украшения. — Щеголяет в них! Негодница!
— Мои украшения носит, как свои собственные. Сари тоже снимай, — угрожающе проговорила она, и тут же рванула с нее сари, — чужое носить не стесняется, весь подол запылила, негодная.
Каушалья с удовольствием издевалась над Зитой. Она пыталась растоптать то, что невозможно растоптать, — красоту, созданную Богом.
Зита в ужасе отпрянула от сумасшедшей тетки, инстинктивно прикрываясь руками.
— А где же твоя одежда, милая? — ехидно уколола ее тетка. — Надень свое сари и не появляйся мне на глаза, — ледяным тоном проговорила она.
Зита, вся в слезах, полуголая, сгорая от стыда и обиды, от несправедливости лукавой, жадной и бесчеловечной тетки, бросилась к себе.
«И некому меня защитить! Где вы, мои родимые мама и папа? Почему вы так рано меня оставили!» — в который раз повторяла про себя Зита, и слезы ручьем текли из ее больших и чистых глаз.
— Ну, что? Раздела тебя моя сестрица? — нахально и с издевательским смешком бросил Ранджит, встретив пробегающую Зиту.
— Жаль, бельишко не сняла!
Зита, не ответив, пробежала мимо и, влетев в свою комнату, заперлась на ключ.
Слуга Раму, скрывая ненависть к этим новоявленным хозяевам-самозванцам, подошел к Ранджиту.
— Что надо, старик? — рявкнул Ранджит.
— Я принес вам сигареты, господин.
— Сожги их на могиле своего отца! — и Ранджит хлопнул дверью перед согбенным в древнем поклоне старым слугой Раму.
Глава пятая
Скорый пассажирский поезд, громыхая, мчался на северо-восток.
За окнами вагона тянулся однообразный пейзаж. Желтые горчичные и коричневые хлопковые поля чередовались с изумрудными рисовыми полями и зелеными пастбищами.
Пастухи выгоняли стада буйволов, среди которых мелькали козы кофейного цвета.
На мгновение блеснула в мелкой впадине зеркальная поверхность Джхила — небольшого озера в старом русле реки, покрытом манговыми зарослями.
— Гупта, как себя чувствуешь, старый житель Бхарата[1]? — весело спросил, опираясь на деревянную планку открытого окна, Рави.
— Великолепно, мой старший брат и гуру, — подыграл ему в тон Гупта.
— Вот мы и в пути. Позади суета и наша жизнь, что не вернется.
— А которая осталась там?
— Тоже наша, но уже не наша, всеобщая. И всеобщее прошлое.
— Посмотри, вон там, вдали, древний баньян Кабирбар, посаженный самим Кабиром.
— Рави, прости мое невежество, но кто такой Кабир?
— Извини, дорогой Гупта, я сам, к своему глубокому стыду, мало знаю о нем.
Кабир — это древний мудрец. Он посадил этот баньян около трех тысяч лет тому назад на берегу реки Нарбады. Обрати внимание, целый лес его стволов покрывает огромную площадь, на которой разместилась деревня Сукал.
— Рави, ты сделал мне прекрасное предложение — поехать к Кришне. Я благодарен тебе. Но я хочу сделать тебе встречное предложение.
— Не смеши меня, мой добрый Гупта! Что ты мне можешь предложить? Мне, старому, усталому, обремененному знаниями и заботами человеку. Единственное стоящее, что ты мог бы мне предложить, это отказаться от всего этого и уйти в брахманы, йоги или еще куда-либо.
— Иронизируешь, брат? Я действительно хочу предложить тебе кое-что «стоящее», как ты сказал.
— Да, променять бы одеяние шаха на горечь странствий и рубище нищеты, — мечтательно проговорил Рави.
— А мы и так в данное время променяли, — заметил Гупта.
— Но не совсем. Мы же не нищие. Все мы, правда, нищие перед Вседержителем Вишну, но мы не истинные нищие, в своем сознании и житейском положении.
— Отчего же? — смеясь настаивал Гупта. — Посмотри на себя и на меня, как мы одеты.
Гупта и Рави были облачены в древнеиндийский кхаддар — грубую домотканую хлопчатобумажную ткань.
На головах — гандистские шапочки из этой ткани, на плечах — свободные рубахи, вокруг бедер — дхоти.
— Чем мы с тобой не нищие мира сего, Рави? — не унимался, весело покрякивая, Гупта.
Гупта был в прекрасном настроении.
Конторскую пыль мгновенно снес ветер путешествий.
Все заботы улетели, как смутный сон.
Он чувствовал прилив сил и свободу. Он осознавал себя подлинным, таким, каким он был в детстве, каким его создала природа. А осознание самого себя отдельно от суетного, пошлого, наносного — всего того, что в процессе жизни налипает на человека, и есть свобода, свобода от стереотипов, ложной морали и ложных ценностей.
Он ощущал себя соучастником, частицей Вселенной, и в этом духовном слиянии Гупта испытывал счастье.
Все его существо, его сознание находилось здесь, в этом движении, в этих картинах природы, в многообразии и богатстве божественного мира, который простирался перед ним.
Он был вместе с этим пространством. Он находился здесь, он находился там, где находился.
— Дорогой Гупта, есть, конечно, в этом некий привкус искусственности.
— Может быть, Рави, но что делать, форма тоже действует на содержание и наоборот.
— За что я люблю тебя, брат мой, так это за оптимизм, который у тебя исходит не от чистого жизнелюбия, а от понимания законов жизни, — нежным баритоном промолвил Рави.
Колеса поезда постукивали на железнодорожных стрелках.
Но вот раздался скрежет тормозных колодок, запах горелого графита ударил в ноздри, и поезд замер у перрона вокзала.
Гупта бросился к окну, высматривая господина Шриваставу — адвоката вполне солидной конторы, который должен был встретить друзей на машине.
А вот и он, улыбающийся, в светлом ширвани; он помахал рукой, увидев Гупту в квадрате окна.
Гупта и Рави вступили на священную землю Браджа. Здесь родился легендарный Кришна, восьмое воплощение бога Вишну. Тут он рос, проказничал и творил чудеса, дразнил пастушек, играл на флейте и любил прекрасную пастушку Радху.
Господин Шриваставу любезно пригласил друзей сесть в автомобиль.
Джип-лендровер, набрав скорость, покатил по неширокому шоссе к Вридвану.
Вридван стоит на том месте, где браджские пастухи со своими женами и дочерями во времена Кришны пасли коров.
Минут через двадцать друзья были у цели.
Небольшой город Вридван отличается огромным количеством храмов, посвященных синему богу Кришне.
Гупта и Рави вышли из машины.
Господин Шриваставу предложил им свой дом и свое гостеприимство.
— Дорогой господин Шриваставу, мы бесконечно благодарны вам, но, если позволите, мы останемся пока на празднестве, а через несколько часов, если не трудно, пришлите за нами машину.
— Как будет угодно, господин Гупта, — и Шриваставу, откланявшись, уехал.
Друзья остались вдвоем.
Пестрота, духота и шум толпы несколько взбудоражили их.
У ветхих стен храмов было огромное количество паломников — ступить некуда.
Рави взял Гупту за руку, чтобы случайно не потеряться.
Гупта тут же, в лавочке, приобрел два венка из желтых и оранжевых цветов и несколько пестрых лоскутков.
Один из венков он надел на шею Рави, другой — на себя.
В такой достойной праздника экипировке, они стали постепенно включаться в общий ритм торжества.
Неподалеку от храма росли смоковницы. Паломники развешивали на их ветвях пестрые ленты и лоскутки.
Рави и Гупта, приподнимаясь на цыпочки, с детским восторгом развесили свои лоскутки.
Друзья почувствовали, что их полностью захватывает и формальная и мистическая стихия праздника.
В окрестных рощах были разбиты лагеря паломников, которые не смогли найти пристанища в горах, — палатки, переносные домики, шалаши или просто растянутые между деревьями простыни.
В одной из этих рощ находится древний высохший гхат, — озеро, где однажды, по преданию, Кришна застал врасплох купающихся красивых пастушек.
Они, уверенные в том, что их никто не видит, разделись донага и беззаботно резвились в воде.
Кришна решил немного подразнить их. Незаметно собрал он их одежду, развесил ее на смоковницах и очень веселился, наблюдая их смущение, когда они обнаружили пропажу.
— Да, — молвил Рави, — Кришне ничто человеческое не было чуждо.
— Воистину так, мой друг, — серьезно подтвердил Гупта, — потому в память об этом мы и повесили лоскутки на смокву.
— Река Джамна переменила свое русло и не заливает теперь этот гхат, — с сожалением заметил Рави.
— Гупта, а ты ведь потомок воинственных джатов, насколько мне известно.
— Да, это так же точно, как и то, что ты — из воинственных раджпутов, Рави, — торжественно и серьезно ответил Гупта, и лицо его просияло.
— Так вот, обрати внимание, господин Гупта, — продолжал Рави, — вон там, видишь, широкие каменные ступени гхата ведут от реки к ослепительно белой арке. А на ней… Давай подойдем поближе.
Друзья пробирались сквозь толпу. Над их головами проплывали неравномерные удары колокола с центральной набережной Вишрантгхата.
На ослепительной белой арке посреди четырех башенок возвышалась гладко отполированная мраморная площадка.
— И что дальше? — спросил Гупта у запыхавшегося Рави.
— Джатпурские махараджи во время своих дней рождения и ярмарок раздавали оттуда щедрые подарки паломникам.
Сегодня же терраса кишела белыми и шафранно-желтыми одеждами вишнуитских паломников. Каждый из них при входе поднимал руку к веревке огромного колокола и несколько раз ударял в него; тем самым он доказывал свою религиозность и извещал бога о своем присутствии.
Гупта первым бросился к веревке колокола, раздвигая толпу своими мощными плечами. Схватив веревку, он ударил в колокол что было мочи.
Раздался громоподобный гул, который затем мягко, медленно угасал, но тут за веревку схватился Рави и тоже ударил в колокол.
Бог их услышал! Увидел, что они присутствуют на его земле. Живут.
Друзья увидели группу паломников в белых одеждах. У каждого из них на шее был длинный венок из цветов.
— О, это из Северной Индии, Рави! — громко воскликнул Гупта.
— Посмотри, как церемонно они полощут рот и горло речной водой! Пойдем и мы, — дернул он друга за рукав.
Спустившись к реке, они стали наблюдать, как паломники бросают в реку горсти цветов, а из медных мисочек льют в воду растопленное масло — гхи; распевая стройными голосами гимны, они, не раздеваясь, прыгали со ступенек гхата в реку.
После купания женщины переодевались в сари. И так ловко это они проделывали, что ни у одной из них ни на секунду не оставался неприкрытым хотя бы маленький участок голого тела.
— Гупта, а это уже по твоей части, — смеясь, заметил Рави.
— Что? Где?
— Посмотри левее.
Неподалеку три стройные девушки из близлежащей деревни полоскали белье. Чрезмерную стыдливость у них трудно было приметить. По деревенским обычаям они были без блузок, и без всякого стеснения нагибались так, что все их прелести открывались смущенным взорам Рави и Гупты, да и всех купающихся набожных паломников.