надевшая пояс.
Казалось, небесного царства единодержавец
Воздвигнул дворцы, где блистали
созвездья красавиц!
Гита держит Раку на плечах, а сама идет по канату.
Рака спрыгивает, совершая двойное сальто.
Мальчишка, не уставая, бьет в барабан. У него, надо отметить, прекрасное чувство ритма и сносная музыкальность.
Гита поет:
Жизнь игра. У нас билет:
Тем везет,
А этим — нет.
Это — нечет,
Это — чет.
Вы продулись,
Мне везет.
Деньги, как осенние листья платана, сыпались в корзинку.
Рака, то восседал в «позе лотоса», играя на флейте и изображая бога Кришну, то ходил на руках вокруг пляшущей, как пламя в камине, Гиты, то совершал немыслимые арабские и всевозможные сальто и перевороты.
Вот Гита подходит к черному фанерному щиту. Вытаскивает изящными движениями длинный острый кинжал из-за пояса. Жестом гибкой руки указывает Раке встать у щита.
Рака, в свою очередь, завязывает Гите красным платком глаза. Сам становится у щита, широкоплечий, могучий, с играющими мускулами.
Это вводит публику в азарт.
Гита, находясь от Раки в пятнадцати метрах, бросает кинжал.
Острое, холодное оружие Востока, просвистев, вонзается у виска Раки.
Взрыв аплодисментов. Шум. Крики. Публика в экстазе.
Мальчик подает Гите поднос, на котором лежат двенадцать кинжалов.
Воцарилась тишина. Только шум проезжающих машин в плотном и жарком воздухе.
Гита поочередно бросает все двенадцать кинжалов в застывшего, как монумент, атлета. Затем, отвесив грациозный поклон публике, она подходит к корзине.
Рака стоит у черного щита, как бог в нимбе из кинжалов, и улыбается.
Деньги сыплются в корзинку уже как метель в горах Гималаев.
Такого триумфа молодые циркачи еще не имели. Успех был полным.
Слава о Гите, как о новой Таваиф и дочери Агни, распространилась по всему Бомбею.
Каждый стремился попасть на заветную площадь Крофордского рынка, чтобы хоть краем глаза посмотреть на, может быть, новое воплощение Апсары — небесной танцовщицы-девы.
— На сей раз у нас куча денег! — запыхавшись, проговорил Рака.
— Помоги поставить поудобнее корзинку, — обратилась Гита к нему.
— Да, полным-полна коробочка, как сказал русский поэт, как его… ах, да, Некрас.
— Русские понимают в деньгах, — отозвалась Гита.
— Я слышал, что деньги у них тоже наши: у нас рупии, а у них рупли, — важно растягивая слова, сказал маленький Чино.
— Гита, если на сей раз припрячешь, гляди у меня, — пригрозил Рака.
— А ты и не узнаешь! — воскликнула Гита, и ее сияющие глаза брызнули на Раку сверкающими бриллиантами.
Разделив деньги, актерская труппа покинула центральный рынок.
Глава седьмая
За столом в гостиной, прохладной от работающего кондиционера, сидели трое мужчин: двое молодых людей — Гупта и Рави и седовласый крепкий старик — отец Рави, Чаудхури. Он был в черном ширвани. Сквозь очки в роговой оправе смотрели проницательные и добрые глаза.
Хозяйка дома подавала чай.
Чаудхури улыбнулся Гупте, как старому приятелю и недавнему «заговорщику».
— Супруга говорила мне, что вы с Рави совершили чудесную поездку на священную землю Кришны, — сказал отец.
— Да, а разве сам Рави вам не рассказывал? — улыбнувшись и изобразив на лице недоумение, спросил Гупта.
— Что ты, Гупта, дорогой, — воскликнул отец, — мы так редко с ним видимся! К тому же, он неразговорчив от природы. Вот посмотрите на него, сидит, пьет чай. И молчит. Правда, молчание — золото.
— Жаль, у нас было мало времени, хотелось увидеть посмертные памятники правителей джатов — раджей Бальвант Сингха и Ранджит Сингха в Гобардхане, но, как всегда, — увы! — время… — заговорил-таки, наконец, Рави и поднялся из-за стола.
В гостиной было тихо, и лишь мягкий бой часов и приглушенный шум кондиционера подчеркивали предобеденную знойную тишину за окнами.
— А вы, Гупта, кажется, потомок джатов?
— Да. Предполагают, что они близки к раджпутам, то есть к вам, и что у них столько же скифской крови, как и у раджпутов.
— Да, они воинственны. Не зря в нашей армии, в ее элитных частях, состоят воинские формирования джатов и сикхов, — заметил с достоинством отец Рави.
— Спасибо, отец, за такие речи! — сказал Рави. — Наверное, Гупте это понравилось. Да, Гупта? Ну, что ты смутился? Гупта у нас — сокол. Боец!
— Да, я слушал одно дело, которое защищал Гупта. Надо сказать, что справился он с ним блестяще, — сказал серьезно Чаудхури.
Гупта был польщен и решил в знак благодарности ответить тем же.
— Раджпуты придавали блеск императорскому двору; даже императоры считали за честь взять в жены дочь раджпутского князя.
— Да, что интересно, Рави, раджпуты — великолепные и доблестные воины — создатели кукольного театра, — весело проговорил Гупта, словно сделал гениальное открытие.
— Хорошо, дети мои, что вы знаете и помните историю своей Родины; история, как наука, делает человека гражданином, — заметил отец Рави, в некотором смысле менторским тоном, как и подобает профессору кафедры истории.
— Нам, наверное, пора ехать, — напомнил Гупта.
— Пожалуй, — сказал отец, — да, Гупта, я слышал, что у тебя был брат, где же он?..
— Это старая и горестная история, господин Чаудхури.
— Ну хорошо, не будем сейчас об этом. Я пойду, потороплю жену и тут же спущусь. Рави, ты готов?
— Да, папа.
Дворецкий и шофер, бородатый сикх, ждали хозяев на улице.
Заметив, что они выходят из дома, шофер вывел из гаража светлый «Кадиллак» и подогнал его к подъезду.
Гупта, Рави и его родители уселись в машину.
«Кадиллак» вырулил из ворот, развернулся и выехал на дорогу.
«Впереди встреча. В конце пути, притаившись, ждет меня неизвестность — Ее Величество Судьба», — подумал с волнением Рави.
Узнав о том, что Гупта нашел для Зиты подходящего жениха, как говорится, достойную партию, Каушалья задумала всеми средствами воспрепятствовать этому сватовству.
Она задумала сыграть довольно злую шутку, граничащую с нравственным преступлением.
Помолвке и тем более свадьбе не бывать, решила Каушалья. Она отомстит всем.
Каушалья прекрасно знала нравы, устои и взгляды на женщину в высших слоях индийского общества, их отношение и представление о супругах, их роли в семье.
«Та — настоящая жена, которая разумно ведет хозяйство; та — настоящая жена, которая приносит потомство; та — настоящая жена, жизнь которой — в муже; та — настоящая жена, которая верна мужу…
Прекрасна, как богиня красоты, спокойна и вынослива, как земля, кормит тебя, как мать, и услаждает тебя, как гетера».
Эти слова из «Махабхараты», которые Каушалья в жизни своей ни при какой погоде не читала, но слышала от отца и матери, от мужа, а чаще всего от свекрови Индиры.
«Ох уж эта Индира, навязалась на мою голову! Ставит постоянно палки в колеса. Она обезумела от любви к сиротке, своей внученьке Зите. Как будто Шейлы и не существует. Но я им всем покажу женишка! Они у меня быстро поостынут», — думала Каушалья.
Коварный план Каушальи заключался в том, что она решила представить Зиту, как современную, западного типа легкомысленную и эмансипированную донельзя женщину. Но как сделать это? Разумеется через внешний вид: она раскошелится на платье-мини, туфли на высоких каблуках, пригласила даже парикмахера, который только что вышел от Зиты.
— Госпожа, ваше желание исполнено. Я приложил все старания и умение, весь свой опыт, чтобы создать Зите прическу суперсовременных девиц. Она — звезда Голливуда. Не хотите на нее взглянуть?
— Получите свои деньги, господин мастер, и прощайте, — холодно отрезала Каушалья и вручила деньги изумленному цирюльнику.
Тот, отвесив поклон, поспешно удалился.
— Каушалья, — сказал, подойдя к ней, супруг, — ты знаешь, в чем отличие коровы от змеи? — в его голосе звучало раздражение.
— Ты что это, с утра? Иди, выпей чаю. Корова есть корова. На что ты намекаешь? Я — змея? Что ты, дорогой Бадринатх! Я — воплощение кротости, когда со мной обращаются хорошо. Ладно, валяй, в чем там разница?
— Разница в том, — продолжал муж, — что корова превращает траву в молоко, а змея превращает молоко в яд. Когда ты успокоишься? Ну что за прическу ты велела сотворить Зите? Ты в своем уме?
— А когда ты увидел?
— Увидел.
— Ничего, ничего, это современно, модно. Помолчал бы. Что ты в этом понимаешь! Иди, займись делом. Скоро приедут гости, я тороплюсь, — сказала Каушалья, явно беспокоясь, чтобы, не дай Бог, он не увидел «наряд» Зиты.
Она быстрыми шагами пошла по направлению к комнате Шейлы.
— Ранджит! — позвала Каушалья.
— Что тебе, сестрица, — спросил, как всегда, с иронией Ранджит, выйдя на порог своей комнаты.
— Я хочу тебе напомнить, что ты должен сделать, когда наша «невеста» будет нести чай, — медовым голосом пропела Каушалья.
— Излишние напоминания. Все будет сделано, как в лучших цирках Китая, моя дорогая сестрица. Ты сама смотри, не ударь лицом в грязь. Устрой спектакль в стиле лучших театров. Но я на тебя надеюсь.
— Не прогадаешь. Такую, как я, мастерицу, еще поискать надо. Какие там театры? Мы сами — театр! — Каушалья удалилась в комнату Шейлы.
— Прекрасно, дочка, — войдя, сказала мать.
На Шейле было белое сари из тончайшей хлопчатобумажной ткани, которую изготовили по заказу бывших хозяев дома мастера из деревни Чандери. Почти вся знать заказывала эту ткань только там.
— Старайся, доченька, понравиться гостям, особенно жениху и его отцу и матери. Надень побольше украшений. Какая ты у меня красивая! Только улыбайся не часто. Не раскрывай широко рта. А ну, покажи, как ты будешь подходить к ним?
Мать и доча еще полчаса репетировали и отрабатывали по отдельности все мизансцены предстоящего спектакля.
Вошел Раму и доложил, что гости прибыли.
Каушалья, как большая птица, вылетела из комнаты.
Спускаясь по лестнице навстречу гостям, одетая в сари лимонного цвета, она улыбалась. Глаза и манеры ее излучали любезность и расположение ко всем присутствующим.
Рави, в светлом ширвани, стоял рядом с Гуптой, тоже в ширвани, отливающем голубизной.
Несколько позади держались Чаудхури с супругой.
— Госпожа Каушалья и господин Бадринатх, — начал он, — я, моя супруга Алака и мой сын Рави со своим другом Гуптой решили посетить вас и познакомиться с Зитой, подопечной адвоката Гупты.
— Господин Чаудхури и госпожа Алака, господа Рави и Гупта, мы рады видеть вас в своем доме. И считаем за честь, что вы нашли время, соблаговолив посетить нас грешных, — проговорил Батринатх.
А уж далее щебетала Каушалья. Она хлопотала и рассаживала всех вокруг стола.
Спустился Ранджит и был представлен гостям.
— Это мой брат, — сказала Каушалья, — он работает в кампании «Экспорт-импорт».
Раму принес фрукты и вино.
По лестнице, стараясь держаться грациозно, спустилась Шейла.
— Это и есть Зита? — спросил господин Чаудхури.
— Что вы, господин Чаудхури, нет, это не Зита. Это наша дочь Шейла. Она учится в английском колледже на бакалавра.
— Шейла, — обратилась она к дочери, — принеси нам бокалы.
Шейла подошла к шкафу, где стоял Раму, державший поднос. Она взяла поднос из рук старого слуги и, стараясь придать изящество своим движениям, поднесла бокалы к столу и раздала гостям.
— А где же Зита? Почему вы, госпожа Каушалья, не пригласили Зиту? — настойчиво спросил Гупта, чувствуя себя виновником этой встречи.
— Зита? Конечно же, она сейчас придет, — невинно отметила Каушалья. — Пепло, позови Зиту! — обратилась она к младшему сыну. — Хотя нет, не надо. Я сама, с вашего разрешения, господа, схожу за Зитой.
И Каушалья, волнуя воздух и распространяя тонкие благоухания импортной парфюмерии, мягко «поплыла» по лестнице на второй этаж.
— Зита, — постучала она в дверь, — Зита, ты меня слышишь, девочка? Выходи, гости заждались. Господин Гупта тебя зовет и хочет представить тебя им, — ласково приговаривала тетка.
Зита не отвечала.
— Зита, таким образом ты ставишь в неловкое положение дядю и бабушку. Дядя ждет тебя. Бабушка сидит в кресле на балконе и тоже ждет, когда ты появишься, — с наигранной теплотой в голосе, с умело замаскированным лукавством, изощряясь в выражениях, исполняла свою роль тетка.
Наконец дверь открылась и вышла Зита.
— Ах ты, моя красавица! Моя милая племянница Зита! Итак, выпрямись. Ты что, плакала? Припудрись. Вот так! А теперь, пошли. Гости заждались.
О том, что творилось в душе у Зиты, было нетрудно догадаться по выражению ее лица. Она понимала, что тетка затеяла какую-то игру. Чувство обиды, унижения и сознание своей беззащитности и бесправия, искусственно созданных теткой, угнетали Зиту.
За все годы, что прожила она с ней в доме своих родителей, Зита привыкла к ее выходкам. Она не отвечала злом на зло, покорно переносила все издевательства со стороны тетки, Шейлы и Ранджита.
Сознавая всю нелепость маскарада, затеянного Каушальей, она, тем не менее, решила покориться своей участи.
И вот она, в одежде современной западной секс-бомбы, спускалась по лестнице к гостям.
Ее ноги в туфлях на высоких каблуках, подгибались. Она, с трудом удерживая равновесие, с усилием вцепилась в перила обеими руками.
Короткое белое мини-платье обнажало изящные, слегка полноватые ножки. Похоже, прекраснобедрая богиня спускалась на землю.
Черные густые и пышные волосы Зиты струились двумя тяжелыми потоками: один — по точеной мраморной спине, другой — между высокими холмами упругих девственных грудей, как водопад Герсоппа на реке Шаравати.
И если бы не стыд, который она испытывала и который угнетал ее сознание, и если бы не обида на тетку за ее коварство, она бы могла сыграть и роль секс-бомбы, хотя бы так, для разнообразия.
Большие черные глаза Зиты были, как говорится, на мокром месте.
Юное сердце громко стучало, и ей казалось, что все присутствующие слышат его стук в этой мертвой тишине, которая воцарилась при ее появлении.
Пораженный Раму уронил тарелку, чем несколько разрядил обстановку.
Каушалья, как великий доморощенный режиссер, произнесла:
— А вот и наша Зита! Зита, милая, не смущайся, девочка, проходи к гостям, не бойся. Господин Гупта, а вот и ваша подопечная, Зита! — жестом правой руки указала Каушалья.
Затем она стала представлять Зиту всем по порядку.
Зита ничего не видела и не слышала от волнения, охватившего ее.
Гупта побледнел, как лотос.
Рави удивленно рассматривал Зиту.
— В ней слишком много соблазна, — отметил он про себя.
«Кого не погубит женщина с тонкой талией, пышными бедрами, алыми губами, черными глазами, глубоким пупом и высокой грудью», — вспомнились ему стихи.
А это был как раз тот случай: Зита была неотразима, она ошеломила Рави своей бесстыдно выставленной, как на продажу, обольстительной красотой, необычайно прекрасными формами.
На него вдруг напал страх: такая супруга не будет верна, да и что скажут мать и отец! Кто ее так воспитал? И он посмотрел на Гупту.
Тот пожал плечами и, взяв бокал с вином, залпом осушил его.
Родители Рави молчали.
Дядя Зиты был в растерянности. Он бросал беспокойные взгляды то на бедную племянницу, то на торжествующую супругу.
— Присядь, доченька, — мягко сказала Каушалья.