Девчонка повернулась ко мне лицом, пожала плавно плечами и молча поцеловала, прежде чем прыгнуть в автобус.
Настроение окончательно испортилось, когда я вошел в свою комнату. Скинутый матрас вызывающе валялся вместе с моими ботинками на раскиданных посередине вещах. Даже почему-то перевернули и табуретку. Глядя на беспорядок, я понял – мне объявили войну. Ранним утром услышал шаркающие шаги по коридору, встревоженно прислушался, в дверь постучали клюшкой, и затем зазвучал надрывный крик старухи:
– Как ты посмел выкинуть мои вещи?! Подлец! Вон из моей квартиры, негодяй!
Не иначе, как старушка обнаружила пропажу протухшей рыбы из шкафа. Этого было мало, и, истерически крича, поэтесса, как что-то плохое, назвала меня «красным агентом», закончив шум угрозой вызвать полицию.
Повернувшись на бок, я обхватил крепко подуш ку и сжал зубы. Оставалось лишь догадываться о последствиях визита. Сон пропал вместе с хладнокровием. Надев брюки и подгоняя себя жаждой реванша, я вышел полуголый в гостиную. Одоевцева мазала ножом масло на хлеб, у буфета нервно слонялся Женя. Увидев меня, они замокли. Подойдя к столу, я, напичканный злостью и обидой, взял фарфоровый чайник и резко запустил его в стену (жест, конечно, непозволительный). Тот со свистом и грохотом разбился об стенку над головой поэтессы. Это была буря в стакане воды, которая произвела эффект взорванной бомбы. Звук удара заставил ее нагнуться, повиснуть на скатерти, посуда вздрогнула и повалилась. Через секунду старуха встала, забыв про клюшку, и легким девичьим шагом направилась к телефону в прихожей – жаловаться Аиде. Собрав в сумку свое барахло, обмотав рисунки жгутом, я покинул пристанище писательницы, поэтессы и иммигрантки Ирины Одоевцевой этим же днем. Идя по улице к мастерской, продумывал разные варианты с жильем, грустно размышляя даже о том, как купить палатку и поселиться под мостом.
Воробьев готовил на плите манную кашу и, выслушав мои злоключения, развесился. Довольный, облизав ложку, он снисходительно сказал:
– Живи, Рыжий, пока здесь. До осени. Но потом найди себе подругу и переезжай к ней.
Лето в этот год было жаркое, крыша накалялась так, что мы задыхались в малюсеньких комнатах мастерской. Рисовать становилось адским мучением, и мы, оба потные, выходили на улицу. Валентин провожал меня до фонтана Сен-Сюльпис, где, раздевшись по пояс, я залезал в нишу. Облившись каскадом свежей воды, быстро спрыгивал на панель. Так делали многие. Особенно старались туристы, да так, чтобы еще и сфотографироваться. В сентябре без эксцессов, как и обещал Воробьеву, я переехал к Сычевым на улицу Университет. Они сдали мне крошечную студию над их квартирой за гроши, что позволило обрести относительное спокойствие.
Прошла зима, и еще одна. Я переходил мост Александра Третьего, как тут увидел Женю – художника с блокнотом бумаги. Тот старательно срисовывал зеленые бронзовые рыбки с фонарного столба. Заметив мое присутствие, бросил занятие и полез по-дружески обниматься:
– Рыжий? Вот это да! Ну что нового, разбойник? – Отмолотив меня вопросами, Женя успокоился. Он все так же был в старом сереньком пальто и заношенном свитере.
Мы, не спеша, пошли в сторону Елисейских Полей, продолжая говорить о трудностях жизни. Выяснилось, что он переехал от Одоевцевой, нашел заброшенный дом где-то за городом, там и ночует.
– Не боишься, если кто-то нагрянет среди сна? – спросил я его.
– Типун тебе на язык, Игорь! Есть у меня крутая игрушка, любого положит! – сказал он и, показав на выпуклую часть верхнего кармана, добавил шепотом: – Сувенир из той квартиры.
– Ну, а старушка как? – поинтересовался я.
– Барыня отлично! Ей повезло. Сказала, что коммунисты вернут на Родину всех дворян с почестями и отдадут им прежние поместья. Полное затмение разума, согласен, Рыжий?
Она тоже согласилась, собрала тряпок на грузовик, а когда за ней приехали важные люди из посольства, то отказались взять барахло, ссылаясь, что у нее все будет в СССР. С собой можно прихватить разве что сумочку. Она стала топать ногами от ярости. Потом вернулась в салон и приказала консулу взять букет засохших пыльных роз – подарок Василия Павловича – и положить их осторожно в машину.
– Поселили ее на Невском проспекте около Го – стиного двора. Игорь, учись! – закончил Женя, ехидно с насмешкой потирая синий от холода нос.
P.S. Попозже он и сам переедет в Ленинград, где тоже получит шикарную мастерскую. Казалось, что все идет к лучшему и тяжелое позади. Женя даже снова начал писать картины и успешно продавать их, но в очередной приступ депрессии напился до чертиков. Далее, совершенно обезумевший, облился керосином и поджег себя спичками. Спасти его не удалось, и милицейские установили причину смерти как самоубийство.
Золотые тротуары
Воспоминания об Эдуарде Лимонове
– Художник, да? Из Нью-Йорка? Вот это да! И что вы делаете в Париже, товарищ? Наверное, пишите портреты туристов на Монмартре? – спросил меня хрипловатым голосом пузатый мужчина, стоящий возле калитки церкви, что на рю Дарю.
«Мудак!» – подумал я, глядя поверх золотых куполов с крестами на голубое небо.
– Нет, не угадали, – ответил и постарался потихоньку отойти от любопытного в сторону, а тот привязался, двигаясь за мной по пятам, расспрашивая о деталях заокеанской жизни, слегка намекая, что приверженец свободы и демократии. В доказательство того из-под пиджака виднелась засаленная в пятнах белая майка с флагом США.
Все это происходило одним воскресным утром в начале октября. Вот служба закончилась, и прихожане густой толпой спустились по ступенькам храма, расходясь по сторонам, делясь на мелкие группы, как тогда их назвали «красные и белые», по принципу, кто и когда иммигрировал. Первая волна аристократы-барины и новые, причем плохо говорящие по-французски, люди, именующие себя ужасным словом «диссиденты», – в общем, дети презренных большевиков. Тогда, в восьмидесятые, было модно ругать страну под названием СССР, и мой новый знакомый считал долгом брызнуть в нее плевком мести тихого обывателя.
Подтянув и затянув ремнем сползающие брюки, он готов был много навыдумывать, но тут к нам подошел прыщавый юноша и спросил:
– Где находится вход в полуподвальный склеп? – уточнил, тот, куда приходят молиться французы.
Я иногда заходил туда. Помещение с покатистым арочным потолком, намного скромнее, чем наверху. Да и люди не те, явно. Преимущественно парижские буржуа. Мы показали ему дверь. Далее пузатый мужик встрепенулся, ломая фразы, понес чушь. Трудно перевести дословно, но звучало примерно так: «Советую зайти, гарсон. Напротив церкви чудное пристанище любителей выпить рюмку водки и съесть селедку», – чем, безусловно, славился угловой ресторан под названием a la ville de Petrograd. Французик сделал понимающий вид и удалился за ограду. Через минуту вернулся, поддерживая под локоть седого старичка.
Пузатый, глядя на них, произнес:
– Дедушку вывел помолиться за грехи земные. Скоро тот предстанет перед страшным судом! Бог-то рассудит!
Я усмехнулся, не дослушал фразу и вышел на улицу.
А французик со старичком появлялся в церковном дворике каждое воскресенье. Отводил его до входа и возвращался или к ограде, или к машине, где поджидал конца службы. Но один раз мы разговорились, прячась под навесом от дождя. Ключевая тема была тогда в Париже про канадского миллионера, который по пьянке окунулся прямо в фонтан на площади Согласия и сдуру залез на его третий ярус. Обливался водой, кидая вещи вниз. Там и поскользнулся, ударился головой о край и так завыл, что прохожие вызвали полицию. На помощь мигом примчались пожарники. Сняли окровавленного дебошира, отвезли в больницу. Миллионер едва очухался, как выяснилось, потерял золотые часы с драгоценными камешками на дне фонтана. Новость попала сразу под перья журналистов, которые сами же оценивали потерю аж в целый миллион франков. Я внимательно слушал историю, иногда поддакивая.
Почувствовав во мне хорошего собеседника, французик даже повеселел, а в доказательство сего представился: «Жиль», – после чего расспросил меня, чем занимаюсь.
– Ах, художник! Так и догадался по вашему красному пиджаку. – Капли дождя падали ему на волосы, мешая сосредоточиться. – Конечно, для творческих людей Париж – это центр! Мало есть таких мест на земном шаре, к сожалению. Я работаю сиделкой, вроде компаньона для дедушки – генерала в отставке. – Из разговора стало понятно, что дед был капризный, и если делал подарок, то всегда бесполезный. Недавно сделал такой: купил Жилю дорогой альбом для почтовых марок, разве что французик не коллекционер, и так далее. – Каждое утро выходит и стреляет во дворе своего частного особняка из пистолета по пустым бутылкам. – Ха-ха! Мы смеемся до кашля. – У моего генерала есть замечательная знакомая. Скажи, хочешь, я тебя познакомлю с интересной дамой – владелицей шикарных обувных бутиков, Ольгой Берлути?
– Для интимных связей, что ли?
– Нет! Что ты?! И зачем? Девушка в возрасте, да и страшная. Главное, месье, заключается в другом. Она покупает картины современных художников. Может, приобретет твою.
Прозаичная идея захватила дух. Теперь мне захотелось и самому узнать поподробнее ситуацию, но Жиль засуетился, замолчал, увидев прихожан, выходящих из подвала кельи.
Прежде чем уйти, сказал на лету:
– Жди меня послезавтра в четыре часа у касс метро «Франклин Рузвельт». – И, торопясь, пошагал забирать дедушку.
И я стал готовиться, ибо перспектива заработать деньги на продаже картин была кстати. Мои долги быстро росли, прижимая меня плотно к стенке. Через день еще с утра приготовился к знакомству. Для престижа нагладил брюки, почистил гуталином ботинки, взял папку с фотографиями работ и пришел вовремя к месту встречи. Жиль уже поджидал у касс, читая журнал. Предупредил меня сразу обо всем. Если он договорится, то при удачном стечении обстоятельств десять процентов ему на лапу – за услуги. Мадам Ольга – богатая, с обширными связями в кино и театре. Дружит с Бельмондо и Катрин Денев, с Елисейских Полей.
Мы завернули в боковую улицу. Издалека виднелось панно: золотыми буквами на черном фоне выведено: «Berluti». Бутик лишь с несколькими парами ботинок на темной, но элегантной витрине. С угла дома массивная деревянная дверь. После длительного звонка она открылась, и молодая девушка пригласила вовнутрь, где находилась обширная комната – сборище дорогого цвета с бархатными диванами.
Хозяйка, мадам Ольга, сидела за заваленным тряпками столом и пришивала рукав платья. Подняла очки, увидев Жиля, радостно всхлипнула:
– Привет, красавец! Давно не наведывался. Как там мой приятель-генерал, живой? – Она встала из-за стола и гусиной походкой подошла целоваться по-парижски: два раза в щечку. – Русский художник? – спросила, глядя мне в глаза. – Знаю. Про вас рассказал Жиль по телефону. Что будете пить? Чай или кофе?
Пока приготавливались различные предметы: чашки, тарелки, – я огляделся в поисках знаменитых ботинок. И вправду на этажерках у стены были расставлены рядами модели элегантных мужских туфель. Без всяких около них ценников. Явно вещи для миллионеров.
За кофе с пирожным завел тему про картины, тотчас показывал фотографии работ. Мадам Ольга оценила, сравнив их с ранним творчеством кубистов, чем и огорчила мое эго:
– Люблю больше классику, месье Игорь.
Подтвердив мои подозрения, оборвала полностью все надежды, а чтобы не продолжать обсуждение скучной для общества темы изящного искусства, увлеклась литературой и сообщила приятную новость: ее последним кумиром является совершенно незнакомый миру Лимонов, которого она вот уже читает пару дней.
Я занялся саморекламой и выдал такое, что ее потрясло:
– Да, я этого писателя знаю. Старый друг. Могу, если желаете, мадам, познакомить.
– Разве? Так буду благодарна! – Помедлив продолжила: – Приходите ко мне, устрою маленький прием. Скажем в воскресенье, five o’clock. – Достала карандаш и написала адрес в моей записной книжке.
Вскоре она дала понять – пришло время сказать до свидания. Жиль на прощание кокетливо пообнимался с мадам, доставляя той удовольствие. Мне вспомнился разговор о ней тогда под навесом церкви, мол, старая и толстая, но если оценивать объективно, то она совсем еще даже привлекательная, очень веселая женщина.
Когда мы вышли на улицу, мокрую от дождя, мой друг произнес, наверное сглаживая провал экспедиции, фразу о терпении:
– В следующий раз повезет больше.
Утеха моя была в другом – приглашение в гости к Ольге с Лимоновым, на этом и расстались. Жиль спустился в метро, а я все решал, что делать, и, глядя на закат сквозь Триумфальную арку, вдруг заметил средь опавших листьев золотой тротуар. В нем калейдоскопом сияли лучи солнца, превращая Елисейские Поля в фантастическую сказку. Перепрыгнув через лужу, открыл дверь телефонной будки. Пошарив рукой по дну кармана, нашел монетку. Номер телефона я знал наизусть, и двадцать центов мгновенно утонули на дне автомата. Раздались гудки, чуть погодя – голос Лимонова:
– Да, слушаю! – Сначала повышенный тон, потом смягчился, узнав о причине звонка. – Говоришь, Рыжий, что баба с бабками? Ну, сходить познакомиться можно – вдруг какой-нибудь меценат? Хотя, Рыжий, ты вечно что-нибудь замутишь, и в итоге получится ерунда!
Мне пришлось еще раз прокрутить рекламу про мадам, и только тогда он согласился.
Кем в те времена был эмигрантский начинающий писатель Эдик под псевдонимом Лимонов? Почти никем! О нем знал разве что узкий круг друзей и его любовницы. Первая книга на французском утонула в дебрях местной литературы, но Эдик парень самолюбивый, чутьем понимал, тут для него неограниченный контингент читателей, выбиться можно только наглостью и скандалами. С деньгами было плохо. Пил дешевое вино и ругал свою подругу, сумасбродную Наташу Медведеву. Та хоть пела русские песни в кабаке, там же и спивалась. Используя ее молодость и шарм, клиенты в перерыве щедро угощали спиртными коктейлями «за компанию», соблазняя красавицу с порочной целью, так что та еле добиралась домой. Часто дралась в такси и получала фингал под глаз. В общем, Эдик жил на горячем вулкане. Они расходились, сходились, ругались и мирились.
Я стоял возле громадной лужи и наблюдал, как отблеск светофора плескался, изменяя окраску воды то в красный, то в зеленый, пока не появился переходящий через дорогу Лимонов. Чубчик волос развевался на ветру, расстегнутая куртка с вышитым нитками драконом и брюки дудочки. Мог сойти за московского стилягу.
– Привет, Рыжий! Что, ноги моешь? – начал ехидным голосом, потом поинтересовался, куда мы направлялись. К счастью, это было совсем рядом от улицы Риволи района Маре, где он, впрочем, жил. Когда отошли, похвастался, что для поклонницы имеется подарок – завернутая в бумагу его последняя, вышедшая из печати книжка. Вынул из-под мышки и показал пакет. – Скоро еще одна выйдет, старик, но эти проклятые суки дали гонорар совсем мизерный! Эксплуататоры! – Ругаясь на порочную капсистему, последовал за мной.
Мадам Ольга открыла дверь и стеснительно спросила, глядя на Эдика:
– Месье Лимонов? Писатель? Ну что же стоите, друзья, проходите, пожалуйста! – И широко улыбнулась.
За ней тянулся длинный коридор, завешанный картинами в золотых рамах, а так квартира, похожая на ее бутик. Те же бархатные диваны в просторном салоне, пуфики да персидские ковры. На мраморном столе стоял приготовленный к чаю сервиз. Пока мадам рассматривала подарок – книгу, уже подписанную автором, – я сел в кресло у окна, наблюдая за обоими. Мадам совращала Эдика, стоя почти вплотную, то и дело поправляя падающие лямки длинного платья, из-под которого выглядывали носки туфель на высоких шпильках. Завершив ритуал порхающей птички, она пригласила к основной программе знакомства: взять пирожное, налить чаю в чашки и начать светский разговор. Все, кроме религии и денег, темы табу. На меня они мало обращали внимания, скорее создавалось впечатление, что все идет своим чередом. Мадам, распустив крылья, щебетала про вечные ценности культуры, Эдик уже пил дорогой коньяк рюмками и энергично что-то доказывал, а я все старался быть еще ближе к сладкому. От пирожных остались пустые тарелочки, но по-прежнему хотелось есть.