Аналогично он вёл себя, смотря телевизор. Пункт 2: восприятие информации. Пауль переключал, но не смотрел. Мне приходилось часто при этом выходить из комнаты, чтобы не взорваться, потому что он никакую программу не оставлял включённой дольше, чем три минуты, не говоря уже о том, что он понимал, что там вообще шло. И это был рекорд.
Пункт 3: если он хотел купить себе что-то новенькое, - он делал это часто и предпочитал покупать в интернете - проводил часы, иногда дни, чтобы прочитать оценки продуктов в форумах и сравнить их с тем результатом, что потом он едва мог принять решение. Всё же он покупал, из чистого разочарования, и почти всегда это приходило в сломанном состоянии. Во всех его действиях лежала страдальческая вялая неугомонность, которая затягивала и меня тоже в бездну, если я хотя бы иногда не выбегала из квартиры и не пересекала маршем Шпайхерштадт.
Пункт 4: физическое состояние. Это было самым драматичным подозрением. Пауль всегда был уставшим и вялым. Единственное, что у него осталось, была его дремлющая атлетическая сила, твёрдые руки и его достойная внимания скорость реакции. Реагировать он мог очень быстро, но его действия были катастрофическими. Сам по себе он ничего не предпринимал. И спортом он тоже не занимался. Якобы его бронхи не могли перенести это.
Только один раз в день я слышала его громкий, сердечный смех из прошлого, к которому я должна была присоединиться, независимо от того, в каком настроение я была: когда по Pro7 шли Симпсоны. Тогда я садилась рядом с ним, смеялась вместе с ним и представляла себе в течение двух раз по тридцать минут, что всё было так же как раньше. Но это было не так.
Это не было типичной депрессией. У него изменялась личность. Пауль становился кем-то другим. Его настоящее «я» исчезало. Я могла наблюдать за этим. Что-то мёртвое распространилось в нём – зияющая, глубоко чёрная, засасывающая пустота.
- Давай же, скажи это вслух, - пробормотала я. - Скажи. - Но я могла об этом только думать про себя, и даже это было достаточно сложно. Это было всего лишь одно слово. Одно слово, которое раньше для меня не имело никакого смысла. Но с прошлого лета вызывало во мне внутреннюю дрожь, которая преследовала меня даже в моих снах. Три слога, которые решали человеческую жизнь: атака.
Да, я была почти уверенна, что Пауль был атакован. Я не верила, что это ещё продолжалось - или я только убеждала себя в этом сама? Нет. Пауль упомянул, что он видел очень мало снов, а если и видел, то на следующее утро не мог сказать, что с ним случилось ночью. От Колина я знала, что Мары оставляли своих жертв, как только пища становилась низкосортной. Тогда они искали для себя нового хозяина, а люди должны были бороться с последствиями атаки, не зная о том, что с ними на самом деле случилось. Если у Пауля больше не было снов, то атака была уже позади. По крайней мере, в этом я убеждала себя. Настоящим доказательством это не было.
Кроме того, я сама продолжала видеть яркие сны. Хотя регулярно появлялись кошмары (почти всегда я тонула или хотела за что-то ухватиться, что в последнюю секунду выскальзывало у меня из рук), но так же и прекрасные сны. Слишком прекрасные. Вспоминать их доставляло мне боль, и хотя я в них испытывала счастье, я просыпалась в слезах. Так как знала, что они никогда не станут реальностью.
И мне требовалось несколько часов, чтобы освободиться от их последствий; часы, пока я снова могла закрыть глаза и не чувствовать искрящийся взгляд Колина в темноте за моими закрытыми веками и его прохладные руки на моей коже. Это были другие сны, чем раньше, в первые недели после нашего знакомства. Они шли дальше, намного дальше чем то, что мы когда-либо делали. И всё-таки не достаточно далеко. Это были отдельные прекрасные осколки, матово светящиеся, как серебряный лунный камень, и мне так сильно хотелось соединить их вместе, чтобы можно было разглядеть мозаику, которую они образовывали. Чтобы можно было почувствовать её.
Такие сны, должно быть, были как праздничный обед для Мара, а Мары очень жадные. Он бы забрал их, если бы унюхал. И всё-таки я не могла быть уверена на сто процентов, что атака Пауля была в прошлом, и поэтому решила внимательно наблюдать за Бертой ночью. Пока у меня с этим были проблемы, потому что я не могла проснуться.
Я спала как мёртвая. В течение вечерних часов, во всяком случае, Берта производила нормальное впечатление - недовольная и незаинтересованная, но по её масштабам обходительная. Никакой дрожи и вибрации, никаких прыжков на крышку террариума.
Кроме того, я попыталась поймать крысу. Каналы Вандрам кишели крысами, и, может быть, они дадут мне информацию о присутствие Мара. В конце концов, крысы славились своим хорошим инстинктом - разве тогда было невозможно, что они смогут распознать те волны, которые ускользают от меня? Но не успела я завлечь особенно жирный экземпляр в квартиру и броситься на него, вооружившись толстыми рабочими перчатками Пауля, издавая при этом воинственный крик, как Пауль вмешался - с орущим Францёзем в охапке - и выгнал скотину из дома. Клетку, которую я уже приготовила, я быстро запихнула ногой под кровать, но по выражению лица Пауля я могла увидеть, что он её явно заметил, и я предоставила ему ещё один момент для подозрения.
Но теперь была глубокая ночь - я предположила, что колдовской час давно прошёл - и мне нужно использовать возможность, чтобы бросить взгляд на Берту. Проблема была только в том, что я не чувствовала никакого желания делать это. Я боялась. Потому что, что, к чёрту, мне делать, если она ведёт себя как сумасшедшая? Значит ли это, что я могу полагать, что как раз в этот момент в комнате рядом ...? Я даже не хотела додумать эту мысль до конца. Но Пауль был моим братом. И я не могла оставить его в лапах Мара. Хотя я не знала, что могла бы предпринять против Мара, который лакомился снами Пауля, но закрывать глаза тоже не было решением. Кроме того, попыталась я подбодрить себя, вероятность того, что он всё ещё атаковал Пауля, была очень мала. Или она? Тесса? Печально известный вариант семейной мести?
Мои липкие пальцы стали искать выключатель. В следующий момент я сощурилась от света, уверенная в том, что ошиблась и из чистого мерцания не смогла ничего рассмотреть. Но это не было заблуждением. Террариум Берты был пуст. А крышка оставляла крошечную его часть открытой.
Как солдат при бомбардировке, я скатилась с кровати, вскочила на ноги, истерически стянула ночную рубашку через голову, потрясла волосами и в тоже время пятилась назад к двери, и, затаив дыхание, осознавала, что в любой мгновение могу быть укушенной, как в тот же момент раздался сердитый крик из соседней комнаты.
- О, нет ..., - ахнула я. - Нет ... только не Пауль ...
Я бросилась полуголая через коридор, в уме составляя план, с помощью которого смогу спасти Пауля - отсосать укус, затронутую часть тела перевязать, предупредить центр экстренного вызова по ядам, 110, но прежде чем я ворвалась в его комнату, раздался громкий удар. Последовал оглушительный грохот, закончившийся удовлетворённым ворчанием. И оба прозвучали не так, будто Пауль лежал в предсмертных судорогах. Нет, это прозвучало так, будто ...
- Чёрт, ты что сделал? - закричала я на него. Он стоял посередине своей кровати, руки в триумфе подняты вверх, в одной руке увесистая книга об искусстве аборигенов, в другой - ширма от люстры, которая упала на него сверху. Но моё внимание было направлено на смятое тело Берты, которая только что, дрожа, сдохла на простыне Пауля.
- Не умирай, Берта, пожалуйста, не умирай, сладкая, - упрашивала я её, но было уже поздно. Пауль раздавил её тело, а подёргивание ног было последней реакцией её нервов. В этом паучке больше не зиждилось никакой жизни.
- Извини, Эли, эта скотина ползла по моей подушке ...
- И тебе нужно было сразу же убить её? - воскликнула я укоризненно. – Ты, вероятно, мог бы и поймать её ..., - Берта мне не нравилась, но теперь на глаза у меня навернулись слёзы. Она была моим самым важным инструментом, а Пауль взял просто и положил конец её существованию. Но разве он не мог свою быструю реакцию направить немного в другую сторону?
Укоризненно я смотрела не него, а он смотрел в ответ абсолютно растерянно.
- Елизавета, это был паук. Уродливый, отвратительный, ядовитый паук ...
- Она была нужна мне. Она была нужна мне, чтобы ... ах, ты этого не поймёшь. - Качая головой, Пауль подобрал останки Берты и небрежно выбросил их в окно.
- Нет, этого я действительно не понимаю.
Я тяжело вздохнула.
- Прощай, Берта, - пробормотала я. - И спасибо за всё. - Ледяной ветер снаружи заставил меня вздрогнуть. Пауль бросил мне свой банный халат, и я обернула его неловко вокруг плеч.
- Иногда ты кажешься мне немного жутковатой, Эли. Ты почти напоминаешь мне Ренфилда из Дракулы ...
- Ну, прям, - запротестовала я. - Я ведь не ем маленьких котят и не кричу постоянно: "Учитель, учитель, я тебя чувствую!".
Уголки губ Пауля коротко дёрнулись.
- Нет, но сначала пойманная крыса, а теперь паук? Ты делаешь вид, будто она была твоим любимым домашним животным. Извини, пожалуйста, что я спас свою жизнь.
- Может быть, она спасла бы твою жизнь, - прошептала я так тихо, что он не мог этого услышать, и вернулась назад в свою комнату.
Настало время действовать. Как только Пауль покинет дом, - я знала, что ему нужно на выставку в Берлине, и питала обоснованную надежду, что Францёз, самое позднее в девять часов, выгонит его на улицу - я разрушу стену.
И если мне лишь немного повезёт, то я найду ключ, а в папином сейфе лежало что-то, что мне позволит, убедить Пауля и излечить его.
Если исцеление для него было ещё возможно.
Глава 14.
Трюммерфрау
- Если ты не хочешь, то мне придется применить силу, - прорычала я, схватила кувалду и стала размахивать ей туда-сюда. Чрезмерно пугающе при этом я не выглядела. Вес кувалды почти тянул меня на землю. Для меня было загадкой, как я смогу поднять её над головой.
Я нашла полый камень и в тот же момент прокляла папу, так как камень находился в самой середине этой отвратительной стены, и все попытки высвободить его с треском провалились. Ладно, если я не смогу поднять кувалду над головой, может быть, тогда имело бы больше смысла ринуться сверху и при этом с размаха ударить в стену? Нет, физически невыполнимая вещь. Я свалюсь на пол, как гнилой фрукт поздней осенью.
Так что в дело вступает ударная дрель - мой последний туз в рукаве мастера на все руки. Решительно я поменяла кувалду на не менее тяжёлый убийственный инструмент, прижала его остриё к стыкам на стене, включила его и в тот же момент оказалась в облаке пыли. Но после того как я разломала стык, выглядя при этом так, будто искупалась в грязи, мне нужно было всего лишь раз поднять кувалду - это я ещё как раз смогла, хотя и с болезненным рывком в правом плече - и стена начала рушиться.
Час спустя кухню Пауля невозможно было узнать. Пыль покрыла всю мебель и электронные приборы серой пудрой и даже прилипла к стенам, на полу лежали вдоль и поперёк кирпичи и всякие приспособления для разрушения, но у меня не было настроения для уборки и мойки. Я полностью выбилась из сил. Собрав оставшиеся силы, я дотащила полый камень до стола, кое-как вытащила небольшую деревянную пластину, которая защищала его внутренности, и, вздыхая, завладела ключом.
Теперь меня ничего не удерживало в Гамбурге. Мамино письмо до сих пор не прибыло. В Вестервальде, как и почти во всей Германии, господствовал снежный хаос, и, видимо, почта ещё не покинула границы леса. Пауль мог бы послать письмо назад, как только оно дойдёт сюда, а у меня была только одна цель: папин сейф. Я сожалела о том, что загрузила террариумы и аквариумы в багажник, вместо сейфа, потому что тогда я смогла бы тут же открыть его.
Тем не менее, я была в эйфории.
- Наконец ты у меня! - крикнула я от восторга и поцеловала неприметный ключ в бородку. Папин план сработал - план, который, посмотрев назад, казался мне даже больше чем рискованным. Потому что откуда он мог знать, что Пауль останется в этой квартире? Учитывая непризнание в отношении папы, могло бы вполне случиться, что мой брат в один прекрасный момент переехал бы и нашёл бы себе свой собственный дом, к которому папа не прикладывал рук. Значит, папа был точно уверен, что Пауль останется здесь.
Однако я также помнила, что папа горел рвением, после того как нашёл эту квартиру в Гамбурге. Она была чем-то особенным, сказал он, и Пауль полюбит её. Хотел ли он с её помощью загладить свою вину? Казалось, Пауль действительно любит квартиру, хотя она в этот момент, благодаря моим преобразовательным работам, значительно потеряла своё очарование. Он ещё недавно восторженно подчеркнул, что никогда не захочет отсюда переехать.
В виде исключения я находила её и сейчас красивой и весело прыгала вокруг обломков. Пронзительный звонок в дверь внезапно оборвал мой счастливый танец. Неужели Францёз? Нет, с ним Пауль, ругаясь сегодня утром, отправился в Берлин. Или, может, они что-то забыли? Если это так, то меня ожидала неприятная сцена.
Я, вздохнув, включила домофон.
- Да?
- Вы не можете спуститься вниз? Я ничего больше не могу затолкать, - прозвучал голос в плохом настроении.
- Куда и что вы больше ничего не можете затолкать? - спросила я в замешательстве.
- В почтовый ящик. Ну, давайте спускайтесь уже вниз, не то я заберу вашу почту снова с собой. - Мне, как и Тильману, принципиально не нравились приказы, но я подчинилась и вызвала некоторое удивление у бедного почтальона, когда предстала перед ним полностью покрытая пылью. Почтовый ящик был переполнен. Пауль, должно быть, не открывал его уже несколько дней. Хотя я не знала, где находился ключ, я всё же приняла письма-пакеты, а затем вытащила столько почты из щели в почтовом ящике, сколько могла ухватить. И вот - мамино письмо тоже было там.
Прежде чем я открыла его, я залезла под душ и превратилась снова в нормального человека. Для кухни Паулю нужно будет заказать целую команду уборщиков. На это не осталось времени.
Если я отправлюсь сейчас, то доеду сегодня вечером до Вестервальда. И мне надо поторопиться, так как Пауль поставил Volvo в арендованном гараже за пределами Шпайхерштадта. Из-за приливов и отливов и постоянной опасности наводнения, старый Вандрам не был хорошим местом для подземных гаражей. Паулю не нравилось припарковывать свой Porsche на открытой улице, но на нем он ездил каждый день.
Четверть часа спустя я была готова идти. Я приготовила себе ещё кофе и, в то время как машина деловито гудела, небрежно открыла мамин конверт. Да, он выглядел официально, но на официальных письмах, как правило, стоял отправитель, чего определённо не хватало этому.
Скорее всего, это было уведомление о выигрыше или рекламная лотерея, которой был предан по возможности профессиональный вид, чтобы... Нет. Это было что-то совершенно иное.
"26 февраля, Зюльт, песочные дюны в Эленбогене, при закате солнца."
Больше на листке бумаги ничего не стояло. Почерк тоже не давал мне никаких ссылок на автора. Слова явно были напечатаны старой пишущей машинкой, на которой «S» не работала должным образом. Штамп почты нельзя было разобрать, а марка почти растворилась из-за принуждённого пребывания во влажном почтовом ящике. Она казалась мне экзотичной, но не была для меня помощью.
Мои колени подкосились, и я опустилась на ближайший стул. 26 февраля было сегодня. Разве у папы на Зюльте не была один раз его "конференция"? Я вспомнила, что Колин сказал мне о любимых местонахождениях Маров. Они любят жить в тех местах, которые автоматический обеспечивают постоянный приток людей и где Мары не особо привлекают внимания.
Я ещё никогда не бывала на Зюльте, но достаточно часто видела репортажи об острове по телевизору, чтобы знать, что он является таким местом. Идеальный район для Мара. Кроме того, это сообщение было напечатано на пишущей машинке. Многие старые Мары останавливались в какой-то момент в своём развитие, и не владели больше современной техникой - и часто она также отказывалась служить в их непосредственной близости. Третьим признаком было назначенное время. Заход солнца. Самое любимое время дня Маров, потому что наконец становилось темно и их жертвы начинали видеть сны.