– Дон Торибио Морено, закадычный друг твоего отца?
– Именно он.
– У него какое-то угрюмое лицо, – задумчиво заметила донья Лилия.
– Не правда ли? Знаешь, на кого он похож, и настолько, что я просто остолбенела, в первый раз увидев его?
– Нет, не знаю.
– Уверяю тебя, он в точности походит на того презренного разбойника, рабами которого мы сделались в Пор-Марго.
– Странно, – пробормотала Лилия.
– О, весьма странно! – вскричала Эльмина с лихорадочным жаром. – Несмотря на его бороду, подстриженную теперь на испанский манер, на чистейшее андалусское произношение и мнимо добродушный вид, я не была введена в обман и с первой встречи поняла, что человек этот явился мне на погибель.
– Однако…
– Дай мне договорить, и ты увидишь, обмануло ли меня предчувствие. Впрочем, дон Торибио Морено отличается изяществом в одежде, в обращении и, судя, по крайней мере, по наружности, обладает несметным богатством: золота своего он не жалеет.
– Прибавь, что он азартный игрок, и, говорят, весьма удачливый.
– Именно к тому я и веду речь. Мой отец небогат, как тебе известно. Но он страстный игрок, и каждый вечер в его доме идет серьезная игра. Ставки иногда делаются огромные.
– Да, игра – бич Америки, она погубит испанские колонии!
– Погубит и поселенцев с их семействами. С месяц назад отец неожиданно приехал сюда, велел позвать меня и заперся со мной в этой самой комнате. Он усадил меня и пристально рассматривал несколько минут, после чего заговорил сурово: «Ты хороша, Эльмина, тебе восемнадцать лет. Пора выдать тебя замуж. Я выбрал тебе супруга, он богатый человек и мой закадычный друг. Готовься принять его ласково, я дал ему слово, а решения своего, как тебе известно, я никогда не меняю. У тебя два месяца, чтобы подготовиться к свадьбе. Через два месяца, день в день, считая с этой минуты, епископ Картахенский благословит ваш союз в церкви Богоматери Милосердия. Тот, невестой кого ты, Эльмина, являешься с этой минуты, – дон Энрике Торибио Морено». На том он и закончил.
– А что ты ответила отцу?
– Ничего. Что же я могла ответить на такое решительное объявление его воли? Я была ошеломлена, почти лишилась сознания и чувствовала, что не в состоянии произнести ни слова. Когда он только начал говорить, я по тайному безотчетному внушению предчувствовала или, вернее, угадала, что отец произнесет имя этого человека. Дон Хосе Ривас встал, внимательно и холодно посмотрел на меня и вышел, не простившись. Когда дверь затворилась за ним, я упала на пол без чувств. Меня подняла моя кормилица. Прошел ровно месяц с тех пор, как произошел этот разговор между мной и отцом.
– Что ты намерена сделать?
– Не знаю. Одно только верно: я не буду женой этого человека.
– Но разве возможен этот брак? Как допускает его твой отец? Он ведь так гордится своим дворянским титулом!
Донья Эльмина горько улыбнулась:
– Отец разорился, Лилия, у него не остается, быть может, ни одного реала. Все его состояние теперь принадлежит дону Торибио. Понимаешь?
– О, это ужасно!.. Какая же надежда остается?
– Господь не оставит меня! – вскричала Эльмина, воздев к небу умоляющий взгляд. – Он не оставит меня, когда нигде нет для меня опоры.
В эту минуту дверь отворилась и вошла негритянка.
– Идет ваш отец, нинья, – сказала она, – с ним дон Торибио Морено!
– Ни слова! – грустно шепнула молодая девушка кузине, приложив палец к губам. – Ни слова, умоляю тебя, Лилия.
– Крепись, Эльмина, – ответила та, целуя ее.
Глава IX
Дон Энрике Торибио Морено предстает в выгодном свете
Дон Хосе Ривас де Фигароа, волею его католического величества короля Испании губернатор города Картахены, был высок ростом, хорошо сложен. Лет ему было сорок восемь, хотя на вид он казался годами пятью-шестью моложе. Походку он имел величественную, обращение изысканное. Крупные правильные черты его лица (которое не было красивым) свидетельствовали о том, что дон Хосе принадлежит к потомкам древних родов. Живые черные глаза дона Хосе глубоко сидели в глазных впадинах и выражали высшую степень надменности, спеси и насмешливого презрения.
Человек, который сопровождал дона Хосе Риваса, величал себя доном Энрике Торибио Морено, он выдавал себя за мексиканца. Вид дона Энрике составлял самый разительный контраст с внешностью дона Хосе. Черты его лица были самые непримечательные, серые, постоянно моргающие глаза с морщинами по углам напоминали глаза хищных ночных птиц, волосы были светло-русые, почти белокурые, рост не выше среднего. Неуклюжее и тяжелое телосложение придавало ему вид скорее нормандского или бретонского матроса, чем испанского дворянина. Но взгляд его был пронзителен, и такая природная сила угадывалась в его мускулах, что невольно следовало признать в нем человека недюжинного. И надо сказать, что обращение его носило отпечаток вполне светского воспитания.
Услышав, что двери отворяются, кузины поднялись с гамаков, чтобы принять посетителей.
Брови дона Хосе Риваса были нахмурены, насмешливая улыбка мелькала на его губах. Казалось, он был совсем не в духе.
– Здравствуйте, ниньи, – с иронией приветствовал он девушек. – Я приехал, как нежный отец, навестить вас.
– Милости просим, отец, – дрожащим голосом ответила донья Эльмина.
Донья Лилия подвинула стулья.
– Я осмелился, – продолжал дон Хосе все тем же насмешливым тоном, – привести с собой своего доброго друга дона Торибио Морено, который сделал мне честь просить вашей руки.
– Отец…
– Прошу не перебивать меня, нинья.
Девушка замолчала, дрожь била ее.
– Извините, сеньорита, – обратился к ней мексиканец с почтительным поклоном, – ваш отец не успел договорить, что, осмеливаясь добиваться высокого счастья быть вашим супругом, я поставил при этом одно условие.
Донья Эльмина подняла голову и с изумлением взглянула на дона Торибио.
– Правда, – сказал дон Хосе сердито, – как ни нелепо это условие, я только что намеревался передать его в двух словах: дон Торибио Морено просит вашего разрешения ухаживать за вами, сударыня.
– Ведь вы не все сказали, уважаемый дон Хосе, – любезно прибавил мексиканец. – Действительно, сеньорита, я добиваюсь чести быть иногда допущенным к вам, потому что при всем страстном желании сделаться вашим супругом я хочу, чтобы вы узнали меня, прежде чем отдадите мне свою руку. Все мое честолюбие в том именно и заключается, чтобы своим счастьем я был обязан вашей собственной воле.
– Благодарю! О, благодарю вас! – вскричала девушка, в душевном порыве протягивая крошечную ручку, которой мексиканец почтительно коснулся губами.
– Браво! – вскричал дон Хосе Ривас с холодной иронией. – Это прелестно! Клянусь вечным блаженством, мы просто вернулись к самым цветущим временам рыцарей Круглого стола и двора короля Артура или императора Карла Великого. Ей-богу! Я умилен.
Девушка опустила голову, покраснев от стыда, и прошептала голосом, полным внутреннего волнения:
– Я исполню вашу волю, отец.
– Разве о моей воле идет речь, нинья? – продолжал он со сдержанным гневом. – Я имел глупость обещать вашему любезному рыцарю, что вы вольны принять или отвергнуть его предложение, и клянусь, вы будете совершенно свободны в своих действиях. Никакого влияния, даже моего, не будет между вашим робким поклонником и вами. Повторяю, вы свободны.
– Слышите, сеньорита? – вскричал дон Торибио Морено с почтительным поклоном. – Ваш отец подтверждает мои слова.
– Приходится, ей-богу! – отозвался дон Хосе, презрительно пожав плечами. – Желаете вы сказать моей дочери еще что-нибудь?
– Ничего, друг мой, разве только повторить смиренную просьбу позволить мне иногда являться к ней с визитом.
Донья Эльмина молча склонила голову.
– Ну, довольны вы теперь? – грубо вскричал дон Хосе. – Становится поздно. Пойдемте, дон Торибио, пусть девочки вернутся к своим игрушкам и куклам.
– Я к вашим услугам, друг мой.
– Прощайте, ниньи.
– Разве вы не поцелуете меня на прощание, отец? – спросила девушка, робко поднимая к нему лицо.
Дон Хосе холодно, не глядя поцеловал ее в лоб.
– Пора ехать, – повторил он.
Мексиканец почтительно раскланялся с девушками, и посетители вышли.
У наружной двери стояли неподвижно, как статуи, человек двенадцать солдат под командой унтер-офицера, они были вооружены копьями с развевающимися кистями.
Губернатор подал знак, черный невольник подвел двух великолепных лошадей в кокетливой роскошной сбруе, как это принято в испанских колониях.
Мужчины сели на лошадей и стали во главе отряда, который тотчас двинулся вслед за ними.
Когда отъехали шагов на сто от дома, дон Торибио Морено спросил:
– Вы возвращаетесь в Картахену, дон Хосе?
– Куда же вы хотите, чтоб я ехал? – изумился губернатор.
– Откровенно говоря, я не ожидал, что мы так скоро вернемся в город. Я полагал, что наш визит к дамам будет продолжительнее и что, пока вы отдыхаете, у меня будет время съездить на свою ферму, находящуюся поблизости.
– Правда, я и забыл! Если верить слухам, вы купили прелестное поместье на расстоянии двух-трех выстрелов от деревни.
– О! Это полуразвалившаяся жалкая лачуга, – с живостью вскричал дон Торибио, – потому-то я и прошу позволения оставить вас. Там производятся некоторые работы, я и не прочь был бы невзначай нагрянуть к строителям.
– Я не спешу. Хотите, поедем вместе?
– О нет, как можно!
– Почему?
– Во-первых, я должен поддерживать свою славу богача, друг мой, и не желаю вовсе лишиться ее, продемонстрировав вам свое приобретение в его нынешнем виде. Во-вторых, признаюсь вам, я не знаю, где разместить вас, там все вверх дном. Итак, мой любезный дон Хосе, лучше послушайтесь меня и спокойно продолжайте путь к городу, а мне позвольте следовать по своим делам.
– Пусть будет по-вашему! Но знайте, что я скоро жду вас в своем дворце, у нас сегодня большое собрание.
– Я не замедлю явиться.
– Обедайте у меня без церемоний.
– Не отказываюсь от этого предложения. Если вы соблаговолите подождать меня до семи часов, то, быть может, я представлю вам кое-кого.
– Кого же?
– Капитана своей шхуны «Санта-Каталина», которая пришла сегодня утром из Веракруса.
– Это человек из хорошего общества?
– Моряк, но очень приличный, к тому же прекрасный игрок.
– Так постарайтесь привести его ко мне, особенно если он богат, – сказал со смехом дон Хосе.
– Постараюсь. Во всяком случае, подождите меня до назначенного часа.
– Хорошо.
На этом они расстались.
Дон Хосе Ривас крупной рысью отъехал от деревни со своей стражей, тогда как дон Торибио повернул назад, к Турбако, но, проехав совсем немного в этом направлении, сошел с лошади и с минуту тщательно поправлял мундштук, хотя поправлять было совершенно нечего, потом снова вскочил в седло, сперва, однако, удостоверившись, что граф и его сопровождение скрылись за поворотом и что нигде вокруг не видно ни души.
Тогда дон Торибио круто свернул вправо, немного погодя влево, очутился на опушке леса и поскакал по глухой тропе, с обеих сторон окаймленной частыми деревьями, густая листва которых создавала над его головой непроницаемый свод.
Спустя четверть часа он достиг жалкого шалаша из сплетенных ветвей, какие устраивают вольные охотники и деревенские жители для защиты от солнечного зноя и сильных ливней.
Рослый детина в расцвете лет, но с бледным, изможденным лицом, носящим следы тяжких невзгод и лишений, внезапно вырос у входа в шалаш, заслышав стук конских копыт. Глаза его мрачно и решительно сверкали.
Человек этот гордо драпировался в гадкие лохмотья неопределенного происхождения. За поясом у него были заткнуты длинный нож и топор. Обеими руками он опирался на буканьерское ружье, которое поставил перед собой. Он стоял и насмешливо поглядывал на приближающегося дона Торибио.
Мексиканец остановил лошадь перед самым шалашом.
– Войдешь? – спросил по-французски вместо всякого приветствия хозяин шалаша.
– Войду, – ответил дон Торибио на том же языке, – если только у тебя найдется, где спрятать мою лошадь. У меня нет желания оставлять ее на виду, посреди дороги.
– Не беспокойся на сей счет, – заметил незнакомец, взяв лошадь под уздцы, – слезай и ступай в шалаш.
Дон Торибио повиновался, а его странный собеседник увел лошадь в чащу леса.
Внутренность шалаша была, если только подобное возможно, еще жальче наружного вида. Ворох сухой травы, брошенный в углу, служил постелью. Яма, вырытая посредине, и три камня в ней заменяли очаг. Два-три бычьих черепа выполняли назначение стульев. Старый, совершенно пустой матросский сундучок без крышки, чугунный котелок и две-три плоские деревянные чашки без ручек, напоминавшие больше тарелки, были единственной утварью.
Вероятно уже не первый раз бывавший здесь, дон Торибио Морено окинул убранство шалаша равнодушным взглядом, уселся на бычий череп, потом достал сигару, закурил ее и преспокойно стал пускать к потолку клубы дыма в ожидании хозяина. Тот явился почти немедленно.
– Черт возьми! Аромат-то какой! – посмеиваясь, сказал он. – Славные сигары ты куришь! Вот что значит быть богатым!
– Возьми! – небрежно подал незнакомцу свой портсигар дон Торибио Морено. – Что с моей лошадью?
– Она надежно укрыта, я дал ей овса.
Он выбрал сигару, закурил ее от сигары дона Торибио, потом возвратил портсигар и сел. На минуту установилось молчание.
Два человека исподтишка наблюдали друг за другом, но, видя, что гость упорно молчит, хозяин шалаша наконец решился заговорить.
– Давно тебя не было видно в этих краях.
– Слишком много дел.
– Бедняга! И все же ты вспомнил о старом товарище.
– Разве не были мы братьями-матросами?
– Правда, но очень давно, и после того много что произошло. Ведь было это во времена экспедиции Монбара Губителя на Маракайбо. Помнишь?
– Еще бы!
– Однако ты, вероятно, приехал не для того, чтоб поговорить со мной об ушедших днях? Полагаю, ты имел в виду потолковать о настоящем, если не о будущем.
– Ты угадал, Бартелеми!
– Не надо быть колдуном, – с презрительной улыбкой возразил бывший матрос, – чтобы угадать: если ты приезжаешь ко мне, то, вероятно, имеешь во мне надобность.
– Буду откровенен с тобой, старый дружище. Да, ты мне нужен.
– Я на все согласен, брат, поскольку до смерти скучаю. Но предупреждаю, это тебе обойдется недешево.
– Назначай свои условия, – холодно ответил дон Торибио.
– Стоит ли того дело?
– Стоит.
– Слушай же, ты всегда славился тайными кознями и скрытными замыслами. Когда испанское судно, на котором я был пленником, встретило тебя плывущим в одиночестве посреди моря, ты объяснил эту странную ситуацию весьма туманно. Вдобавок ты выдал себя за мексиканца, и я притворился, что не знаю тебя.
– Я не забыл этой услуги.
– Гм! Это было естественно между флибустьерами, особенно между братьями-матросами. Но менее естественно то, что случилось со мной в Сан-Франсиско-де-Кампече: ты не помог мне, как я был вправе ожидать, а бросил меня, хотя был свободен и пользовался почетом у испанцев. Я догадывался, что удар ножом, который мне нанесли одной темной ночью в гавани, отчасти исходил от тебя.
– Как это возможно, старый дружище?
– Ладно, не будем об этом, приятель! Словом, я разбил цепи, сковывавшие меня, словно дикого зверя, и бежал. После приключений, которые и не перескажешь, сам не знаю как, я достиг этого острова и нашел прибежище здесь, в лесу. Однажды случай свел нас. Ты был богат, я – беден, ты мог оказать мне помощь, но не сделал этого.
– Ты забываешь, друг…
– …что ты предложил мне быть твоим слугой… Это правда. Но я отказался: мне, капитану Бартелеми, знаменитому флибустьеру, быть слугой такого… словом, оставим это. Только, – прибавил он немного погодя с усмешкой, – хочу отдать тебе должное, ты не выдал меня за вознаграждение.