КИТОБОЙ
1
Их было пятеро. Их всегда было пятеро, с самого сотворения Солнечной Системы.
Впервые увидев эти существа в юпитерианской атмосфере, космонавты с Земли сразу же нарекли их «китами». Что ж, внешнее сходство было огромным. И здесь, в Космосе, срабатывал закон биологической конвергенции, согласно которому разные живые организмы, обитающие в сходных условиях, выглядят одинаково. Потом в обиход вошло и прочно укоренилось неизвестно кем придуманное словечко «юпит» — сокращенное «юпитерианский кит» — и с тех пор их стали называть именно так.
Их было пятеро. Постоянно пребывая в движении, они резвились в атмосфере Юпитера. Они то шли ровным крейсерским ходом, то кувыркались и вертелись штопором, то поднимались к верхним слоям экзосферы, граничащим с открытым Космосом (и тела их при этом заметно раздувались), то опускались в самые глубины, чуть ли не к жидкому ядру планеты, и там тела их сужались и вытягивались под действием чудовищного давления…
Они наслаждались жизнью, юпиты. Они были веселы и игривы. Юпитер был их огромным домом, по которому они могли бесконечно путешествовать, и это путешествие было непременно увлекательным. Говорят, с прожитыми годами накапливается усталость от жизни и появляется чуть ли не отвращение к ней. Какая чушь! Возраст пятерки юпитов насчитывал вот уже четыре миллиарда лет, не меньше, и ожидало их, вполне вероятно, бессмертие, но к данному моменту ни один из них ни на йоту не утратил интереса к жизни. Скорее наоборот.
Один из ученых, наблюдавших за юпитами, как-то сказал: «Они всегда беззаботны и рады жизни. Возможно, Создатель сотворил их когда-то единственно ради положительного ответа на вопрос — можно ли жить очень долго и при этом всегда быть счастливым». Космобиологи изучали юпитов всевозможными способами: снимали на фото- и видеопленку, подолгу сопровождали на маршрутах миграций, наблюдали вблизи и издали. Осторожно исследовали внешний покров их тел, пометили каждую особь специальным маячком… некоторые биологи из озорства катались верхом на этих громадных созданиях; такой наездник выглядел по меньшей мере как мышь, оседлавшая дирижабль. Юпиты не сердились на таких седоков. То ли потому, что были по природе своей крайне добродушны, то ли потому, что вообще не замечали людей, как сами люди не замечают, скажем, окружающих их бактерий. И, конечно же, науку волновал вопрос: разумны ли юпиты? Их всячески пытались вызвать на контакт, но все ухищрения людей ничем не кончились. Юпиты… они просто играли. Вопрос об их разумности оставался открытым. Ну и что с того? Пусть-ка человек вначале разберется толком, что такое его собственный разум, возникший каких-то там два или три миллиона лет назад, а потом уже берется судить о старожилах Солнечной Системы! И люди отступились, решив ограничиться наблюдениями. Земляне привыкли уважительно относиться к пятерке гигантов, обитателей гигантской планеты, а любимой забавой детей уже стал игрушечный юпит…
Внешне юпитерианский кит сильно походил на земного — длинным веретенообразным телом, поставленной поперек овальной хвостовой лопастью и парой длинных узких плавников, торчащих из передней трети туловища. Такое сложение позволяло юпитам искусно маневрировать в «океане» из плотных газов. Но на этом сходство и заканчивалось. Юпиты были безглазы, не имели рта, ноздрей, ушей и вообще каких-либо отверстий в телах. Им не требовалась пища, ибо организмы юпитов умели извлекать энергию из магнитных и силовых полей Юпитера, из грозовых разрядов атмосферы; также они питались светом далекого Солнца и даже блеском ближних звезд; а венец из множества гибких пальцеобразных выростов на концах их заостренных морд заменял им все органы чувств. Каких-либо признаков пола у юпитов тоже не было, они вообще никогда не рождали детенышей, ибо были долгоживущими, а то и вообще бессмертны, не нуждались в продолжении рода.
Они передвигались в атмосфере Юпитера как пять живых субмарин, оснащенных вечными двигателями, и перекликались между собой радиоголосами.
Возможно, они как-то называли друг друга; людям это было неведомо. Но сто лет назад профессор Фунакоши (впоследствии погибший во время наблюдений за юпитами от грозового разряда) для удобства нарек пятерых гигантов именами любимых художников. И с тех пор юпитов звали: Гойя, Джотто, Рерих, Матисс и Ван Гог.
2
…— Ненавижу таких, как вы, — процедил Исмаил Хименес. — И откуда только такие берутся? Двадцать второй же век на дворе!
— Да будет вам, — добродушно сказал Расмус. — Вы меня уж совсем за убийцу какого-то принимаете, честное слово…
— А Вы не убийца? — яростно фыркнул Исмаил. — Скажете, нет?
— Нет, — просто ответил Расмус. — Нет, дружок. Я — охотник.
— Не вижу разницы.
— И тем не менее она есть.
Диалог этот протекал в диспетчерской Базы по наблюдению за внезапными формами жизни. База размещалась на Европе, одной из лун Юпитера; Европа представляла собой естественный сателлит, закованный в панцирь из потрескавшегося льда; очень спокойный сателлит, без каких-либо признаков вулканической активности. В кресле диспетчера сидел Исмаил Хименес, единственный обитатель Базы, не считая роботов. Он занимался дистанционным наблюдением за юпитами с помощью специальной техники, а также регулировал движение научно-исследовательских, грузовых и туристических космолетов, садящихся на Европу или стартующих с нее. Впрочем, сейчас в околоюпитерианском пространстве имел место ярко выраженный мертвый сезон — ни экспедиций, ни туристов. Только сам Исмаил да его нежданный гость. Нежданный и нежеланный. Во всяком случае, Хименес не скрывал своего неприязненного отношения к Расмусу.
Последний стоял в самом центре диспетчерской, заложив руки за спину и разглядывая огромный полупрозрачный шар, повисший над полом в углу помещения. Шар был мутен и полосат, внутри него плавали и клубились разноцветные струи дыма, беспрестанно вспыхивали и гасли ярко-белые шнуры молний; шар едва заметно вращался. Это был глобус Юпитера, его голографический макет; дым в точности повторял все атмосферные процессы, протекающие в данный момент на планете-гиганте. И сквозь все эти мутные потоки и сверкающие ветки молний медленно, но упорно ползли пять мигающих зеленых точек. Точки обозначали юпитов. Каждый из них был помечен специальным маячком, и все пути миграций юпитов можно было отслеживать на глобусе. Сейчас, судя по движению точек, вся пятерка находилась в северном полушарии, немного выше экватора, и направлялась к северному полюсу, выстроившись клином — точь-в-точь похожим на журавлиный.
— Я охотник, — повторил Расмус. — Потомственный китобой. Десять веков мои предки были китобоями. Еще со времен викингов.
— Поздравляю, — буркнул Исмаил. Он пытался язвить, но это у него плохо получалось.
— Мой отец убил самого последнего на Земле кита, — сообщил Расмус.
— Нашли, чем гордиться! — с болью сказал Исмаил.
— Таким образом, я, как китобой, оказался в незавидном положении. Мне просто-напросто не на кого охотиться. Я пытался найти выход, пытался. По моему заказу создавались искусственные киты. Квазиорганизмы, вы знаете. Дорогое, между прочим, удовольствие… И я бил их. Но это не то, совсем не то, — Расмус сцепил за спиной длинные тонкие пальцы, похрустел ими. — Я оплатил работу генных инженеров. Чтобы они восстановили какой-нибудь вид кита. Но у них ничего не вышло. Они не смогли возродить китов. Ни одного. Правда, совершенно случайно им удалось воскресить археоцета… первобытного кита… в одном-единственном экземпляре. Я купил его, выпустил в океан, настиг и взял на гарпун.
— Не понимаю, зачем вы мне все это рассказываете, — заявил Исмаил.
— Я китобой, и должен поддерживать славу своего рода, своей династии, — твердо сказал Расмус. Он стоял посреди диспетчерской — красивый мужчина с длинными, до плеч, светлыми волосами и светлыми глазами, облаченный почему-то в старомодный длинный плащ черного цвета, дико выглядевший здесь, на космической базе, за шестьсот с лишним миллионов миль от Земли; он стоял, похожий на скандинавское божество или на героя из древних саг; он смотрел теперь прямо на собеседника. — Я пришел к вам с предложением, Хименес. Я заплачу вам любую сумму — я ведь очень богат — и вы сможете скупить весь Юпитер со всеми его сорока лунами в придачу, если…
— Если что? — Исмаил, шумно дыша через нос, начал приподниматься.
— Если позволите мне поохотиться на юпита. — спокойно закончил Расмус.
Исмаил резко вскочил на ноги, едва не подлетев до самого потолка — сила тяжести на Европе была намного меньше земной.
— Убирайся! — сдавленно зашипел он. — Пошел вон, мясник! Убийца чертов! Обращаться с таким гнусным предложением — и к кому, ко мне… Да я же люблю их больше жизни! Да простит мне Господь, я люблю их больше даже, чем людей!..
— Я знаю, — печально сказал Расмус. — Но попробуйте понять и меня. У меня просто нет другого выхода. Повторяю, я готов уплатить вам любую сумму, которая только поместится на странице чековой книжки. А вы позволите моему вельботу войти в атмосферу Юпитера, мне же — начать охоту. Подумайте.
— Проваливай! — грубо сказал Исмаил, подходя к собеседнику вплотную. Невысокий, черноволосый, одетый в светло-зеленый комбинезон, он был несколько моложе Расмуса и заметно ниже того, но смелости, судя по всему, наблюдателю было не занимать. — Проваливай, — повторил он с ненавистью. — Такие, как ты, испокон веку гробили тварей. Скольких вычеркнули из жизни — навсегда, безвозвратно… Морскую корову, дронта, тура… Что, перебил всех земных китов и теперь тянешь свои лапы к юпитерианским? А если б юпитов не было вообще, что бы ты делал?
— Если бы их не было — другое дело, — ответил Расмус. — Но они есть. И я должен добыть хотя бы одного.
— Не бывать тому никогда, ты слышишь?
— Слышу, — Расмус сложил руки на животе, упрятав их под плащом и помолчал, раздумывая. Взбешенный Хименес чуть ли не дышал ему в лицо, глядя снизу вверх. — Вот что, — сказал наконец потомственный китобой. — Я своего добьюсь, согласны вы на это пойти или нет, Исмаил.
Наблюдатель упер руки в бока и задрал подбородок:
— Ну-ну, интересно. И как же вы намерены?..
Не дав ему договорить, Расмус стремительно выпростал руку из-под плаща. В руке был зажат пневматический пистолет. Раздался звук, похожий на всхлипывание. Исмаил Хименес схватился за шею, словно ужаленный пчелой. Расмус выстрелил в него усыпляющей стрелкой-ампулой, какими пользуются зоологи на Земле и Марсе. Наблюдатель стал мягко оседать на пол. Расмус подхватил его и оттащил к креслу. Теперь Хименес, которому предстояло спать двое суток, не мог помешать ему ничем. Теперь вообще никто на свете не мог помешать Расмусу.
— Охота — это вовсе не жажда убийства, — негромко сказал он, глядя в большой круглый иллюминатор; Юпитера в нем сейчас не было видно, мерцали лишь узкие бледные серпы лун Ио и Каллисто, да виднелась часть огромного космического корабля, на котором прилетел Расмус. — Охота — это вовсе не жажда убийства, — повторил он твердо. Слова его были обращены к усыпленному Хименесу, на самом же деле он как бы продолжал давний спор с неким собеседником (а может, со многими сразу). — Это благородная страсть. Но вам этого не понять, господа. Тебе, дружок, тоже не понять…
Китобой с минуту постоял, пристально глядя на ползущие по глобусу зеленые точки, потом повернулся на каблуках и пошел к тамбуру. Он спешил на свой корабль, именуемый «Кракеном».
3
В техническом отсеке «Кракена» слуги-роботы помогли Расмусу облачиться в скафандр.
Это был специальный, предназначенный для работ на планетах с повышенной силой тяжести скафандр; но и он был усовершенствован по Расмусову заказу. Наружный механический скелет с системой искусственных мышц и сухожилий многократно увеличивал естественную силу человека. Расмус оглядел себя в огромном, во всю стену отсека зеркале и усмехнулся. Теперь он напоминал этакого человекоспрута, человекокраба, сплошь обвитого тугими жгутами квазимускулатуры, с тумбообразными ногами, с торсом Годзиллы, с руками-клешнями (правая рука была заметно больше левой). Весь этот союз естественного и искусственного венчал прозрачный цилиндрический шлем с человеческой головой внутри. Шлем был оснащен целой системой оптических устройств, позволяющих видеть в полном мраке и в густом тумане, а также компактной, но очень мощной радиостанцией.
Невесомости на борту «Кракена» не было, на корабле искусственно поддерживалась сила тяжести, равная земной.
Расмус немного подвигался. Искусственные мышцы заработали синхронно с природными, но пока как-то вяло, неуверенно. Их следовало размять. «Музыку», — велел Расмус. Автоматически включился проигрыватель, зазвучала индонезийская народная песня. Под мелодичный напев нескольких женских голосов, наложенных на четкий ритм, Расмус начал плавный танец перед зеркалом. Чудовищная груда из сплетенных жгутов, трубок, шлангов, пластин, стержней повиновалась ему — вначале опять-таки вяло, как бы неохотно, а потом, с каждой минутой, все послушнее и послушнее. Под экзотическую мелодию человек в спецскафандре выполнял наклоны, повороты, приседания, сводил и разводил клешнятые руки. Он любовался собой. Больше любоваться им было некому. Расмус являлся единственным человеком на «Кракене». Весь остальной экипаж состоял из роботов, которые сейчас неподвижно стояли полукругом, стояли и помаргивали рубиновыми огоньками, ожидая приказаний.
Музыка смолкла, и Расмус остановился. Все. Подгонка скафандра закончилась. Теперь при желании китобой мог пробить кулаком, как картон, борт своего корабля; он мог смять любого из своих могучих роботов, как пустую жестянку из-под пива; да что там, Расмус вполне смог бы сдвинуть с орбиты Европу, найди он подходящую точку опоры. Дайте мне точку опоры, сказал он самому себе, и я… Что?
Расмус перевел взгляд на гарпун.
Тот покоился в горизонтальном положении в углу техотсека, закрепленный на стене в особых зажимах — хитроумный гарпун, заказной, специально на юпита. Трехметровый стержень из сверхпрочной стали толщиной в мужскую руку, с системой креплений на одном конце и смертоносным наконечником на другом. Сейчас наконечник выглядел как островерхий конус двухметровой длины; но, войдя в тело добычи, он должен был развернуться в огромный пятилепестковый стальной цветок, а точнее говоря — якорь, сорваться с которого юпиту будет весьма и весьма затруднительно…
Расмус подвигался еще, ощущая слаженную работу и своих, и скафандровых мышц. Потом, соразмеряя свои движения с многократно возросшей силой, он подошел к гарпуну и высвободил его из зажимов. Улыбаясь, подбросил на огромных ладонях. Гарпун весом в тонну казался ему легким, как бамбуковая трость.
И тогда, взвалив свое охотничье оружие на плечо, он направился в корабельный шлюз, где его ожидал вельбот.
4
В глубочайшей древности вельботом называлась длинная деревянная лодка, приспособленная для китовой охоты. Не имеющая кормы, одинаково заостренная с обоих концов, она позволяла легко маневрировать в море. В такой лодке сидели гребцы с веслами, а на одном из концов стоял гарпунер, поражающий кита своим копьем.
Вельбот Расмуса выглядел, разумеется, иначе.
Это был космобот в виде диска диаметром в пятнадцать метров и высотой в четыре в самой широкой своей части. Управлялся он киберпилотом — умнейшей машиной, настоящим асом.
Расмус шагнул на самую высокую точку диска-вельбота. Он отставил руку с гарпуном в сторону и надавил пальцем на рычажок. Стальной стержень сложился, как телескопическая антенна, концы гарпуна сблизились. Расмус хриплым голосом подал команду. Круглая площадка под его ногами медленно поехала вниз, унося китобоя вместе с его оружием внутрь вельбота, и вслед за этим отверстие над головой человека закрылось скользящим люком-заслонкой.
Через минуту вельбот отделился от корабля и начал погружение в атмосферу Юпитера.
Планета встретила китобоя сильными ветрами и грозами. Впрочем, Расмус мог не беспокоиться: совершенная техника оберегала его от молний и бурь. Киберпилот вел машину, компенсируя удары стихии, и человек внутри вельбота ощущал лишь небольшую тряску, да и то временами. Сложнее было с возросшей силой тяжести — теперь Расмус весил вдесятеро больше обычного. И если на движениях это не сказывалось (помогали квазимышцы), то лицо китобоя сильно обвисло, а веки пришлось закрепить специальными держателями, чтобы глаза все время оставались открытыми. Многочисленные экраны в кабине обеспечивали круговой обзор. Вельбот был оснащен превосходной следящей аппаратурой, не хуже, чем на Базе у Хименеса, и через три часа китобой Расмус догнал юпитов, догнал и пошел над ними, уравняв скорость вельбота со скоростью их движения.