— Иконах? А, их же похитили. Да, да, они все странным образом исчезли сразу после казни. У Германа была просьба, когда он находился в камере смертников.
— Какая просьба?
— Он попросил, чтобы ему дали иконы и краски.
— Он рисовал в камере?
— Да, наверное. Администрация тюрьмы пошла на это, — ответил Панин. — Помню, что тогда к Герману часто бывший директор тюрьмы бегал. Он ведь погиб. Вы знаете об этом?
— Да, мне рассказал об этом нынешний директор тюрьмы, — ответил Руперт. — Интересно, а о чем они говорили?
— Понятия не имею. Только знаю, что последние дни, что провел Герман в камере смертников, он общался с директором. Зачем и о чем они говорили, я не знаю. Хотя это подозрительно. Обычно директора не позволяют себе общаться со смертниками. Им это ни к чему. Постановление суда все решает. Их доля решена. Но директор, его звали Владимир Лупов, действительно, снизошел к этому заключенному.
— Скажите, что вам удалось выяснить о прошлом Германа Кухта? — спросил Руперт. — Вы сказали, что у него не было родственников.
— Да, его отец и мать умерли своей смертью, — ответил Панин. — А других родных у него не было.
— Но, а прошлое, ведь кто-то должен знать об этом.
— Вы правы. Когда я вел дело, мне на глаза попалась его первая судимость.
— Что, он уже сидел в тюрьме? — удивился Руперт.
— Да, но это было давно, в его юношеские годы. Он тогда отсидел меньше года, затем была амнистия, и его выпустили.
— Что он совершил?
— Я не помню. Но если вы хотите, то я посмотрю старое дело. Кажется, там была кража или подозрение в краже, — ответил Панин.
— Сколько вам нужно времени для этого?
— У меня сейчас есть дела… — он призадумался, а потом ответил. — Ну, скажем, позвоните мне через три дня. Мы с вами встретимся, и я вам расскажу поподробнее.
— Вы могли бы дать мне адрес монастыря, где жил Герман Кухта? — спросил Руперт.
— Да, разумеется, — ответил Панин и достал лист бумаги. Он записал адрес монастыря и свой домашний телефон.
— Вот, пожалуйста, рад был с вами пообщаться. Я немного вспомнил свой английский.
— У вас прекрасные знания языка, — сказал Руперт.
— Спасибо, моя жена работает в Министерстве иностранных дел, ну и меня подучивает в практике, — ответил Панин, приветливо улыбаясь.
Глава 12
Руперт смог договориться о встрече с настоятелем монастыря. Они вместе прогуливались по аллеи, на территории монастыря, и беседовали.
— Я много разговаривал с полицейскими. Здесь много народу побывало, — сказал настоятель. — Всё это отложило нехороший отпечаток на монастыре. Я вас прошу не говорить с монахами. Меня попросил Панин рассказать вам всё, что я знаю о Германе, и я так сделаю, но прошу вас об одном…
— Я понял вас, и сделаю так, как вы хотите, — ответил Руперт.
— Герман Кухта действительно работал и жил у нас.
— Как он к вам попал? — спросил Руперт.
— Лет десять назад, мы искали художника для работы в наших залах. Нам нужны были рисунки на стенах. И к нам обратился Герман. Когда он представил несколько своих работ — это были какие-то иконы, то я сразу понял, что передо мной стоит талантливый человек.
Я не хотел его упустить, тем более что у нас не хватало художника, прежний художник умер. Мы взяли его на работу. Он не был монахом и, по-видимому, не спешил с этим. Я ему дал келью, где он жил, и выделил комнату для его работы. Это была художественная мастерская. Вот она, прямо по аллее.
— Мы можем зайти в неё?
— Да, конечно, — ответил настоятель.
Они вдвоём подошли к небольшому, одноэтажному, простенькому домику — художественной мастерской. Она состояла из одной комнаты. Внутри всё было весьма скромно. Деревянный стол, стул, небольшая скамейка, расположенная у единственная окна. К стенкам прибиты две полки, на них были разложены несколько библий.
— Здесь он и рисовал. Он работал в одиночестве, любил скромность и простоту, — сказал настоятель. — Он говорил, что тишина и простота помогают ему сосредоточиться на его работах. Здесь, на полках, стояли его работы. Большинство из них украшало стены наших зданий.
— Сколько их было?
— Более пятидесяти. Он изображал только людей.
— Скажите, а кто позировал ему?
— Он говорил, что лица приходят в его голову сами. А когда ему нужно было уехать, он отправлялся в город. Может, он там и искал тех, кого потом изображал, с потрясающим мастерством художника, на своих полотнах.
— Иконы были разных размеров?
— Да, маленькие мы размещали…
— Скажите, извиняюсь, что перебил, а большие иконы встречались?
— Хм, да. Их было чуть меньше десяти, восемь или семь. Я не помню, — ответил настоятель. — Их Герман не любил показывать, хоть я и просил его выставить у нас хоть одну перед алтарем. Пусть прихожане порадуются его творениям. Руки у него были от Бога. Это талант с рождения. После его прихода к нам, наш монастырь начало посещать много паломников. Люди рассказывали разные чудеса о его иконах.
— И это было так? — спросил Руперт.
— Истинно так, — ответил настоятель. — Одни говорили, что иконы святые, другие радовались, что им стало везти в жизни. Третьи благодарили иконы за излечение, которое им явилось вскоре после их возвращения домой. Прихожане целой веретеницей стояли в ожидании молитв у икон, сотворенных Германом. Многие, как вы понимаете, приносили вознаграждение монастырю, помогали нам ремонтировать старые постройки. Герман всегда отказывался от вознаграждений в любой форме.
— Чем он мотивировал это?
— Я уже говорил, он ценил лишь покой и простоту. Он боялся, что вознаграждение и богатства испортят его. Он вел весьма простой и уединенный образ жизни.
— Скажите, его работой было лишь рисование или он еще чем-то увлекался? — спросил Руперт.
— Я не знаю другого увлечения Германа. Хотя… как-то раз я проходил мимо его мастерской. Время было позднее, многие монахи готовились ко сну. Я заметил свет в его окне. Я знаю, что он и по ночам мог работать в мастерской, когда почувствовал вдохновение. Я полюбопытствовал и решил войти к нему. Двери у нас не запираются, они не имеют замков. Я тогда забыл постучаться и вошел к нему в мастерскую. Подул ветер, наверное, сквозняк, и свечу задуло, мы оказались в темноте.
— Свечу? — удивился Руперт.
— Да, свечу. Герман не любил электричество и предпочитал достижения прошлого. Он работал при дневном свете, а ночью при свечах, — пояснил настоятель.
— И что вы увидели странного в тот поздний вечер? — спросил Руперт.
— Мне показалось на долю секунды — пока горела свеча, перед тем, как затухнуть от сквозняка, что Герман что-то писал в какую-то небольшую книжку.
— Дневник? — появилась, словно молния, догадка у Руперта.
— Да, возможно, это был его дневник. Я не знаю, что он записывал туда, какие мысли наполняли его разум. Когда свет вновь загорелся, то я не увидел на его столе записной книги. Перо, он пользовался лишь перьями и чернилами, спокойно лежало в чернильнице. Я тогда не предал этому значения. Пусть пишет, даже, если он считает, что это глубоко личное. Ведь у каждого могут быть свои секреты, все мы грешны. Я тогда прочел наставления, но не упомянул о том, что видел, чтобы не быть смешным в его глазах.
— Скажите, а где может быть теперь этот дневник? — спросил Руперт, оглядывая комнату.
— Я его больше не видел с тех пор. Возможно, он сжег его с остальными иконами в тот день, когда его арестовали. Я не знаю, зачем ему понадобилось снять со стен все иконы, что он сотворил, и уничтожить. Но, видимо, были у него на то причины. Очень жаль, что мы потеряли такого художника. Я слышал, что он натворил и в чем его обвиняли в мирской жизни, но мне, за все десять лет его пребывания в монастыре, не показалось, что он мог хоть как-то отдаленно напоминать преступника. С тех пор, как его казнили, я запретил всем нашим монахам говорить о нем. Вы понимаете, почему?
— Чтобы не пала тень на монастырь.
— Я высоко ценю искусство и умения Германа, но должен управлять монастырем. И лишние нежелательные слухи и сплетни мне ни к чему. Поэтому и прошу вас не говорить о Германе ни с кем. Если я понадоблюсь, вы можете меня всегда найти здесь.
Из гостиницы Руперт отправил сообщение Уэббу по электронной почте. В нем он просит своего приятеля отправить бандеролью полотна, о которых ранее сообщал. Ценный груз должен был прибыть на третий день, — последнее Руперту сообщил Уэбб.
В ожидании трех дней Руперт не раз замечал на себе пару внимательных и зорких глаз людей Царева, которые неустанно следили за ним. На третий день Руперт позвонил Панину. Сыщик сообщил, что ему необходимо еще два дня. Панин искал возможность найти того человека, который когда-то мог общаться с Германом Кухта, и, быть может, что-то знать о художнике. Спустя несколько дней Руперт вновь позвонил сыщику. И тот назначил ему встречу в одном из уютных кафе, в центре города.
Руперт прибыл к назначенному сроку в кафе, там его ждал Панин.
— Здравствуйте, — сказал Руперт, — я не опоздал?
— Даже раньше пришли, — ответил Панин. — Я заказал вам кофе, не возражаете.
— Нет. Спасибо. Что вам стало известно? Я смотрю, вы изрядно поработали.
— Скажем так, было нелегко, — ответил Панин. — Мне пришлось перерыть много бумаг, поднять старые дела, которым более 30-ти лет. Они уже давно пылятся в архиве.
— Интересная информация есть? — спросил Руперт.
— Сперва, о преступлении, — начал Панин, — за которое Германа, тогда ему было почти шестнадцать лет, посадили на год. Но потом освободили досрочно. Амнистия. В тюрьме он вел себя хорошо, никаких замечаний не было.
— За что же его посадили?
— Дело не менее странное, чем последнее, — ответил Панин. — Его обнаружили соседи по квартире, где проживал одинокий мужчина лет семидесяти. В квартире был лишь он. Ранее никто не видел, чтобы Герман приходил к старику. Хозяин квартиры вел весьма уединенный образ жизни, ни с кем не общался. В тот день обнаружили его труп — в речке. Были свидетели, утверждавшие, что якобы он сам спрыгнул с моста.
— Самоубийство? — спросил Руперт.
— Не доказано. Никаких писем он после себя не оставил. Зато молодой юноша оставил множество отпечатков пальцев в его квартире. И главное…
— Как он попал в квартиру?
— Именно это. При нем обнаружены ключи от квартиры. Ключи были в одном экземпляре, во всяком случае, других мы не обнаружили. На вопрос: где он взял ключи, парень молчал. Суд дал ему что-то около года, кажется, восемь месяцев. Сначала хотели дать условно, ведь парень ничего не вынес из квартиры, но… странная смерть старика — хозяина квартиры, заставила многих призадуматься в этом деле. Решили, что парень выкрал ключи с целью обокрасть, но был уличен неожиданным и случайным появлением соседей по этажу.
— Понятно. Вы говорили что-то о тех, кто знал Германа.
— Да, это и вызвало у меня осложнения. Но сперва, любопытный факт.
— Какой?
— Старик, который якобы покончил с собой… Понимаете, я не нашел ни одного родственника. Он был одинок.
— И что?
— Пока не знаю. Я просто вспомнил, что когда казнили Германа Кухта, у него тоже не было родственников, я имею в виду, из живых.
— Да, любопытно. Может совпадение, — предположил Руперт.
— Да, скорей всего. Просто я люблю замечать любопытные и интересные факты и совпадения. Иногда они оказываются неслучайны, — сказал Панин. — Теперь о моем втором деле. Я из старых архивов все-таки нашел тех заключенных, кто находился в одной камере с молодым Германом. Конечно, все они уже отсидели свой срок и покинули тюрьму, но… один рецидивист не раз возвращался в тюрьму. Он отсиживал то 5, то 7 лет, то трешник, и каждый раз его ловили, судили, и он вновь возвращался на нары. Я нашел его, он и теперь отбывает очередной срок за разбой. На этот раз, умер мужчина, и ваш подопечный получил десять лет. Так что ему сидеть еще не менее шести лет осталось. Вы можете с ним встретиться, правда, я не знаю как. Вас не допустят к нему, нужно специальное разрешение.
— Это моя забота, — ответил Руперт. — Как этого заключенного зовут?
— Архипов его фамилия. Олег Архипов, — ответил Панин. — Вряд ли вам эта встреча поможет. Дело старое. Он может не помнить.
— Но попытаться следует. Иного пока не вижу. Спасибо вам за помощь.
— Рад был помочь, заодно, поупражнялся в английском языке. Жене расскажу.
Вечером того же дня, Руперт позвонил Цареву. Была у него надежда, что тот сможет ему помочь встретиться с заключенным. И он не ошибся.
— Вы получили бандероль с полотнами? — спросил Руперт.
— Да, они у меня.
— Я надеюсь, что теперь ваши люди не будут меня преследовать. Вы ведь получили то, что хотели, — сказал Руперт.
— А вы? Вы удовлетворены ходом вашего расследования? — спросил Царев.
— Я хотел с вами об этом поговорить. Скажите, вы интересовались жизнью Германа Кухта?
— Меня интересовали его работы.
— А вам известно, что у него был дневник? — спросил Руперт.
В трубке повисла тишина. Спустя время Царев ответил.
— А что вам об этом известно?
— Думаю, что не более вашего. Вы ведь наверняка искали его, но не нашли.
— У вас есть предположения, где бы он мог быть? — спросил Царев.
— Пока нет, но дело не завершено, и я буду искать. Для этого мне понадобиться кое-какая ваша помощь.
— В таком случае, — сказал уверенным голосом Царев, — я готов нанять вас. Если вы найдете дневник Германа или хотя бы нападете на его след, то я вам хорошо заплачу. В обиде не будете. Слово мое вы знаете.
— Я уже говорил, что работы Германа меня не интересуют, если я найду дневник, то он ваш. Мне нужно только узнать его содержание.
— Договорились, — ответил Царев. — Что вы хотели?
— Мне нужно встретиться с одним из заключенных в тюрьме.
— Как его имя?
— Я скажу это только после встречи.
— Хорошо, я поговорю с директором тюрьмы. Что-то еще? — спросил Царев.
— У меня к вам несложный вопрос. Скажите, что вам сниться в последнее время? Только прошу не обижаться. Это тоже имеет отношение к расследованию.
— Ничего странного. Обычные сны, — ответил Царев. — А что?
— Говорят, что картины могут воздействовать на их хозяина.
Последнюю фразу Руперт сказал, потому что вспомнил свои сны. После которых у него сложилось впечатление, что он напрямую имеет отношение ко всем событиям, которые возникали с ним.
— Я о таком не слышал. Это бабские забобоны. Я лишь коллекционер, и эти иконы меня интересуют постольку поскольку, — ответил Царев. — Я надеюсь, что наш договор в силе, и вы сдержите обещание.
— А вы людей своих уберете?
— Они получат другое задание — будут охранять вас.
Заручившись поддержкой директора тюрьмы, Руперт Коу мог теперь навещать любого заключенного и бывать хоть в каждой камере — столь велика была сила и могущество Царева.
Проходя мимо мрачных дверей камер, Руперт был поражен нечеловеческими условиями, в которых содержались люди. Он понимал, что эти заключенные в своей жизни сделали преступления перед государством и людьми, и поэтому отбывали свой срок в ограниченных условиях. Но он не мог понять — почему государство так издевалось над заключенными, ведь они тоже люди. В одной камере со зловонным запахом (небольшая яма, служившая туалетом, был расположен в углу камеры), где должны были находиться не более восьми человек, в действительности было около сорока людей. По ним ползали тараканы, вши, клопы. Про болезни и говорить страшно. Многие умирали или были заражены туберкулезом. Больные содержались вместе со здоровыми в одной камере. Это был верх дизентерии и самое дно нечеловеческих условий. Людям приходилось меняться: одни спали по три часа, другие сидели, третьи стояли, а ходить не было возможности. Кормили очень плохо. Жидкий суп и вчерашняя каша, хлеб местами был испорчен. У многих заключенных была видна бледная кожа с язвами и прыщами. Из-под этой кожи виднелись кости. Мышцы у многих были на стадии атрофирования — из-за недостатка движений и пищи. Что же это было за государство, какие в нем правили законы, чтобы к людям, пусть даже оступившимся, была применена полная изоляция и абсолютное равнодушие, словно на них уже поставил кто-то вечное клеймо проклятия. Ясно было, что эти люди были не нужны обществу, и оно от них отвернулось, списало. Руперту на мгновение показалось, что уж лучше этих заключенных расстреляли, чем заставляли так низко влачить свой век.