Но как оказался Лессепс в дикой российской восточносибирской глуши? Всё объясняется просто: Лессепс сопровождал Лаперуза от самого Бреста и стал единственным участником экспедиции, завершившим кругосветное путешествие, потому что все остальные позднее потерпели кораблекрушение и погибли у берегов тропического острова Ваникоро.
Нет, не из издания англичанина Дугласа знали французы в 80-е годы XVIII века о том, как обстояли дела в северной и – уже тогда – русской части Тихого океана. Упоминавшийся ранее Я.М. Свет в предисловии к дневникам Кука писал:
«Следует, однако, иметь в виду, что далеко не все русские описания и карты были известны в XVIII веке за пределами России. Многие русские карты, в частности серия ценнейших карт, подготовленных при непосредственном участии А. Чирикова в Морской академии в 1745–1746 гг., были обнаружены советскими исследователями (А.И. Андреевым, М.И. Беловым, Л.С. Бергом, В.И. Грековым, В.А. Дивиным, А.В. Ефимовым, Д.М. Лебедевым и др.) только спустя двести лет после их составления. Факт этот, к сожалению, не всегда достаточно учитывается современными историками».
Факт, приведённый Я.М. Светом, действительно впечатляет. Однако события двухсотлетней давности точно восстановить во всём их объёме сегодня невозможно. Вряд ли труды Чирикова просто залежались тогда в архивной пыли – в елизаветинско-ломоносовской России им наверняка находилось практическое применение. Но и позаимствовать их у русских тот же Делиль и прочие делили могли – как открыто, так и тайно.
РУССКИЕ «американские» успехи лишали покоя не только Лондон и Париж, но и Мадрид. Испания тогда ещё была великой морской державой, и тихоокеанскую зону вниманием не обходила, но до 70-х годов XVIII века северной границей обжитых испанцами земель в зоне Тихого океана было основание полуострова Калифорния. То есть испанцы забирались не выше всего-то 33° северной широты.
Сообщения о русских открытиях на северо-западе Америки уже с конца 50-х годов XVIII века активизировали интерес Испании к освоению более высоких широт. Вот как описывал это Я.М. Свет:
«Первые сигналы тревоги подали Мигель Венегас и Хосе Торрубиа. Торрубиа доказывал, что «русские открыли новый путь в Северную Америку, и по этому пути прежде материк заселялся обитателями Азии (похоже, испанцы подозревали при этом сухопутный переход. – С.К.)». В основе сообщений лежали довольно смутные сведения об открытиях Первой и Второй Камчатских экспедиций. Эти сведения были уточнены послом Испании в Петербурге… маркизом Альмадоваром, в 1761–1762 гг.
…Сменивший маркиза Альмадовара новый посол Альваро де Нава, виконт Эррерия, ошеломил своё правительство сведениями о грандиозной русской экспедиции, якобы снаряжаемой к новооткрытым берегам Северо-Западной Америки…
Донесения Эррерии вызвали в Мадриде бурную реакцию. Немедленно были разработаны срочные меры для заселения территорий, лежащих к северу от мексиканских земель. В 1769–1776 гг. в Калифорнии возникла довольно густая сеть миссий и новых поселений, и именно в эти годы были заложены города Сан-Диего, Монтерей и Сан-Франциско. Северная граница вновь освоенной территории прошла примерно вдоль 39° с.[еверной] ш.[ироты]…»
В дальнейшем испанская экспансия на север усилилась, а причиной стали донесения из Петербурга уже Франсиско Антонио Ласи, заменившего Эррерию. Как сообщает всё тот же Я.М. Свет, у Ласи был тайный агент в одном из петербургских ведомств, вероятно в Иностранной коллегии, через которого испанский посол получал копии секретнейших документов, касающихся русских тихоокеанских и «американских» открытий. По сути, сообщая это, Я.М. Свет опровергал своё же собственное утверждение о том, что далеко не все русские описания и карты были известны в XVIII веке за пределами России. Наиболее важные данные в реальном масштабе времени доходили, как видим, даже до Мадрида, а до Парижа от Петербурга было ближе, как, впрочем, и до Лондона.
В марте 1773 года Ласи переслал в Испанию карту русских открытий, составленную академиком Герардом Миллером, и министр заморских дел Испании Хулиан де Арьяга немедленно направил её вице-королю Новой Испании (Мексики) Антонио-Марии Букарели-и-Урсуа. А Ласи весной 1775 года выслал в Мадрид новые материалы по русским открытиям, а также карту Якоба Штелина.
Штелин, родившись в год Полтавской битвы – в 1709 году, в Швабии, в возрасте 26 лет в недоброе правление Анны Иоанновны появился в Петербурге, где и скончался 25 июня 1785 года. В истории Штелин остался известен как деятель Академии художеств, придворный мастер фейерверков и иллюминаций, автор «Записок Якоба Штелина об изящных искусствах в России».
Вряд ли снабжение иностранных дипломатов картами русских тихоокеанских открытий входило в академические обязанности Штелина, и карту он передал Ласи, надо полагать, на «общественных началах».
А возможно, и не одну…
Так или иначе, испанцы были встревожены не на шутку, и 25 января 1774 года из мексиканского порта Сан-Блас на север направился фрегат «Сантьяго» под командой Хуана Хосе Переса Эрнандеса с предписанием Букарели дойти, следуя вдоль западных берегов материка, до 60° северной широты и ввести во владение Испании все открываемые земли в полосе Тихоокеанского побережья. Капитан Перес до 60° широты, однако, не дошёл и от 55° повернул назад на юг. На обратном пути на западном берегу острова Ванкувер он открыл обширную бухту, через четыре года вновь «открытую» Куком и названную им заливом короля Георга (ныне – залив Нутка).
Перес вернулся в Сан-Блас 31 октября 1774 года, а 16 марта 1775 года началась новая экспедиция на кораблях «Сантъяго» и «Сонора» под командой прибывших из метрополии офицеров Бруно де Эсеты и Хуана-Франсиско Бодеги-и-Куадры. В составе экспедиции был также пакетбот «Мехикано».
Следующая испанская экспедиция ушла на север уже в 1779 году, и на этом мы обзор испанской активности на Тихом океане, вызванной тихоокеанской активностью русских, пока завершим, чтобы вновь вернуться к «испанской» теме в своём месте.
ОСТАЁТСЯ сказать несколько слов ещё и о Джордже Ванкувере. Капитан Ванкувер был с Куком во втором и третьем его кругосветном плавании, а в 1791 году был направлен Лондоном, как пишет Жюль Верн, «к берегам Америки для того, чтобы положить конец спорам, возникшим с испанским правительством из-за залива Нутка (в 1789 г. – С.К.), и добиться от испанских властей официальной уступки этой бухты, имевшей важное значение для торговли мехами».
Задача, поставленная перед Ванкувером, выглядела странно – обычно такие дела поручаются не обветренным стужей и обожжённым тропиками судоводителям, а дипломатам. Логичнее было бы не затевать кругосветный тарарам, а провести переговоры в Мадриде. Но и тут нам кое-что может разъяснить реальный маршрут Ванкувера… Выйдя из Англии, он, как и Кук, прошёл к южной оконечности Африки – мысу Доброй Надежды… Там он, говоря языком современным, «бункеровался», а говоря языком инструкции Куку, взял «в нужном количестве съестные припасы и воду».
Даже от мыса Доброй Надежды до Нутки ближе будет идти (если смотреть на карту) «налево», мимо мыса Горн, а Ванкувер пошёл «направо», по маршруту Кука. Но – с одним принципиальным отличием: он отвернул к западным берегам Австралии, и отвернул неспроста… Как сообщается в «Очерках по истории географических открытий» Иосифа Петровича и Вадима Иосифовича Магидовичей, Ванкувер спешил сделать официальную заявку на Западную Австралию, так как англичане «подозрительно относились к активности французов в Океании и в австралийских водах».
Советским исследователям умалчивать об этом «финте Ванкувера» смысла не было, поэтому они о «крюке» в его маршруте и сообщили. А вот француз Жюль Верн на информацию был скуп: «Мы не будем останавливаться на плавании Ванкувера вдоль юго-западного берега Австралии, так как оно не дало ничего нового». Что ж, оно и понятно – ловко выхваченный англосаксами из-под французского носа континент был для Жюля Верна «несоблазнителен», подобно якобы «зелёному» винограду из басни.
Но как умели всё же в Лондоне «секретными» инструкциями истинные свои цели прикрывать!
Затем Ванкувер через Гавайские острова действительно прошёл к Америке и в апреле 1792 года в длинном морском рукаве пролива Хуан-де-Фука встретился с двумя небольшими кораблями испанца Бодеги-и-Куадры. Капитаны обменялись данными, назвав открытый ими огромный остров, где уже бывал Хуан Перес, совместным именем Ванкувер-Куадра. Впрочем, ход дальнейших событий оставил от этого наименования лишь английскую его часть.
А вскоре Ванкувер начал бороздить вверх-вниз прибрежную зону от острова Ванкувер-Куадра к русским американским владениям – до тех мест, где через полтора десятка лет появится Ново-Архангельск, и даже дальше – к Алеутам. Он был в районе Кенайской губы, на островах Кадьяк и Чириков, но уже тогда там русских хватало – и на воде, и на суше. Так что повторить здесь западноавстралийский успех капитану Ванкуверу не удалось.
Между прочим, Жюль Верн и об этой части плавания Ванкувера умудрился не сказать почти ничего, что тоже объяснимо – когда великий француз писал свою «Историю открытий», французская Канада уже отошла в область истории. А вот отец и сын Магидовичи сообщают нам, что в своём аляскинском плавании Ванкувер широко использовал указания и сведения русских и что в его распоряжении были копии русских секретных карт, добытые британским Адмиралтейством через тайных агентов и британцев, близких ко двору Екатерины, в частности – через её лейб-медика Д.С. Роджерсона…
ВЕЛИКИЕ мореплаватели Британии, плавающие по русским картам, – здесь есть чем гордиться русскому сердцу и уму. Тем не менее английские мореходы времён Кука, Кларка и Ванкувера оставались английскими мореходами, то есть первыми моряками мира.
При всём при том вторая половина XVIII века не могла не быть плодотворной и для русских исследователей северо-западных окраин Америки, а главное – для укрепления там российского присутствия. Русские появились на северных просторах Тихого океана и на его островах раньше кого-либо другого, и это были не эпизодические плавания типа экспедиций Кука, Ванкувера, Переса, Лаперуза… Начинался процесс широкого и устойчивого русского освоения северной части Тихого океана. С годами этот процесс не ослабевал, а лишь усиливался и прирастал деятельными людскими ресурсами за счёт выходцев из самых что ни на есть глубинных мест Европейской России, хотя и богатых небольшими и неглубокими реками, но отстоящих от морей нередко на тысячи километров.
Государственного уровня причин тому было, по крайней мере, две…
Во-первых, с 1758 года – ещё при «дщери Петровой» Елизавете – Географический департамент Академии наук был передан в «особливое усмотрение» Михайле Васильевичу Ломоносову. Пока что, слава богу, это имя в России в особых представлениях не нуждается, хотя почему-то начинает выпадать из некоторых энциклопедических (!?) словарей вроде изданного издательством «Большая Российская Энциклопедия» словаря «История Отечества».
Ломоносов чётко заявлял, что надо нам «завесть поселения, хороший флот с немалым количеством военных людей, россиян и сибирских подданных языческих народов». Ему же принадлежит и другой тезис, который когда-то цитировали многократно, но – стыдливо урезая его окончание, мной приводимое и выделенное: «Российское могущество прирастать будет Сибирью и Северным океаном и достигнет до главных поселений европейских в Азии и в Америке».
В первых песнях поэмы «Пётр Великий» Ломоносов даже в стихах проводил мысль о значении Америки для России и писал:
Между прочим, последнюю ломоносовскую строку тоже, как правило, при цитировании опускают, отчего смысл слов «Колумбы росские» полностью искажается. Ведь великий наш помор, написав так, как он написал, имел в виду прямо то, что генуэзец Колумб открывал Америку с запада, а русские открывают ту же Америку, но – уже с востока.
И уж как прямой то ли наказ Михайла Васильевича монархам, то ли – как прямой его упрёк им, врезаны были в эпоху следующие слова:
«Если же толикая слава сердец наших не движет, то подвигнуть должно нарекание от всей Европы, что имея Сибирского океана оба концы и положив на то уже знатные иждивения с добрыми успехами, оставляем все втуне».
Ломоносову бы при Петре жить! Великий наш царь-реформатор явно не просто так интересовался – «сошлася ли Америка с Азией?» и не любопытства ради спешно отправлял Евреинова и Лужина для выяснения этого вопроса. Думаю, если бы Пётр прожил бы ещё хотя бы с десяток лет и вовремя узнал, что нет – «не сошлася», то судьба Русской Америки могла быть совсем иной – как раз в том роде, о котором писал великий наш помор, мечтавший, что называется, в духе задумок Петра. И русский Тихоокеанский флот мог бы стать реальностью на полтора века раньше.
Правда, виднейший наш историк Сергей Михайлович Соловьёв (к сожалению, теме движения России к водам Великого океана не посвятивший и десятка строк) объяснял внимание царя Петра к российской восточной окраине тем, что надо было, мол, «удовлетворить требованию науки, выставленному Лейбницем, узнать, «сходится ли Азия с Америкой…».
К труду С.М. Соловьёва на ниве отечественной истории я отношусь с немалым уважением, однако по поводу этого его заявления остаётся лишь пожать плечами. Лейбниц – Лейбницем, но Пётр умел видеть будущую историю России подальше и собственного носа, и – Чукотского «носа»… Отправляя Беринга на поиски северного пути в Америку, Пётр писал: «Не будем ли мы в исследовании такого пути счастливее голландцев и англичан, которые многократно покушались обыскивать берегов американских». А впервые он заинтересовался проблемой ещё в молодости, после знакомства с донесениями Владимира Атласова о Камчатке.
Так же, как Соловьёв, то есть узко, понимали задачи 1-й Камчатской экспедиции и многие другие историки как в XIX, так и в XX веке. Однако издавна существовало и более широкое (и явно более точное) мнение на взгляды Петра и понимание им задач Российского государства. Не склонный к лёгкости мысли, зато склонный к основательности, академик Владимир Иванович Вернадский третью главу своих ещё дореволюционных «Очерков по истории естествознания в России» назвал: «Пётр Великий – инициатор науки в России». Там Вернадский писал:
«Хотя Пётр исходил из идей государственной полезности, он в то же время обладал поразительной любознательностью, заставлявшей его обращаться к научным вопросам, тратить средства на научные предприятия и тогда, когда прямая государственная полезность была неясна…
Не раз проявлялись в словах и действиях Петра указания на яркую идейность, которая им руководила в этой работе…
Любопытно, что определённые научные вопросы, поставленные Петром, определили на долгие годы, на несколько поколений после него, научную работу русского общества. Пётр выдвинул вопросы географического характера, и главным образом исследование крайних восточных пределов Русского царства. Исследование азиатской России, в частности Сибири, получило такое значение, какое нам теперь кажется странным и непонятным (это писалось в 1912 году, в бескрылой, вконец запутавшейся царской России Николая II. – С.К.). На составление географической карты этих мест, познание её природы были истрачены средства и использованы силы, не имевшие ничего общего с тем, что было сделано для этого в XIX столетии (и Вернадский знал, что писал! – С.К.). Великая Сибирская экспедиция 1730–1740-х годов, как и более ранняя экспедиция Беринга, была предприятием, финансирование которого должно было заставить призадуматься и другие государства с более прочным бюджетом, чем Российская империя того времени».