Отец Алексей заранее посоветовал мне купить «Псалтырь» на русском языке, церковно-славянского я тогда не знал, и велел сразу после «отшествия души», как он выразился, начать читать «Псалтырь» – и читать по возможности до самых похорон. «Это очень важно, это будет огромная помощь ее душе!» – сказал он. Палата у нас была отдельная, заплачено за нее было вперед, и потому мне разрешили остаться с моей женой до утра, не увезли ее сразу. Я сидел и читал вслух псалмы, и мне казалось, что она прильнула к моему плечу и внимательно слушает.
Предпохоронная суета и сами похороны заняли меня полностью, и я не знаю, что было бы со мной, если бы у меня оставалось хоть какое-то свободное время. Но у меня его совсем не было: я читал «Псалтырь» каждый свободный час, а когда выдавались только минуты свободные – читал молитвы. На отпевании и во время похорон я молился беспрерывно и… продолжал говорить ей о своей любви.
Поминки прошли очень спокойно и были недолгими. Когда моя и ее мать начали убирать стол после гостей, я вновь принялся читать Псалтирь – как велел мне делать каждый вечер отец Алексей в течение сорока дней. А потом я, наконец, свалился и крепко уснул.
На следующий день я проснулся с ощущением пустоты во всем теле, в мозгу, в душе – и во всей моей жизни. «Вот оно, начинается…» – подумал я. Хотел ехать на кладбище, но по дороге раздумал и поехал в монастырь. На мое счастье, отец Алексей в этот день успел уже посетить больницу, мы с ним встретились и с полчаса ходили по монастырским дорожкам и разговаривали.
– Кончину вашей супруге Господь даровал христианскую, непостыдную, а болезнь, с кротостью переносимая, послужила ей к очищению от грехов. Будем надеяться, что она в Раю. Но кто из нас свят? Поэтому помните, что на вас лежит устроение вечной жизни вашей жены и там. Помогите ей сейчас обустроить свой вечный дом!
– Чем, как? Что я могу теперь, батюшка? Это здесь я мог работать для нее, квартиру купил…
– Помогайте молитвой, милостыней и добрыми делами, творимыми во спасение ее души. Заказывайте сорокоусты, подавайте поминания в монастырях и храмах. Вы были хорошим мужем для вашей жены на земле, продолжайте же им быть и теперь, когда она ушла из этой временной жизни. Помните о том, что вы встретитесь в Вечности. И как же хорошо будет, когда ее душа приблизится к вашей душе, просияет от радости и скажет: «Спасибо за все, что ты для меня сделал не только на земле, но и здесь. Какой чудесный дом ты для меня построил своими молитвами и добрыми делами!»
Я думал весь этот день до самого вечера. Ходил по Москве, заходил в храмы, ставил свечки, заказывал сорокоусты и поминания… Вечером я прочитал опять «Акафист за единоумершего» и решился: буду строить для жены дом, как сказал отец Алексей!
И я начал строить небесный дом для моей любимой. Я объехал и обошел все монастыри Москвы и везде заказал годовые поминания об усопшей рабе Божией Анне. Нищим я подавал только мелочь – кто их разберет теперь, этих нищих… Зато когда видел по-настоящему бедную старушку в храме, то подходил к ней, давал уже приличные деньги и просил молиться за новопреставленную Анну. Я нашел людей, которые помогают онкологическим больным детям, и тоже начал участвовать в этом добром деле. А потом мне крупно повезло. Совершенно случайно я узнал адрес бедного прихода, строящего храм в деревне М-ке, под Тулой, и стал посылать туда деньги с просьбой молиться о моей жене, а летом, во время очередного отпуска, поехал туда и помогал стройке своими руками. И сорок дней я каждый вечер читал «Акафист за единоумершего», заменяя «его» на «ее», хотя отец Алексей мне ничего об этом не сказал – так мне на сердце легло.
Иисусе, верни душе ее благодатныя силы первозданныя чистоты.
Иисусе, да умножатся во имя ее добрыя дела.
Иисусе, согрей осиротевших Твоею таинственною отрадою.
Иисусе, Судие Всемилостивый, рая сладости сподоби рабу Твою.
Потом стал читать реже, обычно по субботам, а еще в годовщину нашей свадьбы и в ее день рожденья.
Прошел год. Выйдя из храма после панихиды в первую годовщину смерти, я шел в раздумье. Вот и год прошел… Жизнь незаметно стала входить в какую-то новую спокойную колею. И только тут я вспомнил, что собирался после смерти жены полностью отдаться своему горю, выплакаться-выкричаться-напиться, впасть, быть может, в какой-нибудь загул с тоски. А ведь ничего этого не было! Да я даже и не вспомнил ни разу о своем «отложенном горе»… Горе было, но оно сливалось с молитвой, с постоянными мыслями о любимой, с заботами о ее посмертной судьбе, да и просто некогда мне было с ума сходить от горя – надо было ей помогать! А это значило – помогать другим, тем, кто нуждается в помощи. У меня не было времени думать о себе, несчастном, потому что я продолжал весь этот год думать о ней, о ее душе. Я хотел помочь спастись ее душе – а спас, сам того не ведая, и самого себя!
Я часто размышляю о том, в каком состоянии сейчас находится строительство небесного дома для моей любимой. Построил я только фундамент дома или он уже возведен под крышу? Но как бы ни сложилась в дальнейшем моя жизнь, я все равно эту стройку не брошу…
А на нашем храме в деревне М-ке уже возводятся купола и скоро будут установлены кресты.
Вдвоем на льдине
Маленькая летняя повесть
Конференц-зал клиники при Институте детской онкологии находился на первом этаже, где не было больничных палат, только приемный покой и кабинеты; располагался он далеко от вестибюля, а потому никогда не запирался; впрочем, в те мирные и смирные годы больницы еще не грабили; да и нечего было воровать в конференц-зале, разве что дорогой концертный рояль, но кто бы его протащил, хоть и был он на колесиках, через длиннющий коридор первого этажа, мимо приемного покоя и канцелярии, к выходу? Родители Романа Осина заранее, перед тем как сдать его на лечение, договорились с профессором Д.А. Приваловым, главой клиники, что их сыну, знаменитому юному пианисту, «второму Моцарту», как они его деловито аттестовали, разрешат упражняться на рояле по вечерам, когда врачи и сотрудники разойдутся после работы и зал уже точно никому не понадобится. Это было еще до того, как ему был поставлен зловещий диагноз – саркома Юинга и сделана операция на плечевой кости; вскоре после операции у него обнаружились метастазы в легких, и только тут родители заподозрили, что великим музыкантом их сыну уже не стать.
Теперь, приходя на свиданья, они перестали ему напоминать о необходимости тренироваться каждый день, и Роман уже не упражнялся часами, а просто приходил играть в зал по вечерам в поисках одиночества и играл что-нибудь не слишком сложное по технике, с чем еще справлялись его отекшие от химиотерапии руки. Приходил он сюда и в те выходные и праздничные дни, когда никто из родителей не собирался к нему приезжать: они посещали его все реже, ссылаясь на занятость, концерты и гастроли. Он не винил их, он их понимал: они измучились и устали от его болезни и своего горя. Их, людей известных, всегда успешных и во всем благополучных, внезапно свалившаяся беда почему-то унижала и оскорбляла, а потому они старались жить как жили прежде, до беды, делая вид, что ничего особенного не случилось: сын тяжело заболел, но это надо пережить мужественно и стойко, как подобает сильным духом людям. Да и младшая сестренка Людочка, обучавшаяся игре на скрипке, хорошенькая и послушная, теперь тоже явно подавала надежды, и родители перенесли свои честолюбивые ожидания на нее и даже начали включать Люду в свои концерты – готовили из нее новую семейную знаменитость. А к Роману два раза в неделю, в среду после обеда и в субботу утром, приезжала домработница Катя: она привозила ему свежее белье, книги из домашней библиотеки по списку, молочные продукты, соки, фрукты и какую-нибудь домашнюю еду по его заказу. Хотя в клинике института кормили очень даже неплохо, но так распорядились родители. Распорядились и успокоились: сын обеспечен в больнице всем необходимым.
В тот день Роман сидел и играл все, что приходило на память. Когда он уселся за рояль, было еще светло, но вскоре начало смеркаться. Вставать и идти включать свет ему не хотелось, и он продолжал играть в сумерках, только музыка становилась все грустнее…
– Пожалуйста, не надо это играть! – раздался вдруг тихий жалобный голос. – Вот это, такое грустное, – не надо!
Он вздрогнул, оглянулся и в проеме приоткрытой двери увидел на фоне светлого коридора невысокую и тонкую серую фигурку, как ему показалось, детскую.
– Ну так иди сюда! Я сыграю тебе что-нибудь другое, а ты послушаешь, – приветливо сказал Роман, жалевший всех детишек, лежавших в онкологии.
Фигурка направилась к нему. Когда она подошла совсем близко, Роман из-за коротких волос, торчавших ежиком, сначала не понял, девочка перед ним или мальчик, но потом разглядел мелкие цветочки на халате и понял – девочка. В клинике все ходили в казенных халатах: девочки – в цветастых, мальчики – в серых и коричневых.
– Так ты не любишь грустную музыку? – Он смотрел на нее, ожидая ответа.
– Иногда люблю, но сегодня – нет, – пояснила девочка. – Сегодня грустный день, а от этой музыки он становится еще печальней.
– Правильно. Эта вещь так и называется – «Печаль королевы», композитор Генри Пёрселл. А какую музыку ты любишь?
– Всякую разную. Только я имен композиторов не запоминаю.
С девочкой все стало ясно, но презирать ее невежество Роман вовсе не собирался, ведь она такая же больная, как и он, и, может быть, тоже обреченная.
– Я почти каждый вечер прихожу сюда и слушаю, как вы играете.
А вот это было уже что-то совсем неожиданное.
– Так почему же вы не заходите в зал, если вам нравится музыка? – Роман уже разглядел, что девочка, похоже, его ровесница, то есть почти девушка, а потому перешел на «вы», поскольку был юноша воспитанный.
– Я стесняюсь, – пояснила девушка.
– Ну так больше не стесняйтесь! – улыбнулся он ласково. – Просто проходите в зал, садитесь и слушайте.
– Тогда можно я постою около рояля? Мне кажется, тут как-то больше музыки.
– Наверное, больше, – согласился Роман, снова улыбнувшись. Девушка встала рядом и облокотилась на крышку рояля.
– Так какая же музыка вам все-таки нравится? – спросил он. – Есть у вас какая-нибудь любимая вещь?
– Есть. Колыбельная Умки.
– Что, простите?
– Да колыбельная же, которую мама-медведица поет Умке! Вы что, не знаете?
Роман не знал.
– Ну песенка из мультфильма «Умка»!
– А вы можете ее спеть?
– Могу, конечно! – И она запела без всякого стеснения:
Голосок у нее был слабый, но верный, и Роман принялся тихонько ей аккомпанировать. Услышав аккомпанемент, она заулыбалась, голос окреп, и она допела до конца:
– А славная песня, – удивленно сказал Роман и пропел:
Дальше он не запомнил.
Она захлопала в ладоши:
– А говорили, что не знаете! Вы и поете так же хорошо, как играете.
– Ну что вы, гораздо хуже! – засмеялся Роман.
– Совсем, совсем наоборот – гораздо лучше! – горячо возразила девушка. Конечно, она сказала глупость, но Роману было приятно.
– А что же мы с вами разговариваем, песенки вместе поем, а познакомиться до сих пор не догадались? Меня зовут Роман Осин, а вас?
– Юля Качуркина. А у вас какой рак?
Вот этого вопроса в лоб Роман уж никак не ожидал, это было не принято между больными постарше, но все-таки он ответил:
– У меня саркома Юинга.
– У нас в палате у двух девочек тоже саркома Юинга. А у меня редкая опухоль – астробластома. Слыхали про такое?
– Нет, не слыхал.
– Вот видите! – сказала Юля как будто даже с некоторой гордостью. – Это такая опухоль в голове.
– Вот как… Печально… А название даже красивое: «астра» – это ведь значит «звезда».
– Черная звезда в голове, – вздохнула Юля. – Подходящее название – от нее у меня часто темнеет в глазах. Мне, наверное, будут делать операцию, а потом облучать. Но сначала надо уменьшить опухоль лекарствами, чтобы она стала операбельной. А вам будут делать операцию?
– Мне уже сделали. Поэтому я так плохо играю.
– Вы – плохо играете?! – Юля засмеялась. – Я еще в жизни никогда не слышала, чтобы обыкновенный живой человек так замечательно играл! По радио хорошо играют, но ведь это не то… У нас в классе некоторые девочки занимаются в музыкальной школе, но вы играете гораздо лучше, честное слово! Жаль только, что я ничего не понимаю в музыке. Но можно я всегда буду приходить и слушать? Я буду тихо сидеть, не стану мешать.
– Конечно, приходите. А хотите, я вам буду не просто играть, но и рассказывать о музыке?
– Да нет, зачем это мне?.. Ой, нет! Хочу, конечно, хочу! Пусть будет музыка с рассказами о ней! – И закончила совершенно неожиданно: – А то я по вечерам все время одна да одна.
– Договорились. Приходите завтра вечером снова.
– Завтра воскресенье…
– Ну и что? Или к вам кто-то придет вечером?
– Нет, ко мне и днем почти никогда не приходят… Просто я подумала, что завтра не будет обхода и процедур, и мы могли бы днем погулять в саду, и вы бы мне что-нибудь про музыку рассказали… А вечером я бы пришла сюда слушать, как вы играете.
– Прекрасно, вот так мы и сделаем! Отправимся на прогулку сразу после завтрака. Хорошо?
– Хорошо. А вы на каком этаже лежите?
– На втором. Двенадцатая палата.
– А я на третьем, в двадцать четвертой. Жалко, что мы не на одном этаже, а то бы ходили в одну столовую. И телевизор тоже могли бы вместе смотреть…
– Да, жаль, – сказал Роман, телевизора не любивший. – Так я буду вас ждать в вестибюле сразу после завтрака.
– Я обязательно приду!
* * *
– Прохладно сегодня! – заметил Роман, когда они вышли на крыльцо.
– Это с утра! Потом разогреет! – быстро сказала Юля. На ней был болоньевый плащик защитного цвета, из-под него торчал больничный халат, а из-под халата – синие спортивные брюки; на голову до самых бровей была натянута красная вязаная шапочка, заканчивающаяся острым уголком с кисточкой; сбоку резинка шапочки была собрана на большую английскую булавку – для красоты, что ли? На ногах у Юли были толстые вязаные носки и все те же больничные тапочки, номера на три больше, чем надо. Сам Роман был одет куда основательней: американские джинсы, кожаная итальянская куртка, под ней толстый шотландский свитер, добротные английские уличные ботинки – все привезено с гастролей.
– Но вообще-то нам холод полезен! – сказала Юля, заметив, что он с сомнением оглядывает ее наряд. Роман улыбнулся: среди больных ходила такая легенда, будто холод останавливает рак, он о ней слышал. Именно на нее он и ссылался, уговаривая соседей по палате не закрывать на ночь хотя бы форточку: самого его родители с детства приучили спать с приоткрытым окном при любой погоде.
– Ну, значит, будем гулять по холоду для восстановления здоровья, – сказал он.
И они до самого обеда гуляли по больничному саду. О музыке они не говорили – Роман решил отложить музыкальное воспитание Юли на вечер, но зато беседовали обо всем на свете. Выяснилось, что невежественная, как он думал, девочка хорошо разбирается в ботанике, так что лекция была не о композиторах, а о растениях.