Мы встретились с Олесей через неделю в том же сквере. Уже темнело, собиралась гроза, и Олеся куталась в какую-то невыразимого цвета и фасона куртку. И молчала.
- Послушай, - сказала я ей как можно мягче, - я не собираюсь тебя ругать или еще что, но ты скажи мне правду. Ты кто? Ты правда живешь в этом интернате или все придумала? Откуда ты вообще?
- Ты откажешься от меня, если узнаешь, - едва слышно проговорила девочка, не поднимая головы. – Я не могу сказать.
Я вздохнула.
- Пойми, - попыталась призвать к разуму, хотя кого тут было призывать – испуганного ребенка? – Я не смогу оформить на тебя даже опекунство, если тебя по документам – нет. Понимаешь? Мы все должны сделать официально, иначе проблем потом не оберешься: и нас могут обвинить в похищении ребенка, и тебя в любой момент могут забрать. А вдруг ты сбежала и тебя где-то родители через милицию ищут?
Она помотала головой. Пряди темных волос полностью закрыли лицо.
- Ну тогда расскажи мне правду.
Олеся молчала.
- Как мы сможем жить вместе, - тихо сказала я, - если ты не доверяешь мне – уже сейчас? Как я смогу тебе доверять, если ты скрываешь от меня все?
- Я не скрываю…
- Тогда что же? Ты боишься? Боишься сказать правду?
- Да. Боюсь. Потому что тогда… тогда ты уйдешь от меня. Я буду не нужна тебе, как раньше не нужна была. И все.
Она сидела на старой скамейке, нелепая в своей куртейке, нескладная, грязными пальцами ковыряла обтянутые замызганными штанами коленки, и вся фигурка ее, ссутуленная, съеженная, казалась на фоне надвигающейся грозы черным росчерком, сплошной дырой отчаяния. Поднявшийся ветер лохматил грязные волосы, и казалось, туча своей дождевой тяжестью давила на ее узкие плечи.
Острая жалость к этой потерянной замарашке стиснула на мгновение мое сердце. Сжала тисками – и растаяла, уступив место жалости новой, жалости к своему, не чужому уже, ребенку.
- Послушай, - сказала я твердо, беря ее за руку. – Как бы ни было, чтобы ни случилось с этой бумажной волокитой – я тебя не оставлю.
Леся подняла голову…
И в первый раз улыбнулась мне.
И на миг проглянуло в этой девочке что-то невообразимо прекрасное, сильное, светлое – как первый солнечный луч после грозы, когда небо еще темное, но в разрыв туч уже выметнулся, как шпага, стремительный и беззаботный свет. Покой, радость бытия, готовность принять эту жизнь любой, какой бы она ни была, обещание счастья просто так и никто не уйдет обиженным, доверие и любовь. Та самая вечная, постоянная любовь, что дается каждому из нас при рождении, но которую так часто утрачиваем мы в погоне за призрачным счастьем. Свет неискаженного мира, ангельский взгляд – вот что было в этой улыбке. И я застыла на миг, пораженная, и закрыла глаза, потому что нельзя было вынести этот свет с чернотой в душе, со страхом и обидой, со всем нашим грузом, что таскаем мы за собой из одного года в другой, как мешок с гнилым мусором.
А когда открыла глаза, поняла, что рядом никого нет. Я лежу на сбившемся одеяле, на полу валяется подушка, на тумбочке возле кровати надрывно пищит будильник. И не было в моей жизни ни Олеси, ни ее кота, ни этого ясного, нездешнего покоя. И от этого мне хотелось заплакать. Но плакать не хотелось – только сохранить где-то в глубине ее улыбку и это свое признание: я тебя не оставлю.
…После обеда попросила приехать мама – у нее неожиданно завис и перестал реагировать ноутбук. А ноутбук для нее – лучший друг, способ и средство общения. Нет, у мамы до сих пор активная жизнь, клуб пенсионеров и куча друзей, но вторая такая же куча – в сети, и жизни без интернета она себе не представляет. Так что ехать нужно было срочно, и пусть весь мир подождет.
Впрочем, срочность моя была вознаграждена: прямо у маминого подъезда отирался небольшой рыжий котенок. Подросток еще, тощий, голенастый, но такая лукавая была у него мордочка, такое светилось озорство в желтых глазах, что видно было под лохматой шкуркой озорного мальчишку, что удрал с урока математики рыбу ловить… вот сейчас бросит дома портфель – и с удочками на берег. Я схватилась было за блокнот, но паразит удрал, едва заметив мой интерес к своей персоне. Правильно, а то еще настучу на пацана учителке, а он, похоже, соврал, что зуб разболелся.
Посмеиваясь, я зашла в подъезд, на ходу пряча блокнот в сумку. Ничего, мелкий, я тебя запомнила.
Мама, пока любимый ноутбук бастовал, затеяла разбор старых семейных фотографий. «Вот умру, выбросите все, что не нужно, а я их отсканирую и подпишу, кто есть где». Да-да, моя мама продвинутая пенсионерка, она и со сканером управляется, и со скайпом на ты, и от ноутбука уже не шарахается, как три года назад. И конечно, первым делом кормить, у меня ж дома еды никакой, одни кошки, муж да ребенок…
Пока закипал на плите старомодный любимый мамой чайник со свистком, я, присев на диван, рассматривала старые фотографии. Черно-белые, цветные, пожелтевшие… лица, жизни, судьбы… история. Вот молодая бабушка – черты ее едва угадываются в строгой красавице и широкополой шляпе и платье с оборками. Вот дед на велосипеде, вот маленькая я у него на коленях… Свои фотографии я рассматривать не люблю – нефотогенична, и никогда себе на них не нравлюсь, да и было бы на что смотреть.
- А вот погляди, - мама вытащила из груды еще один снимок, - вот про эту я и забыла, пока снова не нашла. Помнишь? Это ты еще в старой школе.
Я небрежно глянула на твердый лист с отломанным верхним краем и замерла. У старой яблони в школьном дворе стоит, ссутулившись, девочка. Темная растрепанная челка, стрижка «каре», настороженный взгляд исподлобья, взгляд собаки, ждущей, что вот-вот ударят. Рот приоткрыт, передние крупные зубы торчат, как лопаты. Затравленный звереныш, изгой в классе… вот эту кофту мне порвали мальчишки, она зашита на плече, снаружи незаметно, но как же я ее потом ненавидела. Меня травили пять лет, и спасибо лицею, в который я перешла после шестого класса – вытащил, вытянул, дал силу и уверенность, помог расправить плечи и понять, что я тоже человек и чего-то стою, пусть и белая ворона, но своя среди таких же ворон. Школу, в которой училась первые годы, я потом забыла и не вспоминала больше, как страшный сон.
Совсем недавно видела я этот взгляд, так странно мне знакомый. Такая же темная челка и зубы лопатой, только на руках – черно-белый кот, охапка рисунков на коленях, и на них тоже коты… Олеся… Не Олеся, а Леся – Лесей звала меня мама в детстве, но перейдя в лицей, я решительно стала Сашей и с тех пор отзывалась только на это имя. Кого видела я во сне, кого обещала не оставить? Девочку Лесю – или себя саму двадцать лет назад?
Глуховатый голос и отчаянная, невозможно светлая улыбка. «Возьми меня к себе». Возьми себя – себе.
Солнечный луч…
Бережно, кончиками пальцев я погладила фотографию и улыбнулась девочке-дикарке, снятой возле ствола старой яблони. Ты мне нужна. Я тебя не оставлю.
На плите обещанием счастья посвистывал закипающий чайник.
14-16.05.2017
Ловец снов
Поезд еще не успел отойти от перрона, а Тинка уже взялась выкладывать на столик еду. Еды было много; пирожки вообще пахли так, что принюхивались и оглядывались полвагона. По правилам Тинкиной жизни, в дорогу следовало брать пирожки именно с картошкой, капустой и яблоками, а их Юка любила больше всего.
- Тинка! – с отчаянием сказала Юка, заталкивая рюкзак под полку. – Ну, ты нарочно, что ли? Я же перед выходом поела! Ну, предупреждать же надо было, я же лопну! Нам только ночь ехать, куда ты столько набрала?
- Нам ехать целую ночь, - терпеливо отозвалась Тинка, выкладывая рядом с пирожками термос с чем-то очень вкусно пахнущим (поужинать!), полмешка конфет (погрызть на ночь), яблоки, соль, перец, вилки, салфетки, еще пакет с бутербродами и пачку пастилы. – А ты не лопнешь, а скорее наоборот – переломишься. В тебя еще два таких ужина втолкать нужно, чтоб на человека стала похожа.
Человеком в Тинкином понимании может быть только тот, у кого в груди и в попе не меньше сорок восьмого. Ну да, сама-то она - русская красавица, высокая, с роскошной русой косой, и размер «сверху» - почти пятидесятый. Последнее, правда, ее сильно огорчает, но не настолько, чтобы морить голодом себя и окружающих. А Юка для Тинки вообще – «скелет ходячий», «недокормыш» и «воробей», и не только потому, что худа, как жертва Освенцима (да нормально она ест, просто пообедать часто забывает), но еще и потому, что полтора метра росту, а короткий темный ежик волос и изучающий взгляд серых глаз делают ее и правда похожей на кого-то из семейства птичьих.
Вот и сейчас Юка утолкала в себя два пирожка (есть не хочется совсем, но от Тинкиных пирожков отказаться – это мазохизм, нелепость и нарушение основ Мироздания), забралась с ногами на полку (две нижних, правда, в самом конце вагона) и смотрит сбоку, чуть повернув голову. Вытащила из рюкзака какое-то очередное свое рукоделие, пальцы привычно плетут что-то сами, без участия головы и желудка.
Куда столько есть, думала Юка, я же правда лопну. Но и обижать подругу не хочется. И так еле-еле удалось ее вытащить, все отговаривалась то работой, то еще чем. А Любка, между прочим, второй год их в гости зовет. И кофе, между прочим, у Юки уже почти закончился. Тот самый, настоящий, который можно купить только в Любкином городе, да и то всего в двух местах, да и то – по предварительной договоренности с хозяйкой. Последнюю заначку Юка смолола прямо перед поездкой и сунула на дно рюкзака. Мало ли что… М-да… не влезет ли еще один пирожок? Нет, прочь соблазны, мне еще работу работать, и спасибо, что отпустили на пять дней – осень, у духов, психов и страхов активность обостряется, девчонки и так зашиваются, надо им хотя бы так, руками, помочь. Работа-то несложная, главное – мысли правильные в этот момент иметь, но это, если привыкнешь, не так уж сложно. Тем более, еще не стемнело. Постели уже застелены, билеты проводница собрала, больше проверок не будет, отвлекать некому, а соседи, слава всем богам, кажется, вполне спокойные. В их с Тинкой «купе» они вообще вдвоем, это хорошо. А вот то, что отсек прямо возле туалета – хорошо не очень. Но ладно, за ночь не растаем, не сахарные. Так что, Юлия Сергеевна, вперед и с песнями… то есть со словами, теми самыми, правильными.
- Что ты плетешь? – спросила Тинка с интересом. – Что это будет? Кулон? Давно ты их не делала.
- Нет, - неохотно ответила Юка. – Это по работе.
- О как! И что это будет?
- Говорю же – по работе. Для мальчишки одного… не успела закончить перед отъездом, а надо.
Пальцы ее двигались быстро и ловко, оплетая проволочный круг толстой красной нитью.
- Кстати, как тебе работа? – полюбопытствовала Тинка, с хрустом жуя яблоко. – Ты ведь там сколько – год уже?
- Меньше. Восемь месяцев.
- Ну, все равно много. И как? Нравится? Привыкла?
- По-всякому, - вздохнула Юка. – Нравится, конечно, очень. Стоп, а куда я ножницы задевала… а, вот они. Но тяжеловато бывает. Опыта не хватает… я же раньше с таким никогда не сталкивалась. Пока вроде бы справляюсь, нареканий нет, но… сама чувствую, что не тяну. Не всегда получается.
- А почему? Вроде бы у тебя и образование, и опыт есть…
- Есть, но он же другой совсем. Кадровое агентство – это одно, а дети – совсем другое...
- Ты разве с детьми работаешь? У вас же вроде семейный центр?
- Семейный, да, мне и со взрослыми приходится, конечно. Но с детьми все-таки чаще. Родителей Маринка на себя берет, и когда приходят семейные пары - тоже, она с ними как-то лучше общий язык находит. У взрослых все-таки защиты крепче и сложнее, с ними… ну, уметь надо. Мне пока дали совсем мелких, от рождения до пяти лет. А с ними же все совсем по-другому. Это вам не подбор кадров, - Юка фыркнула.
- Уж да, детки – это вам не фунт изюма. Особенно такие мелкие. Они же, наверное, и говорить-то еще не умеют толком?
- Не в том дело, говорить чаще всего и не надо бывает. Просто… у них совсем другие страхи, проблемы и сложности, чем у взрослых… и труднее в какой-то степени, и легче.
- Научишься, - утешила Тинка и потянулась. – Сама же говорила, нет ничего невозможного.
- Оно так. Но пределы все-таки есть… вот я и думаю иногда: не предел ли это того, что я могу и умею? Иногда кажется: ну совсем не справляюсь, не гожусь для такой работы. А иногда вроде и ничего…
- Да ладно, - махнула бутербродом Тинка, - уж всяко не хуже твоего, прости Господи, агентства.
- Точно, - засмеялась Юка. – Как вспомню – так вздрогну.
- Небось в страшном сне снится?
- Нет, - неожиданно резко, помрачнев, ответила Юка, - не снится. И слава Богу. Мне и детских кошмаров на работе хватает.
Поезд покачивало, потряхивало на стыках, тихонько дребезжали стаканы на столике. Зажегся под потолком верхний свет. За окном сгущались сумерки, но еще можно было различить проносящиеся мимо столбы и ветки деревьев.
Мимо ходили, где-то смеялся ребенок, откуда-то потянуло запахом горячего супа. Надо же… есть же люди еще, которые «Доширак» едят. Что они в нем находят?
- Кстати, насчет кошмаров, - вдруг сказала Тинка. – Я тут недавно такое прочитала! Теперь прямо засыпать боюсь. Представляешь, оказывается, изобрели такое излучение, которое насылает на людей специальные сны. И не просто там кошмары какие-то, которые проснулся – и забыл, а длинные, вроде многосерийных. Я толком не поняла, это как-то по-научному объяснялось, но эти кошмары вроде бы наяву из человека могут силы вытягивать или до сумасшествия доводить. И использует это излучение КГБ, целенаправленно… на всяких там, ну, кого надо с ума свести, на врагов всяких. И все это жутко засекречено, представляешь?
- Не КГБ, а ОБС – Одна Бабка Сказала, - проворчала Юка, протягивая в нить бусину. – Слушай больше.
- Да никакое не ОБС, а все это прямо с точки зрения физики описано. И психологии тоже.
- Угу. У бабки Мани из первого подъезда внучатая тетка с физиком встречалась, а первый муж соседки психологом был, от него и услышала.
- Ну, Юль, ну чего ты смеешься! Вот тебе смешно, а я спать теперь боюсь.
«Не зря боишься», - чуть не брякнула Юлька, но сдержалась.
- Тин, ты бы сама подумала сначала, прежде чем бояться, а? Ну как могут люди кошмары насылать? Это вообще не в их силах и не в их власти. Чтобы навести на человека кошмар, тем более на расстоянии, надо над душой власть иметь, а это под силу… в общем, не людям совсем. Это же очевидно! Нижний Мир вообще по совсем другим законам существует, они человеческому разуму неподвластны, и логика у них другая. Поэтому и справляться с кошмарами так сложно, хотя, конечно, можно, нужно только знать, как.
- Да ну тебя, Юль, - обиженно сказала Тинка, - ты еще больше запугиваешь. А еще психолог! Фрейд же ваш про сновидения писал?
- Писал, - проворчала Юка, - на нашу голову. Меньше выдумывай себе пугалок, и спать будет спокойнее. А то ты таракана увидишь – уже визжишь, как недорезанный поросенок. Понятно, он тебе в кошмаре и привидится.
«И хорошо, если только он», - закончила она мысленно.
- А тебе что снится? – спросила Тинка с любопытством.
- Разное, - неохотно ответила Юка. – Пока в агентстве работала – рассерженный начальник. Сейчас – ну, по-разному. Но я вообще сплю крепко, если уж сплю… и без снов обычно. Устаю на работе, не до них. Я, можно сказать, все традиционные кошмары уже знаю в лицо, - она фыркнула.
- Хорошо тебе, - протянула Тинка. – А я – когда как… А в поездах, между прочим, вообще плохо.
- Поезда-то тут при чем?
- При том. Завтра весь день вареная буду.
- Завтра тебя Любка первым делом кофе напоит, так что не переживай. А ее кофе ты помнишь.
- О-о-о, - мечтательно протянула Тинка, - помню! Мертвого поднимет. Кстати, а тут кофе у проводников не продают?
- По-моему, нет. Но у меня есть с собой немножко, так что не переживай.
Они замолчали.
Снаружи почти стемнело, крупные капли дождя забарабанили по стеклу. Серость, пасмурь – октябрь. В такую погоду сидеть бы дома, завернувшись в плед, читать что-нибудь жизнеутверждающее, подумала Юка, и пить горячий чай с травой и каким-нибудь печеньем. Тогда и сниться не будет всякая пакость. А не трястись по ночам в плацкарте, да еще и таком, как «Москва – Астана», где изо всех щелей дует, в туалете на полу лужи воды, проводница подозрительно веселая, и от нее попахивает, а в коридоре накурено так, что уши в трубочку. Тут не только тараканы по ночам привидятся, а и еще чего похуже. А на этой линии – никого из их отдела, специально перед поездкой уточнила. ЮрВаныч, правда, оптимистично заявил, что я и сама справлюсь… ну-ну. Нашел тоже… профессионала. Ладно, будем надеяться, что векторы она не перепутает и нужные заклинания не забудет… До Самайна, в конце концов, еще трое суток, авось как-нибудь прорвемся… за одну-то ночь. Тем более, мужик сбоку напротив – толстый и немолодой, по идее, должен оглушительно храпеть, отпугнет духов, если что, хоть немножко...