Гонец сел на коня и поскакал обратно, скоро пыль скрыла его от глаз великого князя.
Полки разошлись каждый в свою сторону. Главный полк вернулся в город, полк, занимавший правую позицию, ушёл к реке, левый — встал на дороге, рать Ивана Можайского распустили по посадам.
Ничто в эту ночь не предвещало беды.
Безмятежно, как в далёком отрочестве, уснул Василий Васильевич. Снилось ему розовое утро, когда солнце только поднимается из-за леса, чтобы опалить алым светом сугробы, зажечь их разноцветными огнями и подарить искрящуюся радость малым ребятишкам.
— Князь Василий, просыпайся! Беда пришла! — Верный Прошка не мог разбудить московского князя. — Василий Косой договор нарушил, сюда идёт!
Открыл глаза Василий Васильевич и не мог понять, что за беда. Жёлтым пламенем горела свеча и казалась продолжением сна, и от её ласкового свечения в шатре было уютно и спокойно. Только испуганный голос Прошки нарушал безмятежность:
— Васька Косой заставы побил, сейчас здесь будет!
— Как?! — князь вскочил с ложа. Травинки запутались в волосах, но он не замечал этого.
— А вот так! Только один отрок и уцелел. На коня вскочил и через лес к тебе прискакал.
— Да как же он посмел?! — Великий князь спешно натягивал сапоги.
— А вот и посмел, великий князь. Как только ты полки распустил, он на тебя и пошёл. Знает, шельма, что не одолеть нас в открытом поле, он на хитрость и решился. Сонного тебя хотел полонить.
— Вятичи это всё! Они его надоумили договор нарушить! Не мог меня Василий обмануть! Не мог!
Князьям возражать всегда трудно, только хмыкнул Прохор в бороду и выбежал вслед за государем.
— Где гонец?! Сам хочу услышать!
— Здесь он, государь. Эй, Никита, поди сюда! — прокричал Прохор.
Навстречу из темноты шагнул отрок. Изрядно тощий, в рваной рубахе, он вылупил на князя глаза и с перепугу забормотал:
—Поторапливайся, государь, Васька Косой с полками сейчас из леса покажется.
Полки московского князя отдыхали. Воины сидели у костров, неторопливо вели беседу, попивали из кружек брагу. Костры, потрескивая, догорали.
— Трубач! Трубач где?! — надрывался московский князь. — Боевую тревогу пусть трубит! Полки Василия Косого к городу подходят!
Дружина стряхнула с себя хмель. Заорали сотники, забегали воеводы, ржали кони, ахнула пушка.
— Трубач где?! Найдите трубача! — орал Василий.
Трубач, паренёк лет семнадцати, до смерти перепуганный, спешил на крик. Запутавшись в полах кафтана, он растянулся прямо перед великим князем.
— Дай сюда! — вырвал трубу у него великий князь.
Первые звуки боевой тревоги пронеслись над полем.
Из леса выступила рать Василия Косого. И схлестнулись полки не на жизнь, а на смерть. Бились воины до рассвета. Вместе со всеми рубился и Василий Косой: рядом падали, сражённые стрелами, ратники, а он, не ведая усталости, отбивался от наседавших всадников.
Возможно, ушёл бы Василий Косой с остатками своей дружины, да споткнулся верный конь и, ломая ноги, рухнул на землю.
Василия Косого схватили. Повязали ему верёвками руки и подвели пред светлые очи Василия Васильевича.
— Так кто же из нас старший брат? — усмехнулся московский князь. — Первым хотел быть, на московском столе хотел сидеть. Будет тебе место на Москве! Но только в яме. Посидишь, ума наберёшься, а там посмотрим, как с тобой далее быть.
— А не много ли ты себе позволяешь, князь? Одного брата в Коломне в заточении держишь и другого в яму решил посадить. Уж не придушить ли ты нас тайком хочешь?
Нахмурился Василий Васильевич. Горькие слова говорит Василий Косой, не успокоится, злыдень, пока жив будет. Может, дать ему испить чашу с ядом, на том и спор закончить?
— Меня коришь, а за собой греха видеть не хочешь? Для чего же ты полки собирал? Разве не для того, чтобы со мной и с матушкой моей разделаться? Вот возьму и лишу тебя за это живота!
— Не посмеешь, князюшка, на брата руку поднять, — засмеялся Василий Юрьевич. — Всеми проклят будешь. Отвернутся от тебя не только ближние бояре, но и собственные холопы. От церкви причастия не получишь. Народ тебя Окаянным назовёт, и уйдёшь с этим грехом в могилу, — зашептал Васька Косой.
И от этого проклятия московский князь похолодел.
— Не убью я тебя. Но стеречь крепко стану. — И, повернувшись к стражникам, сказал: — Караулить князя пуще глаза. Пускай до Москвы пешком идёт, а если не пожелает, так копьями под седалище подтолкните.
Подошёл тысяцкий и сообщил князю, что пропал воевода Брюхатый. Осмотрели всё поле, но не нашли его среди убитых. А на следующий день великий московский князь узнал: воевода Брюхатый попал в полон к вятичам. Цену за выкуп знатного воеводы назначили огромную, только в Москве и можно сыскать такие деньги. «Ладно, — решил Василий Васильевич, — доберусь до Москвы, а там и выкуп за воеводу отдам».
В Москву Василий Васильевич въезжал победителем. Торжественно приветствовали великого князя басовитые колокола. Василий Юрьевич входил в Москву пленником: был без шапки и бос, руки позорно стянуты за спиной верёвкой. Великокняжеские бармы у Василия сняли, а на груди, поверх рубахи, тяжёлый нательный крест висит.
Москва помнила дмитровского князя другим — Василий Юрьевич въезжал в Кремль на сером жеребце, был хмельной и весёлый, а конь широкой грудью пробивал ему в толпе дорогу к самому дворцу.
Теперь московиты увидели другого человека, униженного и побеждённого. Но глаза дмитровского князя, бесовские, как и прежде, смотрели вокруг дерзко. Василий Косой напоминал волка, припёртого рогатинами в самый угол амбара. Шерсть дыбом, хвост поджат, но стоит ослабить внимание, как жёлтые клыки мгновенно сомкнутся на горле обидчика. И стало ясно московитам, что воля дмитровского князя не сломлена. Стоит отпустить Василия Косого с миром, как соберётся он с силушкой и вновь заявит своё право на старшинство.
Не удивить Москву ничем. Видели московиты Василия Косого стольным князем, теперь привыкнут и к пленнику.
Василий Косой на миг задержался, оглянулся, словно хотел рассмотреть в толпе знакомое лицо. А Прошка, горделиво восседающий на статном аргамаке, в нетерпении ткнул замешкавшегося князя в спину:
— Ну, чего встал, дурья башка?! Сказано тебе, вперёд идти!
Поглазели московиты на необычное зрелище, и стало им ясно, что участь Василия Юрьевича решена. Не отпустит его Василий Васильевич из Москвы, а если и надумает дать свободу, то за городские стены выйдет после принятия пострига.
Вечером от вятичей прибыл гонец, который требовал выкуп за боярина Брюхатого. Теперь просили на шапку серебра больше. Подумал князь и решил дать деньги, но вечером стало известно, что князя Брюхатого порешили и обезглавленное тело привязали к столбу и выставили в поле. Часу не прошло, исклевало изуродованного боярина воронье.
Жаль было Василию Васильевичу умного боярина. И против литовцев воевода постоять умел, и ордынцы за храбрость его ценили, кто же мог подумать, что погибнуть ему придётся от руки русича.
— Вот оно как! И деньги забрали и боярина живота лишили! — лютовал великий князь. — Ладно, расправлюсь я с ними ещё! Попомнят меня вятичи! Как они к нам, так и мы к ним. Привести ко мне Ваську дмитровского!
Стража привела Василия Юрьевича. Лохмы нечёсаны и спадают на потный лоб, босые ноги избиты в кровь, а кафтан изорван. Глаз сильно косил, и от того взгляд его казался ещё более дерзким.
— Что? Боярина твоего убили? — зло спросил Василий Косой. Выходило, князь не боялся позора, не стыдился разутых ног, был прежним Васькой Косым: дерзким на язык, с крутым характером.
— А хочешь, ты за ним пойдёшь? — спокойно спросил Василий Васильевич.
И тон, каким были произнесены эти слова, подействовал, дмитровский князь понял: угрозу князь осуществит.
— Не посмеешь!.. — с издёвкой сказал Василий Юрьевич. — Не по-христиански это, руку на брата поднимать. Прикажи своим стражам увести меня, лучше в яме сидеть, чем на лицо твоё поганое смотреть!
— Смотреть, говоришь... на лицо поганое... — угрожающе проговорил московский князь.
В войне побеждает не всегда тот, кто сильнее, а тот, кто беспощаднее. И нужно нанести Ваське Косому такой удар, от которого он уже никогда не оправится.
— Ты косой на один глаз, а я сделаю тебя кривым на оба. Стража! Выколоть ему глаза! Я хочу увидеть, как его бесстыжие очи упадут на пол!
Стража, стоявшая у входа с бердышами, переглянулась. Не бредит ли государь, видано ли, чтобы князей таким образом наказывать.
— Ну что застыли?! — взревел от ярости московский князь. — Выколоть Ваське Косому глаза!
Было от чего рындам опешить. Не каждый день князьям глаза приходится выдавливать.
Двое ухватили Василия Косого за плечи, повалили на пол, а Прошка Пришелец вытащил кинжал и попытался выколоть князю глаза. Василий Косой вырывался, орал истошно, ругал великого князя и призывал на его голову всяческие проклятия:
— Воздастся тебе за твои зверства! Слезами кровавыми сам будешь плакать, попомни мои слова! Ирод! Окаянный! Отпусти меня! Будь же ты проклят!
Василий Юрьевич бился косматой головой об пол, не давался в руки Прошке.
— Здесь колите! — кричал Василий. — Я хочу видеть всё!
Стражи сидели у Василия Косого на ногах и груди, один из них ткнул кинжалом в глаз. Лезвие рассекло щёку, обильно потекла кровь, заливая рубаху, но глаз смотрел по-прежнему яростно.
Василий Васильевич сердился всё более:
— Что?! Рука дрожит?! Или мне самому за дело взяться?!
Рында изловчился и сунул заточенный конец прямо в свирепое око и дважды повернул, вываливая на пол тягучую слизь.
— А-а-а! — орал Василий Юрьевич. — Господи! За что ты послал мне такие муки! За что же, Боже?!
Прошка выколол второй глаз. Василий вдруг обмяк, и больше не шевелился. Был он дмитровским князем, стал слепцом.
— Что с князем-то делать? — спросил Прохор, вытирая кровавый клинок о полы кафтана.
— Вышвырните его за ворота, и пускай идёт куда хочет!.. Впрочем, нет, отправьте слепца в Кострому. Там он с братцем своим Шемякой встретится, на пользу это будет Дмитрию. Он подумает крепко, прежде чем на государя руку поднять.
— А дальше что с ним делать?
— Отправьте в монастырь, там знают, что с ним делать. А я его более никогда не хочу видеть!
— Сделаем, государь, — отвечал Прохор Иванович и, поднимая слепца с пола, сказал: — Ну чего развалился?! Слышал, что государь повелел? Давай живее!
Дмитрия Шемяку держали в келье. Только раз после обедни молчаливый монах приносил князю квас и хлеб и так же без слов уходил.
Вот уже пошла вторая неделя заточения, а будто год минул. Каждый день казался длиной в целую жизнь — некому пожаловаться, не с кого спросить. Дмитрий Шемяка понимал, что его нынешнее положение зависит от того, как сложатся отношения между двумя Василиями. А если держат его взаперти, стало быть, московский князь не одолел дмитровского князя.
Дмитрий Юрьевич ждал освобождения и вместе с тем очень боялся: вдруг распахнётся дверь кельи и суровый монах проговорит: «Выходи, свободен, князь».
А это будет означать не что иное, как поражение старшего брата, и отныне властвовать на Москве Василию Васильевичу безраздельно.
То, чего так остерегался Дмитрий Юрьевич, случилось в середине второй недели. Широко открылась дверь, приглашая князя покинуть холодную обитель.
Князь поднял голову с лежанки и увидел монаха. Островерхий клобук напомнил шлем, а ряса походила на кольчугу.
— Чего тебе надо... ратник?
Монах усмехнулся:
— Что же ты, Божьего человека от дружинника отличить не можешь? Кончилась твоя тюрьма, князь, выходи во двор.
Монах заговорил впервые. Голос у него оказался густым и приятным.
Князь поднялся с лежанки и спустился во двор. Сразу у ворот Дмитрий увидел одинокого монаха, который неторопливо брёл вдоль стены, касаясь ладонью её шероховатой поверхности. Шаги монаха были неуверенными, и Дмитрий понял, что он слеп.
Его внешность князю показалась знакомой: фигура, поворот головы, длинные и сильные руки. Как он похож на Василия! И когда слепец повернулся, заслышав приближающиеся шаги, Дмитрий не поверил увиденному, повернулся к сопровождавшему его чернецу.
— Кто этот слепец? — спросил и не узнал своего голоса, боялся услышать ответ.
— Неужели не узнаешь? — обронил монах сурово. — Это брат твой старший, Василий Юрьевич. Ты уходишь, а он вместо тебя келью займёт. Келья небольшая, но слепцу много места и не надо. А я при нём буду, как и при тебе.
— Кто же его так? — прошептал князь.
— По приказу великого князя московского Василия Васильевича.
Хоть и бранились братья частенько, и походами ходили друг на друга, но такого не бывало ещё. Жалость сжала горло Дмитрия, когда увидел он слепого брата. Не было в нём прежней горделивости, достоинства, предстал перед ним жалкий слепец.
— Брат мой... — выговорил Дмитрий Юрьевич, и слёзы, горькие, горячие, потекли по щекам.
Тихо сказал князь, но Василий услышал, остановился и повернул кровавые пустые глазницы на голос.
— Ты ли это... Дмитрий?
— Я, брат, я. — Шемяка сделал шаг навстречу.
— Посмотри же, что со мной великий князь московский сотворил... Глаз лишил... в монахи постриг. Чем же он не Окаянный?
— Больно тебе, брат? — жалость с новой силой захлестнула Дмитрия.
— Не здесь болит, — безразлично махнул монах рукой, — а здесь вот, в самом сердце! — Кривой палец упёрся в грудь. — Темнота теперь вокруг меня. Всё слышу: птицы поют, чувствую, солнышко печёт лицо, а видеть ничего не могу. Сны мне стали часто сниться, не бывало со мной такого ранее, только, что бы и ни увидал, всё кровавыми красками заливает. А сегодня приснилось, будто я, отрок бесшабашный, бегу к реке по лугу. Вода в реке прозрачная, на дне камешки разноцветные, рыбки махонькие плавают, а потом всё это красным застилает, и уже нет ничего. Тьма одна!
Только на мгновение лицо Василия Юрьевича посветлело, сжатые губы тронула лёгкая улыбка. Именно таким Шемяка чаще всего вспоминал старшего брата: удалым и дерзким отроком в рубахе навыпуск. Однако горе вновь легло на лицо Василия Юрьевича, и щёки прорезали глубокие морщины.
— Всё... ничего уже нет... Ничего... Одна темнота да печаль мне теперь остались.
Только сейчас, глядя на беспомощного и ослепшего брата, Дмитрий понял, как дорог ему Василий. Обнял он его голову, прижал к своему лицу.
— Обещай мне, Дмитрий, что отплатишь за поругание, — требовал Василий.
— Обещаю, брат, обещаю.
Монах между тем уже запряг телегу, бросил на неё солому и нетерпеливо поторапливал князя:
— Князь Дмитрий Юрьевич, в дорогу пора. Великий московский князь дожидается.
— Ступай... ступай, братец, — дотронулся Василий до лица Дмитрия. — И ни слова обо мне московскому князю, побереги ненависть до времени. И храни тебя Господь! — поднял он руку в благословении.
Дмитрий сел на телегу. Закрылись ворота и навсегда упрятали дмитровского князя Василия Юрьевича. Мирская жизнь осталась позади, в монастырь пришёл старец Дорофей.
Лошадка оказалась хромой, она слегка припадала на переднюю ногу, и чернец, понукая её, повторял одно и то же:
— Недоглядел. Лошадь подковать надобно. Вот как доеду, так сразу и в кузницу.
Заводить беседу князю не было надобности, и он, укрывшись плащом, переживал увиденное. Потом укачало князя, и он тихо задремал.
Из дрёмы Дмитрия вывела чья-то ругань. Он открыл глаза и увидел, как четверо мужиков тащили девку, которая упиралась, бросалась на землю, руками цеплялась за траву, но они поднимали её и тащили дальше.
— Эй, мужики, остановитесь! Что вы делаете?! Куда девку тащите?!
— А ты кто такой?! — выступил вперёд задиристый, небольшого росточка мужичок. — Не обязаны мы перед тобой ответ держать, у нас свой господин имеется.
Мужик крепко держал девку за волосы, и жиденькая бородёнка его строптиво топорщилась.