Старик управился в срок. В обед после молитвы он принёс в кувшине красную жидкость, густую и пахучую. Может, и вправду поможет снадобье? Тогда его нужно испить до дна, чтобы вновь ощутить себя, как и прежде, полным сил.
Улу-Мухаммед осушил кувшин до капли. Пил жадно, запрокинув голову, и тоненькая струйка стекала с его губ на белый шёлк воротника. Хан почувствовал на губах солоноватый привкус, совсем такой, какой бывает, когда слизываешь с ранки на пальце выступившую кровь.
Ночь Улу-Мухаммед провёл с одной из любимых жён и целый день ощущал радостное блаженство.
Через неделю Улу-Мухаммед позвал к себе старика вновь. Лекарь явился незамедлительно. Улу-Мухаммед подумал о том, что, сколько он себя помнит, лекарь всегда был старым и оттого казался бессмертным.
— Тебе не хватает красного снадобья? — удивился старик.
— Оно у меня ещё осталось. Но сегодня я хотел бы провести ночь в гареме не с одной наложницей, а с тремя! Здесь нужно более сильное средство.
— Понимаю. — Лекарь пытливо посмотрел на хана.
И снова Улу-Мухаммеду показалось, что старик сумел прочитать его сокровенные мысли. Ничто не могло укрыться от этих умных и проницательных глаз. Многое они видели, но старик оберегал не только его тайны, но и тайны его отца, уже давно умершего. Очень умён лекарь, если сумел дотянуть до глубокой старости, находясь вблизи от властителей.
—Я принесу тебе снадобье вечером.
Улу-Мухаммед хотел поторопить лекаря, но раздумал: кто посмеет обидеть старика, если никогда не знаешь, что забираешь из его рук — спасение... или отраву!
Ханский лекарь был точен и после вечернего намаза вошёл в покои Улу-Мухаммеда, сжимая в руках глиняную чашу.
— Здесь то, повелитель, что ты заказывал, — произнёс старик. Кожа лица его покрылась многочисленными морщинами — старик улыбался. — Оно поможет тебе.
Улу-Мухаммеду захотелось вдруг задержать лекаря и заставить его отведать приготовленное снадобье, но он раздумал. Не стоит обижать старика, для этой цели подойдут рабы.
Лекарство помогло. Совсем скоро хан почувствовал прежнее желание и велел евнуху готовить наложниц.
— Кого бы ты хотел видеть в эту ночь, мой повелитель? — спросил Узбек.
Хан чуть не сказал, чтобы к нему привели Гайшу, но вспомнил, как неделю назад расплатился с ней за измену.
— Приведёшь ко мне Фатиму, Ильсияр и Гульшат.
— Хорошо, мой повелитель.
— И позови ко мне мурзу Тегиню.
— Слушаюсь, — ещё ниже согнулся чёрный евнух. Он слегка поджал губы, только это и могло выдать его невольный страх.
Мурза Тегиня был не только молочным братом хана, он исполнял все его тайные приказания. И если из дворца кто-то исчезал или неожиданно умирал, то здесь не обходилось без жилистых рук мурзы Тегини. Эмиры поговаривали, что частенько он выполняет роль палача и в кармане кафтана носит длинный шёлковый шнур, который умело затягивает на шее обречённых. Евнух подумал, что с приходом Тегини может решиться и его собственная судьба, если он чем-то не угодил повелителю.
Разве способен хан простить измену?
Вошёл Тегиня. За последние два года он сильно пополнел, однако это обстоятельство только добавило ему важности. Мурза поклонился молочному брату и спросил:
— Ты звал меня, Мухаммед?
— Звал, — отвечал хан.
Улу-Мухаммед сидел на троне, по обе стороны которого пылали два факела. Огонь красными пятнами ложился на лицо хана, от чего он выглядел старше, на острых скулах залегли глубокие морщины.
— Тегиня, ты знаешь о том, что мне было нанесено оскорбление?
Как не знать, если об этом уже целую неделю говорил весь дворец, однако Тегиня отвечал сдержанно:
— Знаю, хан.
Мурза Тегиня хорошо изучил своего молочного брата. Не часто Улу-Мухаммед разговаривал с ним, сидя на троне. Чаще всего их беседа походила на разговор равных — право на это давали годы, проведённые вместе. А что может сблизить сильнее, чем вкус материнского молока. Но сейчас молочный брат возвышался над ним, и достать его он не смог бы, даже если и надумал бы подняться на несколько ступеней.
— И знаешь, кто нанёс мне оскорбление? Мои евнухи!.. Они посмели впустить в ханский сад чужака. Теперь все торговцы на базаре говорят о том, что ханский гарем — это колодец, из которого может напиться каждый желающий. Ты знаешь, брат, как нужно поступать с теми, кто посмел посягнуть на честь своего господина?
— Знаю, хан, — поклонился мурза.
— Ступай... Постой! — остановил хан мурзу у самой двери. — Пусть чёрный евнух останется жить!
— Слушаюсь, повелитель.
Чёрный евнух привёл к хану трёх наложниц. Фатима — крупная и рослая, с широкими пышными бёдрами и длинными чёрными до пят косами. Ильсияр — росточка небольшого, светловолосая и белолицая. Она досталась хану в подарок от турецкого султана. Гульшат была моложе всех остальных, ей едва исполнилось четырнадцать лет, но она уже успела побывать в гареме бухарского эмира. Юная прелестница в первую же ночь доказала хану, что за неё не зря он отсыпал целую шапку каменьев. Девушки были непохожи одна на другую и внешне и по характеру. Фатима, спокойная и немногословная, любила уединение и тишину. Ильсияр — игрива и весела, беспечна, как могут быть беззаботны только счастливые дети. С ней Улу-Мухаммед любил отдыхать, слушая её заливистый смех. Гульшат большую часть времени проводила в кругу подруг, видно, рассказывала о традициях бухарского двора. Хан поостыл к ней и почти не выделял среди прочих наложниц. Порой он бывал даже груб с ней. И девушка принимала это невнимание с покорностью любящей собаки. Но именно сегодня Мухаммеду хотелось первой отдать ей свои ласки.
Евнух ушёл, три наложницы скинули с себя покрывала и стояли перед повелителем нагие. Такими они предстанут перед высшим судом Аллаха. Ибо на земле не было для них более великого человека, чем их господин.
Хан решил провести одну ночь с тремя непохожими женщинами. Он, как гурман, заказал три разных деликатеса — три тонких, изысканных блюда.
— Подойдите ко мне ближе... жёны мои, — приказал Мухаммед. — Я хочу, чтобы вы ласкали меня втроём. Я так соскучился по вашим нежным пальцам. Я так жажду вашего сладостного прикосновения, как может ждать иссушенная земля обильного дождя. Воскресите меня, сделайте, как и прежде, юным!
Улу-Мухаммед изнывал в сладостной неге, когда со двора раздался приглушённый хрип. Это умирал один из евнухов хана. Тегиня лично исполнял приказ Улу-Мухаммеда. Евнухи умирали безропотно, словно куры, которые подставляют шеи под удар заточенного ножа.
Остался чёрный евнух. Он уже смирился с предстоящей участью и, закрыв глаза, нашёптывал молитву. Чёрный евнух подумал, как важно успеть прикрыть глаза, а быть может, закрыть их сразу, когда Тегиня захлестнёт шнурком горло. Узбеку хотелось умереть сразу и не видеть тех, кто будет отправлять его в мир иной.
— Теперь твоя очередь, — сказал Тегиня.
Стража обступила чёрного евнуха с двух сторон. Разве думал он, что придётся умирать в самом дальнем конце дворца, в тесной затхлой комнате, по соседству со скотным двором. Скорее всего, убитых не осмелится отпевать даже мулла, перетащат всех на телегу и отвезут далеко в степь на съедение изголодавшимся шакалам.
Чёрный евнух расстегнул кафтан, обнажив толстую шею.
— Так тебе будет удобнее, Тегиня. Не хочу утруждать господина, ты и так очень устал.
Евнух увидел, как в усмешке расползлись губы мурзы.
Тегиня посмотрел на шнур, который сжимал в руках, а потом спросил скопца:
— Страшно умирать?
— Когда настанет черёд умирать, мурза, тогда поймёшь, — пророчески усмехнулся чёрный евнух. — А теперь не задерживай меня больше, я спешу на встречу с Аллахом.
Однако Тегиня не торопился. Он размотал шнур, и на кулаках остались кровавые полосы. Евнух закрыл глаза и стал ждать. Когда живёшь рядом с ханом и знаешь все его тайны, то надо быть готовым к встрече со смертью. Но почему же он заставляет его ждать так долго! Или мурза хочет перед смертью сполна испытать его терпение? Но и оно не беспредельно!
— Ты можешь идти, евнух, — неожиданно услышал Узбек голос Тегини. — Мой брат добр и великодушен. Он решил простить тебя. Но знай, что и его доброта имеет границы! Посмотри на этих оступившихся и навсегда запомни лицо смерти.
Скоро к Улу-Мухаммеду вернулось прежнее настроение. И его смех то и дело раздавался в коридорах дворца. Хан веселился с наложницами, пил хмельной кумыс, ездил на соколиную охоту, бил в степи джейранов. А то вдруг на него нападал государственный зуд, и Мухам мёд выезжал в дальние и ближние улусы своего огромного царства. Вводил новые налоги, карал виноватых и прощал невинных. Иногда он останавливался в степи и подолгу не выходил из своего шатра, слушая сладостные звуки карная, и с восхищением наблюдал за танцами наложниц.
Собираясь в степь, Улу-Мухаммед брал с собой не только телохранителей. С ним ехала дюжина музыкантов, половина гарема, повара и даже придворный звездочёт, который указывал повелителю время наибольшего благоприятствования в пути. На арбах, вслед за воинством, спешили повозки с копчёной кониной, вином, свежими фруктами, шербетом, арахисом. Звуки громкоголосого карная ещё издалека предупреждали о приближении великого хана. Поэтому правители городов встречали Улу-Мухаммеда далеко в степи. В подарок ему пригоняли табуны лошадей и верблюдов, дарили красивых полонянок. Хан Золотой Орды принимал подношения, а эмиры в честь великого гостя закатывали шумные празднества.
Улу-Мухаммед не любил приближаться к границе с Литвой. Там его встречали закованные в железо всадники, воинственные и смелые. И даже тамошняя природа была для него чуждой: много лесов, болот. Другое дело Восток, с его цветущим миндалём, просторными степями, заросшими по весне яркими тюльпанами.
Нс любил хан и Север, который оставался для него по-прежнему загадкой. Мужики на одно лицо: все, как один, с широкими бородами, русоволосы, с хитринкой в светлых глазах. Кланяются до пояса и в речах почтительны, но никогда не знаешь, что прячут они под длинными рубахами: краюху хлеба или кистень. Неразумными Улу-Мухаммеду казались и русские князья с их вечным притязанием на старшинство. На Востоке всё делалось проще: нет человека — исчезает проблема.
Улу-Мухаммед часто вспоминал слова отца, сказанные ему перед смертью: «Ты старший и, вступив на престол, сразу избавься от остальных братьев!» Именно так и поступил Улу-Мухаммед, сев на стол в Сарайчике. Один его брат был отравлен собственным евнухом, другой бежал к бухарскому эмиру, где и был умерщвлён, младшего в покоях прикончил наёмный убийца, вонзив кинжал в хрупкое горло по самую рукоять.
Русские князья никогда не жили мирно, но он не помнил случая, чтобы они пожелали братьям смерти даже в речах. Они не посылали друг к другу наёмных убийц, не травили зельем, но жизнь их проходила в бесконечной войне за старшинство. У них дядя враждует с племянником, младший брат перечит старшему, но руки они не запятнали родной кровью, и если и находили судью, так это в Золотой Орде.
Улу-Мухаммед вспомнил разговор с галицким князем Юрием Дмитриевичем, когда тот приехал в Золотую Орду оспаривать престол у племянника.
— А почему бы тебе не убить Василия да и не занять московский престол? — откровенно спросил хан.
К его большому удивлению, Юрий Дмитриевич обиделся. Седые брови гневно дрогнули, и он заговорил, хмурясь:
— Это что же?! Ты меня за христопродавца принимаешь? За Каина? Впрочем, видать, не поймёшь ты этого, — князь махнул рукой. — Поднять меч на брата на Руси считается самым тяжким грехом. Никакого оправдания и во веки веков не сыщешь и не отмолишь.
— Но ведь воюют же между собой ваши дружины? — возразил хан, удивляясь.
— Дерутся, — не стал отрицать Юрий Дмитриевич. — Но ведь то холопы бьются, а не князья! А ежели пожелаешь смерти брата, так Окаянным прослывёшь. А церковь! А старцы святые! Разве они одобрят! Было на Руси однажды такое — Святополк братьев своих, Бориса и Глеба, порешил, а потом двадцать лет в Киеве правил. Народ же всё это время звал его не иначе как Святополк Окаянный. Не по мне это, хан. И Васька, думаю, моей смерти не пожелает.
Хан пожал плечами.
Возможно, эта мудрость и насторожила хана. Тогда он решил: «Лучше будет, если на великокняжеском столе сядет недозрелый отрок, чем многоопытный воин».
Эти русичи всегда непредсказуемы, даже их полонянки долго сопротивлялись ханским ласкам, не то что восточные горячие женщины.
Поэтому Улу-Мухаммед не любил свои северные границы, а всегда охотно посещал южные владения. Любил море и раскачивающиеся на волнах парусники, любил огромный базар в Кафе, который тянулся вдоль берега на многие вёрсты. Здесь же был и большой невольничий рынок, где можно выбрать сильного раба или пополнить гарем красивой рабыней. Молодые и красивые женщины стоят дорого — особенно белокурые и светловолосые.
Но сейчас хан повернул на север, и всё чаще на его пути встречались хутора. На дорогу выходили мужики, одетые в длинные рубахи и портки. Женщин хан видел реже, и, если свита Улу-Мухаммеда заставала их врасплох, они закрывали лица платками и торопились в дом. Чем дальше отходил он от Золотой Орды, тем чаще стали появляться на пути большие селения. Хан узнавал их издалека по церквушкам, которые обычно забирались на пригорки, и по колокольному звону, оповещающему народ о приближении татар.
День был тихий, стояла жара. Негромко жужжали осы и оводы. Арба и многочисленные повозки, груженные разным скарбом, неторопливо шли через пшеничное поле, оставляя после себя две узкие полоски смятой пшеницы.
Два мужика — пожилой и старый — застыли на краю поля и взглядами провожали Улу-Мухаммеда. Стояли, терпеливо дожидаясь, когда хан скроется из виду, а то, не приведи Господь, и осерчать может — возьмёт, басурман, да саблей по шее полоснёт!
И когда всадники отъехали подальше, мужик, тот, что был постарше, распрямил спину и сказал зло:
— Будто другой дорогой ехать не мог, смотри, как пшеницу помял! Подождите, басурманы, найдём на вас управу. — На самый лоб напялил шапку и добавил: — Зови баб наших, нечего им по кустам разлёживаться, уехали ордынцы. Пшеницу жать надо.
Уже год прошёл, как Улу-Мухаммед расправился с главным своим врагом князем Идиге — разбил его рать неподалёку от Сарайчика, а самого — бритого и раздетого — привязал на болоте к одинокому дереву, где его за ночь сожрали комары. Однако оставались ещё его сыновья, среди которых наиболее опасным был старший — Гыяз-Эддин.
Гыяз-Эддин сумел скрыться и, как поговаривали эмиры, ушёл с небольшим отрядом на север. Вот его-то и искал Улу-Мухаммед, понимая, пока существует Гыяз-Эддин, его положение на престоле Золотой Орды — шаткое. Улу-Мухаммед опасался, что Гыяз-Эддин может вернуться с Руси с большой ратью, поэтому важно убедить Василия, московского князя, отказать претенденту на великий стол в помощи. Улу-Мухаммед дважды посылал к великому князю своих послов, и оба раза они возвращались с одним ответом — Гыяз не приходил. А может, сгинул где-нибудь этот Гыяз-Эддин, и могила его уже давно заросла сорной травой. Может, и могилы нет. Возможно, грифы исклевали его паршивое тело или разорвали шакалы. Исчез, как в своё время великий Мамай — ни могилы, ни следа не осталось. Но Улу-Мухаммед допускал и другое: Гыяз-Эддин мог затаиться в одном из пограничных городков с Русью. Здесь можно собрать силу и налететь беркутом на стан Улу-Мухаммеда. Если кто и мог помочь Гыяз-Эддину, так это Галицкий князь Юрий Дмитриевич. Но он никогда не сделает этого, потому что не сможет забыть обиды, которую нанёс ему хан, разрешив спор в пользу его братича. Наверное, и решение спора оказалось для него не неожиданным. Куда позорнее было другое — когда хан повелел князю Юрию вести под уздцы коня племянника.
Теперь Улу-Мухаммед отправил вместе с хитроумным Тегиней послов к Юрию Дмитриевичу в Галич и, заняв пограничный город, дожидался вестей. Не сиделось хану в Сарае. Тесен был город, и где, если не в дороге, осознаешь величие завоёванных территорий. В какую сторону ни поедешь, всюду твоя земля. В больших городах и совсем крошечных селениях тебя величают Великим Мухаммедом. Подданные в почтении падают ниц. Его владения огромны, так беспредельно может быть только небо.