Вперёд вышел Тегиня:
— Брат мой, мы уже сделали свой выбор и останемся с тобой до самого конца.
— Если это так... тогда седлайте коней!
Скоро кончилась степь, а дальше все леса, леса. С них-то и начиналась Русская земля. Первый на пути Улу-Мухаммеда был город Белев. И хан подумал, что мог бы остаться здесь навсегда. На той земле, которую покинул, он не был ни для кого господином. Здесь же для всех он оставался важным правителем Золотой Орды, и каждый встречный мужик спешил оказать ему почтение. Видно, сложилось так в городе Белёве, что приходилось горожанам кланяться не только своим князьям, но и заезжим татарам, это помогало уберечься от беды. Согнёшься лишний раз, зато голову на плечах удержишь. Премудр город Белев, стоявший на самом краешке Русской земли. Сколько пожаров он пережил, сколько войн прошло через него, знал только один Господь. Старики, бывало, пробовали считать шамкающими ртами, но всякий раз сбивались и только махали рукой, приговаривали:
— Что и говорить! Настрадался город Белев. То татарове его сожгут, а то свои хуже супостата. Не ладят меж собой князья. Даже года не было, чтобы сюда, на окраину, чужой не заявился.
Хан Улу-Мухаммед решил остаться здесь навсегда. Много ли теперь ему надо! Провести остаток жизни в городке, таком, как Белев, охраняя его покой от своих же ненасытных сородичей.
Скоро к Улу-Мухаммеду в городе начали привыкать. Не он первый, не он последний из татарских ханов занимал город. Горожане уже с любопытством посматривали на бывшего хана Золотой Орды, волей судеб занесённого в русские земли. Он был похож на многих татар, наезжавших в Белев, правда, отличался огромным ростом и гордой осанкой, которая могла принадлежать только настоящему господину. И вёл себя Улу-Мухаммед не как завоеватель, а, скорее, как гость. Вот оттого и ломали перед опальным ханом Золотой Орды князья и бояре шапки, признавая его господином, и оставляли за ним непременное право повелевать здешним миром. И незаметно для самого Улу-Мухаммеда эта окраина Русской земли превратилась в его юрт. Ещё не стала она землёй татарской, но и Русской землёй назвать её тоже уже было нельзя, и князья, склонив шеи, шли за советом и разрешением к бывшему хану.
Больше оставаться незваным гостем Улу-Мухаммед не мог и решил отписать великому князю Василию Васильевичу письмо. Он долго думал, как следует обратиться к бывшему слуге, и решил назвать князя братом. «Брат мой, эмир Василий, только Аллах знает дороги, которые нам предстоит пройти. Разве подозревал я, когда сидел во дворце в Сарайчике и когда земли мои были необозримы, что мне придётся обращаться к тебе за помощью? Я изгнан братьями с родных земель и, как пёс, прогнанный со двора, должен скитаться по степи. Сделай мне милость, дай мне приют в твоём юрте. Брат мой, клянусь, я буду верным слугой и стану охранять твою землю от собственных сородичей, которые и мне причинили немалое зло. Поверь мне, эмир Василий, лучшего пса для южных границ тебе и не найти. Только позволь мне спокойно умереть на этой земле. А в знак того, что я говорю правду, готов отдать в заложники своего старшего сына».
Ответ от Василия Васильевича задерживался, а бояре видели уже в хане будущего господина — ходили к нему с прошениями и подносили дорогие дары.
С большим опозданием от московского двора возвратился мурза Тегиня. Не допустил ордынского вельможу Василий Васильевич пред свои очи, так и продержал на татарском подворье с прочими мурзами. Разве так принимали послов Улу-Мухаммеда, когда он был ханом Золотой Орды? Под ноги гостям стелили ковры, в их честь устраивали роскошные пиры, брали на великокняжеские забавы и организовывали соколиную охоту. А затем отпускали в Орду с большими дарами и в сопровождении дружины.
Изменилось всё!
Нахмурился Улу-Мухаммед и приготовился слушать Тегиню дальше. Мурза чуток помедлил и продолжил:
— От друзей наших из Сарайчика я узнал, что князь Василий Васильевич получил от Кичи-Мухаммеда письмо, в котором тот требовал, чтобы Василий признал его своим господином. И чтобы платил ему дань, как это было при прежних ханах. Ещё он писал о тебе, великий хан... Он требует от Василия изгнать тебя с русских земель. Если же он не сделает этого, тогда Кичи-Мухаммед пойдёт на него войной... Прости меня, повелитель, но я не стал больше дожидаться встречи с Василием и выехал к тебе. Мне нужно было прийти раньше, чем его дружины.
— Ты поступил правильно, брат. У нас есть ещё достаточно времени, чтобы достойно встретить рать Василия Васильевича.
Рано пришли морозы в этот год. Снега не было, и земля трескалась, поверхность её напоминала лицо старца, изрезанное множеством глубоких морщин. Сухие стебли, будто седые волосы старика, топорщились и гнулись к земле на сильном ветру. А потом густо и хлопьями повалил снег, и тотчас лицо земли преобразилось: ни портящих её лик трещин, ни сухих стеблей — засыпало всё! И морщинистая кожа побелела, будто испила живой воды.
Снег шёл неделю и похоронил под собой излучину реки, овраги, чернеющий лес. Ни пройти уже, ни проехать. Занесло и дороги.
Ночью Улу-Мухаммед ждал гостя. Вчера вечером от литовского князя прибыл гонец, который и сообщил, что в полночь прибудет его господин.
Князь Протасьев прошёл в дом шумно, стуча сапожищами о тёсаные половицы, его медвежья фигура появилась в проёме двери, и он громко поздоровался с ханом:
— Будь здоров, Улу-Мухаммед!
Было время, когда Улу-Мухаммед встречал гостей на золотом троне и для целования протягивал гостям туфлю, обшитую бисером, а сейчас поднялся навстречу мценскому воеводе и обнял за плечи.
— Проходи, дорогой эмир! Проходи. Улу-Мухаммед гостям всегда рад.
Усмехнулся мрачно воевода, хотелось напомнить татарину, как однажды дожидался в Орде Мухаммеда трое суток, потчуя хитроглазых мурз хмельным зельем и раздавая богатые дары эмирам. Велик и неприступен был хан, как одинокая гора, выросшая посредине степи. Сейчас у Мухаммеда Великого не было дворца, взамен — невысокий терем с закопчённым потолком.
— Господин мой, великий литовский князь Свидригайло, в обиде на Василия Московского, — заговорил князь Протасьев. — Не может он забыть того, что князя Юрия с престола спихнул, — эти слова прозвучали укором Улу-Мухаммеду, ведь это он, когда был на вершине власти, когда мог карать и миловать целые народы, Ваську на стол московский посадил, без него не укрепился бы он на Москве. — Пришло время расквитаться.
— Так у вас же с Василием есть союз о мире.
— Есть, — охотно отозвался князь, — только это для вида, служить ему мы не собираемся. Ночью он нам велел на тебя выступать, но мы его дружине в спину ударим, а ты со своим воинством с фланга бей. В хвост и в гриву его разобьём. Ну, а теперь идти мне надо, кони озябли и выступаем рано. Будь здоров, хан! — И, повернувшись широкой спиной к Мухаммеду, воевода вышел, на миг заслонив проем двери.
Рать Дмитрия Юрьевича продвигалась к Белёву медленно, мешал глубокий снег. Да и в дороге задержались: останавливались у местных князей, веселились на пирах да лапали без разбору девок. Дружина своевольничала, норовила свернуть в деревню, прихватить харчи и наказать нерадивых. И, глядя на мародёрство Дмитриевой рати, крестьяне понимали, что те мало чем отличаются от татар. Мужики спешили свезти добро на заимки, а сами хоронились в лесу. Не ровен час, в посошную рать заберут!
Город Белев предстал перед дружиной Дмитрия неожиданно. Сначала увидели они колокольню, а потом терема да избы. По всему было видно, что дальний городишко на Руси не из последних: красив и богат, искусные мастера украшали его церквами и шатровыми башнями.
Пьяно и весело шла рать к городу. Уже и теплом дохнуло от жилья и потянуло дымом. Разбрелось пьяное воинство. Возницы бестолково гнали сани по заснеженному полю, и кони по грудь зарывались в рыхлый снег.
Отряд ордынцев появился неожиданно — словно возник из преисподней, раскручивая плети, они гнали коней прямо на Дмитриеву рать.
— Алла! Алла!!
Передовой полк не успел развернуться в боевой строй, и снег окрасился первой кровью.
— Дави их, нехристей! — истошно орал Дмитрий Юрьевич.
Конь князя, увязнув глубоко в снегу, остановился. А он, подгоняя его нагайкой, матерился. Поднялся конь на дыбы и скинул Дмитрия Шемяку в нетронутый снег. И когда наконец, разгребая руками рыхлый сугроб, князь сумел выбраться, то увидел, что конница Улу-Мухаммеда, расколов его рать надвое, ушла в лес.
— Куда мы теперь, хан? — спросил Тегиня, когда город остался далеко позади.
Мухаммед долго не отвечал. Если бы он знал это сам! А потом, махнув рукой, неопределённо сказал:
— Туда. За Итиль!
Улу-Мухаммеду хотелось быстрее оставить негостеприимные русские земли, где он так и не сумел найти для себя дом. Всюду бывший хан был незваным гостем, и как ни велика земля, не было для него на ней места.
— Мы возвращаемся в Золотую Орду? — опасливо спросил мурза Тегиня.
— Возвращаемся, нам просто некуда больше идти. Если нас не приняла Русская земля, пойдём в Золотую Орду и будем надеяться на лучший приём.
Али-Галиму, эмиру Иски-Казани, в эту ночь снился дурной сон: его ужалила змея. Он ощутил её ледяное прикосновение почти физически, успел увидеть холодный, непроницаемый взгляд гадины, а вслед за этим почувствовал и слабый укол. Остаток ночи эмир не спал и гадал, к чему бы это. Рядом, прислонившись к его плечу, спала младшая жена. Вокруг по-прежнему всё было безмятежно. «Надо будет спросить у шамана, к какой очередной пакости этот знак», — подумал эмир.
Осторожно освободившись от объятий младшей жены, Али-Галим поднялся и набросил на себя халат. Он решил спуститься вниз помолиться, ему хотелось очиститься от ночной скверны. У дверей с саблями в руках стояла стража. Они удивились столь раннему пробуждению своего господина и склонили головы, чтобы не видеть его лида, а потом удивлённо смотрели ему в спину.
— Господин, — остановил эмира чей-то голос.
Али-Галим обернулся. Это был мурза Рашид, начальник дворцовой стражи. По его взволнованному голосу и по тому, что тот посмел обратиться к нему перед утренней молитвой, эмир понял: произошло что-то важное.
— Что случилось, Рашид?
— Я не хотел будить тебя, господин, и ждал здесь у двери, когда ты выйдешь на утреннюю молитву. Только такое важное дело заставляет беспокоить тебя в этот час...
—Так что случилось? — нетерпеливо спросил эмир.
— К нам ночью в город приехал Улу-Мухаммед.
— Ты посмел пустить его в город?! — невольно вскрикнул Али-Галим.
— Да. Я вынужден был сделать это. Улу-Мухаммед прибыл с отрядом всадников, и, если бы я отказался принять его, они взяли бы город штурмом.
Али-Галим молчал: теперь понятно, почему этой ночью его мучили кошмары. Приснившаяся змея, видно, и есть Улу-Мухаммед. Разве он должен допускать к себе всеми изгнанного Улу-Мухаммеда? Теперь, несмотря даже на свой рост, он не кажется большим. А может, всё дело в том, что он бывший хан Золотой Орды? Но как на это гостеприимство посмотрит нынешний хозяин Сарайчика?
Отца Али-Галима звали Воитель. Он заслужил это прозвище, когда принял сторону нижегородского князя и со всем своим войском далеко забирался на русские просторы. Вооружённая армада Воителя видела золотоглавый Владимир. Даже независимые тверичи признавали за ним силу и не однажды привлекали его на свою сторону против московского князя Василия Дмитриевича. Отблеск славы отца упал и на его сына, эмира Али-Галима. Для соседей он тоже оставался Воителем, хотя очень редко покидал границы Булгарского ханства, если кого и наказывал, так это непокорные племена черемисов. И вот сейчас, возможно, судьба подарила ему возможность оправдать прозвище, оставленное отцом в наследство.
— Пусть стража немедленно вышвырнет его из города! А голову Мухаммеда Великого пусть принесут мне в покои на золочёном блюде. Ты понял меня?!
— Понял, господин! — отвечал начальник стражи.
— Ну, что ты медлишь?! Теперь иди и без головы Улу-Мухаммеда не смей возвращаться! Иначе лишишься собственной!
Начальник стражи ушёл так же неслышно, просто растаял в полумраке длинного коридора, только его быстрые шаги ещё некоторое время эхом отдавались в глубине дворца, потом стихли и они.
Али-Галиму ждать пришлось недолго: сначала послышался звон сабель, потом раздались крики, и скоро всё затихло.
Вот сейчас можно и помолиться в тишине в память об умерших. Али-Галим прошёл в мечеть, снял со стены молельный коврик, и едва он опустился на колени, как дверь распахнулась.
Это был Улу-Мухаммед!
Эмир Али-Галим узнал его сразу, хан почти не изменился с того самого времени, когда был хозяином Золотой Орды. Только кожа его сделалась темнее, а выражение глаз жёстче.
— Что же ты не встречаешь меня, Али? — с обидой в голосе спросил бывший хан Золотой Орды. — Я проехал через всю Орду, чтобы погостить у тебя. Мне всегда казалось, у тебя я мог рассчитывать на добрый приём. Разве я не оказывал тебе почтение, когда был ханом Золотой Орды? Разве мы не пили с тобой кумыс из одной пиалы? Ты всегда сидел рядом со мной, как почётный гость. Я дарил тебе своих наложниц. Я вправе рассчитывать на подобный приём! Почему же ты молчишь?
— Я слушаю тебя, господин. — Али-Галим продолжал стоять на коленях.
— Однако неласково ты меня встречаешь, почтенный эмир Али-Галим. Эй, стражник, подойди ко мне!
— Я слушаю тебя, великий господин, — наклонил голову начальник стражи.
— Так, значит, ты говоришь, твой хозяин велел отрубить мне голову и на золочёном подносе принести в его покои?
— Именно так, господин, — согнулся нукер ещё ниже.
Улу-Мухаммед смеялся. Смеялся так долго, как могут веселиться великие владыки, не обременённые заботами обычных смертных. И Али-Галим понял: Улу-Мухаммед не изменился — так он хохотал в Золотой Орде, так он заливается и сейчас.
— Ну и рассмешил ты меня, почтенный Али-Галим, давно я так не веселился. Что же ты хотел делать с моей головой? Неужели решил поставить её в своих покоях вместо украшения? А может, тебе взбрело в голову плевать в мои мёртвые глаза?! — Улу-Мухаммед оборвал смех. — Так почему же мёртвому? Ты можешь сделать это сейчас мне, живому!
Али поднялся с колен. Видно, утренней молитвы не получится. Всевышний будет рассержен, и после полуденной молитвы придётся замолить этот грех обильным подношением.
— Этот мерзкий раб лжёт, — сказал Али-Галим. — Неужели ты думаешь, что я посмел бы поднять руку на своего великого господина?!
— Выходит, ты готов умереть ради своего повелителя?
— Я?..
— Да, ты, Али. Или ты совсем онемел от счастья? Сделай для меня это. — Улу-Мухаммед протянул Али кинжал. — Ну что же ты? Ты меня разочаровываешь. Может быть, тебе нужна помощь? Ты всегда был хорошим слугой и никогда не огорчал меня. Ладно... теперь мне уже всё равно. Двоим здесь будет тесно. Значит, кто-то из нас должен умереть. Эй, нукер, убей своего господина.
— Я давно это хотел сделать! Я только дожидался удобного случая. Когда я видел его спину, то всякий раз сдерживал себя, чтобы не вонзить нож между его лопатками. Я всегда служил только одному господину, тебе, Улу-Мухаммед.
Начальник стражи подошёл к Али-Галиму и всадил саблю ему в живот. Клинок вошёл так, что он долго не мог вытащить её из чрева своего повелителя, а когда наконец справился, Улу-Мухаммед сказал:
— Отрубить ему голову и выставить на блюде. Пусть каждый сможет увидеть открытые глаза своего бывшего господина.
— Слушаюсь, мой повелитель!
Утром в Иски-Казани узнали, что эмира Али-Галима больше нет. Всадники Улу-Мухаммеда разъезжали по улицам города, и глашатай, следовавший впереди, во всё горло орал:
— Вашего господина Али-Галима больше нет! Отныне у вас только один повелитель, Великий Мухаммед! Али-Галима больше нет!
И в подтверждение его слов на арбе, запряжённой старой лошадью, раскачивалась на блюде из стороны в сторону посиневшая голова бывшего правителя Иски-Казани.