Князь Юрий посмотрел на Тегиню с надеждой. Попробуй пойми ордынца, что у него на уме — в глазах будто бес пляшет. Уж не лукавит ли? Подношения возьмёт, а дело не продвинет. Больно золото любит хитрый мурза, да баб ему порумянее подавай!
— Если поможешь, мурза, московский стол взять... золотом с головы до пят обсыплю! — серьёзно пообещал Юрий Дмитриевич.
Тегиня квас пьёт и будто не слышит обещаний.
— Девка у тебя в горнице прибирает, — мурза стрельнул глазами на краснощёкую девицу, которая проворно прибирала со стола чаши. — Дай мне её! Нет, не в подарок, — замахал рукой мурза. — Я заплачу. Моей женой будет.
Юрий Дмитриевич посмотрел на девку, смахивающую ладонью сор на пол, и грустно промолвил:
— Княгиня будет недовольна. Эта девка ей косу заплетает... Но так и быть! Для такого дела не жалко, забирай красавицу!
Заулыбался Тегиня — кожа на его острых скулах натянулась, того и гляди, лопнет на тонких морщинках-трещинках.
Вечером, когда солнце стало клониться к закату и его красноватые лучи с трудом пробивали тёмную слюду в окнах, проникали в хоромины и застывали на полуигровыми пятнами, князь Юрий принялся за грамоту. Он не назвал Василия, как бывало прежде, по имени и отчеству, обратился просто: «Князь Василий! Сообщаю, что согласен ехать с тобой весной в Золотую Орду, чтобы найти праведного суда у хана Мухаммеда. Как он решит, так тому и быть!»
Князья выехали из Москвы в Золотую Орду в мартовскую оттепель, на самое Благовещение, когда колокола заливались радостным перезвоном, приветствуя наступление ранней весны. Около изб распускались вербы, уже рушился зимний путь, а посады утопали в непролазной распутице. Князья тешили себя надеждой, что нежданную оттепель высушит поздний мороз и уж тогда в Орду проехать будет легче.
Оглянулся Василий Васильевич на островерхие главки соборов и махнул рукой:
— Трогай!
Повозка покатилась по Ордынке. Она без конца пропаливалась, вязла в липкой грязи, но под залихватские крики возницы и яростное старание лихой тройки гнедых лошадок вырывалась из цепкого плена, тряслась дальше на ухабах и вновь ухала с высоты в проталины. Дрянная дорога, куда ни повернёшь. До Орды всю душу вытрясет. По заморозку да по снежку доехали бы быстро, однако нельзя — Мухаммед велел быть весной.
— На Благовещение весна зиму берёт, — высказался боярин Всеволожский и умолк, глубоко погрузившись в свои думы.
За оконцем всюду проталины. Погано стало на душе, хоть вой!
С Москвой расставался Василий Васильевич неохотно, помолился в домовой церкви, отвесил с дюжину поклонов у алтаря, поставил свечку Николе Угоднику, выпрашивая заступничества в делах, и вышел вон. У крыльца матушка дала пояс, вышитый крестами, тот, что бесов отгоняет и от лихоманки стережёт, а ещё удачу приносит. С этим богатством и отбыл великий князь в татарскую Орду.
Повозка князя Юрия Дмитриевича ехала чуть поодаль. Василий слышал, как кучер молодцевато поругивал лошадей, заставляя их переходить на галоп.
Родная кровь сильнее недавней вражды: ещё вчера Василий держал обиду на дядю, а увидел его опять — такого похожего на отца, — сразу улетучилась обида, так, бывает, ветер разгоняет грозовые тучи, оставляя только небесную синь. Руки у Юрия Дмитриевича такие же сильные, как у отца. Разве можно забыть эти руки, которые подкидывали его высоко над головой, и Василий видел тогда весь мир: Москву-реку, пойму, заросшую травой, и хороводы девушек, одетых в лёгкие белые сарафаны.
Набраться бы сил, подойти сейчас к нему и рассказать о том, что гложет, сделаться ненадолго отроком, каким был всего лишь два года назад, но время ушло далеко вперёд — вылепило его великим московским князем, а значит, возвысило над всеми, и сам Юрий Дмитриевич обязан теперь снимать перед ним шапку.
Как не может речка течь в гору, так и Василий не мог спуститься со своей высоты к дяде. Только один должен быть великим московским князем — двоим на державном столе нет места.
Повозка всё дальше удалялась от Москвы — увозила Василия Васильевича в Золотую Орду.
Первый раз Василий ехал в Орду и понимал, что робеет. Если другие московские князья шли в Орду, чтобы просить ярлык на княжение, то он ехал судиться с дядей. Пусть же решит хан по справедливости, кому на московском столе сидеть.
Взгрустнулось Василию ненадолго, когда он вспомнил о мученической смерти тверского князя. Хоть и не ладили Москва и Тверь, но ведь умер Михаил мученически: не на бранном поле, а у шатра золотоордынского хана.
Боярин Всеволожский тихо похрапывал, как будто совсем не занимала его великокняжеская судьба, укачала старика дорога. И безмятежность спящего боярина подействовала на Василия умиротворяюще. Даст Бог, всё и обойдётся. Вернёмся живые. И рука сама собой легла на матушкин пояс.
Но чем дальше отъезжал Василий Васильевич от первопрестольной, тем больше забирала его грусть.
— Гей, дорогу! — покрикивал порой возница на зазевавшихся. — Не видишь, что ли, дурень! Князь московский едет!
И крестьянин, шарахнувшись на обочину, кланялся низким поклоном.
Дорога — это не только грязь под копытами лошадей. В первую очередь — это его, князя московского, земля, которая простиралась широкими полями, дремучими лесами, полными дичи и всякого зверья. Только сейчас, по дороге в Орду, Василий Васильевич понял, как он богат.
Золотоордынская дорога знавала времена и худшие, когда с обычным ясаком увозили в полон рабынь, пополнявших невольничьи рынки Кафы. Славянки всегда считались дорогим товаром, и богатые заморские купцы не скупились — платили щедро, пополняли свои гаремы красивыми девушками.
Всеволожский всю дорогу был неразговорчив: уткнёт нос в соболью шубу, и думы его где-то далеко от дороги и великого князя.
— Подарки и серебро в обозе, — встряхнувшись, как воробей от снега, иной раз скажет Иван Дмитриевич. — Чего кому давать, я знаю. А ты смотри и помалкивай. А если тебя спросят, говори, что согласен. Поначалу мурз нужно задобрить, а они хорошие слова о тебе хану скажут. И только после этого к самому Мухаммеду подступать нужно. Иначе нельзя, просто так до хана не допустят. До осени можно ждать! И чем больше подарков дашь, тем дело твоё вернее. А я уж постараюсь подлезть к ним. Авось и выиграем дело с Божьей милостью.
Там, где начинались степи, проходила граница Золотой Орды. Зелёная трава с трудом пробивалась через серую грязь, чтобы неделей позже распуститься красноголовыми тюльпанами. Может, это и не цветы вовсе, а кровь русских воинов, павших за свою землю, взошла алым цветом?
Сарайчик вырос неожиданно: показались зелёные крыши минаретов, огромные мраморные дворцы, и, словно приветствие, раздался громкий голос муэдзина. Повеселел князь, сбросил с себя дрёму боярин Всеволожский, а отряд всадников, сопровождавший великого князя, затянул голосистую песню.
К хану в этот день князей не пустили, отвели им место в гостевых хороминах и наказали ждать.
Тегиня уже праздновал победу: велел князю Юрию заказать у турецких мастеров новые великокняжеские бармы, обновить великокняжеский венец. Иван Дмитриевич тоже не унывал — щедро раздавал подарки, не жалел золота и серебра и одного за другим переманивал мурз на свою сторону. Мурзы хмелели от ласковых слов хитрого боярина, благодарили за щедрое угощение и говорили всегда одно:
— Якши! Поможем тебе, боярин. Сладко поишь, будет Василий на Москве князем.
Но то же самое мурзы обещали Юрию Дмитриевичу, и трудно было понять, чья чаша с серебром окажется тяжелее.
Иван Дмитриевич ластился к Тегине и обещал молочному брату хана золота без счета:
— Эх, мурза, правда-то на стороне Василия Васильевича, помог бы отроку, а мы твою милость вовек не позабудем. — Боярин обнимал медвежьей лапой мурзу, и худенький Тегиня просто тонул в его объятиях. — Знаю, как ты силён, знаю, что и к хану в покои вхож, замолви за мальца словечко перед господином! — Хитрый мурза только улыбается и молча принимает из рук боярина пиалу с кумысом. — Хочешь, хоть сейчас в шапку серебро отсыплем? А хочешь, так сразу две!
Тегиня отставил в сторону надоевший кумыс и решил попотчевать себя медовухой — потянулся рукой к кувшину, а Всеволожский, угадав желание мурзы, уже наливает ему напиток в чашу. Ордынский вельможа, удобно развалившись на лавке в покоях боярина, попивал ядрёную медовуху. Напиток был крепкий, так и бил в голову. Тегиня многозначительно улыбался, но обещаний не давал — не в его характере сотрясать воздух словами. А Всеволожский, понимая это по-своему, неустанно поднимал цену — справедливо считая, что великое княжение стоит намного больше.
— Золотую цепь, Тегиня, получишь, а хочешь — драгоценные камни.
— Золотая цепь хорошо, только хан Мухаммед не прост!
— И я об этом же, мурза, вот потому и к тебе подошёл. Так и быть, бери каменья драгоценные и золотую цепь.
Тегиня прищёлкивал языком, всё более удивляясь щедрости боярина, но вместо ответа Всеволожскому — опять полупьяная улыбка. Ох и крепка же медовуха у Ивана Дмитриевича! А потом, испив и наливки, он нетвёрдой походкой покидал гостеприимные палаты и возвращался в свой юрт.
Всеволожский, не умевший поддаваться унынию, только чертыхался вслед мурзе и без конца удивлялся его изворотливости:
— Вот же хитрая бестия! Согласие не даёт и об отказе речи не заводит. Видать, князь Юрий крепко его прикупил. Но ничего, Василий, всё будет хорошо, один Тегиня ничего не решает. Хоть он и молочный брат хану, но помимо него у Мухаммеда ещё советники есть. Как мурзы твоё дело хану представят, так оно и выйдет. Ничего, я со всеми мурзами переговорю. Серебра жалеть не надо, князь! Иначе не видать тебе великого княжения. — И уже заискивающе, заглядывая в светлые очи великого князя: — А дщерь моя, Марфа, как тебе? Ведь вправду хороша? Вижу, по душе пришлась. — Василий смутился и почувствовал, как ядовито растекается по лицу краска, обжигая кожу. Всеволожский понимал смущение князя по-своему. — Она девка видная, всем взяла. Эх! — забавно хлестал он себя по толстым ляжкам.
Боярин Всеволожский не уставал нашёптывать каждому мурзе на ухо при встрече:
— Что же это такое получается? Получается так, что Тегиня всеми вами управляет. — Косматая голова покачивалась из стороны в сторону, и лукавые глаза поглядывали на озадаченных мурз. — Ещё немного, и он начнёт называть себя ханом. Он мне хвастается без конца, говорит: как я хану Мухаммеду скажу, так оно и будет. Дескать, мы с ним молочные братья, и он меня всегда послушает. — Иван Дмитриевич удовлетворённо замечал, как мрачнели волосатые лица мурз; слова боярина, что зёрна зрелые, падали на благодатную почву и готовы были дать первые ростки. Боярин распалялся всё больше: — Насмотрелся я на него, бестию! Ходит по двору так, будто он в Орде первый господин. Скоро от ближних мурз потребует, чтобы его почитали как самого хана. И все против закона, шельмец, норовит повернуть. Ведь Василий Васильевич не варяг какой-нибудь на столе московском, по ханскому жалованию сидит.
Угрюмо помалкивали мурзы и сосредоточенно любовались серебром, подаренным боярином. И трудно было понять Ивану Дмитриевичу, что прячется за прищуром глаз: коварство или, быть может, сочувствие.
Однако большая часть времени проходила в ожидании, и князья могли видеть хана только издалека, когда он, в сопровождении большого числа знатных мурз, покидал дворец и уезжал на охоту.
Мурзы относились к Василию благосклонно: оказывали радушие и гостеприимство. Даже дня не проходило без того, чтобы он не побывал у какого-нибудь ордынского правителя: а здесь и соколиная забава, и долгие разговоры за столом. Но таким же гостеприимством пользовался и Юрий, и трудно было сказать, кто же выиграет этот затянувшийся спор. В одном не сомневались оба князя, что в лице заботливых мурз за ними неустанно наблюдает зоркое око хана Золотой Орды.
Через оконце в покои боярина Всеволожского задувал ветер — выстуживал тепло золотоордынских вельмож. Зябко на дворе. Иван Дмитриевич растёр ладони, поёжился. Не прибавляют тепла его разговоры с мурзами, а печь, выложенная по-русски, так и дышала жаром. Боярин взял несколько щеп и затолкал их далеко в огненный зев.
— Слышь, княже... — Боярин посмотрел на Василия Васильевича, который за весь вечер так и не проронил ни слова. — Завтра на суд к хану едем, как он решит, так и будет. Я золото приготовил, нужно будет всё до последнего отдать. Дочери в приданое я здесь цепочку золотую заказал, так и её отдам. Ничего, потом сочтёмся по-родственному.
Месяц рамазан начинался с появления молодой луны, когда серп её можно увидеть в глубоком колодце Луну встречали словно невесту: били в барабаны, неустанно звучали трубы, повсюду раздавались радостные крики.
Боярин Всеволожский ёжился от этого шума, не мог заснуть и на чём свет стоит проклинал степной край, то и дело жаловался князю:
— Да чтоб им пусто было! Что у них за веселье такое в темень! Спрашиваю, а они говорят — пост начался. Теперь вот и не уснёшь. До утра так и будут барабанить. А потом молитва начнётся. Что у них за вера такая? Только ночью и едят. Думают, их басурманский бог в это время спит, вот поэтому за всеми грешниками усмотреть не может. А ты, Василий Васильевич, спи, к завтрашнему дню силы приберечь надо.
Вместе с тишиной наступило утро.
Василий Васильевич явился во дворец хана Мухаммеда вместе со всем двором: присутствие близких людей должно придать ему силы. У дворца уже томился Юрий, поджидая стольного князя. Шапку не снял, а только хмыкнул на приветствие:
— Здравствуй, племяш.
Ханский дворец больше походил на величественную мечеть, чем на покои сиятельного Мухаммеда. Снаружи — белый мрамор, а внутри — персидские ковры. Высокие ступени бесконечны, и казалось, отсюда начинается путь к Аллаху. И, глядя на это величественное сооружение, верилось, как ничтожен человек перед волей Всевышнего и его судом.
Шатровая крыша напоминала восходящее солнце, на самом верху золотого шпиля сиял месяц.
Всеволожский перекрестился, привычно разыскивая глазами кресты, и, разглядев на минаретах только луну, зло сплюнул:
— Ладно, пойдём, Василий. Бог нам в помощь.
Холопы приподняли сундуки с мягкой рухлядью, золотом и серебром и поспешили за князем следом. Стража расступилась в дверях, пропуская Василия Васильевича в покои хана. Конский волос, повязанный на концы пик, весёлым хулиганом растрепался на ветру и, шаля, коснулся горящей княжеской щеки, успокаивая.
Перед величием дворца оробел и Юрий Дмитриевич, и только уверенность Тегини добавила ему силы. Князь зыркнул на бояр, которые приотстали у громадной лестницы, и зло прикрикнул:
— Ну, что стоите, как стадо овец! Хан дожидается. Сундуки с золотом пусть во дворец несут. Лапотники!
Хан восседал на большом троне, который своей высокой спинкой едва не упирался в потолок. Эмиры и мурзы стояли по обе стороны и внимательно следили за руками Мухаммеда. Его пальцы чутко реагировали на всё, что происходило в зале. Мухаммед то хлопал в ладоши, когда молодой музыкант заканчивал мелодию, которой развлекал хана, играя на флейте, то его руки грозно приказывали подойти ближе или прогоняли прочь. Это были руки воина, умевшего крепко сжимать саблю и искусно управлять конём.
Мухаммед был огромного роста, и приближённые вельможи к его имени уважительно добавляли Улу, что значит «большой». Хан Мухаммед действительно вырос на зависть. Так в тепле поднимается тесто, замешанное на дрожжах. Щедрым для хана оказалось солнце Сарайчика.
Холопы князей поставили к трону Улу-Мухаммеда щедрые дары: справа стояли сундуки молодого эмира Василия, слева — эмира Юрия. Рабы по движению пальца Мухаммеда приоткрыли кованые крышки, и свет камней ослепил стоящих рядом мурз. Вздох прошёл по залу, а иные закачали головами, одобрительно зацокали языками. Посмотрел хан на добро Василия Васильевича — сундуков-то здесь побольше будет, правда, всё больше серебро да меха. А у эмира Юрия — золото! И трудно было предвидеть, кто же выиграет этот спор.